Аварийный взлёт

ГЛАВА 3

Жена ушла от Сергея Дергачева за неделю до серебряной свадьбы. Вообще-то Сергей планировал организовать праздник — не гульбище, конечно, но что-нибудь запоминающееся: в ресторане, с цветами и подарками. В конце концов, за двадцать пять лет он с Оксаной ни разу не отмечал свадебную дату, так что юбилейный повод следовало использовать сполна. Однако жена отказалась. Сначала принялась бубнить нечто невнятное, а потом вздохнула и сказала:

— Я устала от тебя, Сережа. И я от тебя ухожу.

— В каком смысле? — не понял он.

— В прямом.

— То есть мы вот жили с тобой четверть века и даже не ссорились, а сегодня ты то ли не выспалась, то ли переработала, в общем, устала и решила уйти?

Оксана неопределенно покачала головой, усмехнулась, и он вдруг сообразил: да она же шутит! Несколько по-дурацки, но что поделаешь, коли у нее всегда с юмором было не ахти. Он сам тоже далеко не хохмач, так что тут они квиты. Дожили оба до сорока трех лет, а ни анекдот рассказать, ни острое словцо вставить, ни засмеяться в нужный момент толком не научились. Но разве это самый большой грех?

— Ты шутишь, — констатировал он.

— У меня плохо с чувством юмора. Ты же знаешь, — укорила жена.

— Знаю. Поэтому у тебя шутки такие дурацкие.

— Я говорю серьезно, — действительно серьезно сказала Оксана. — Я устала от тебя за эти двадцать пять лет. Нет, я, конечно, не сразу устала, потом долго не понимала, что устала, но вот теперь поняла. В последний год поняла, когда Даша вышла замуж, уехала к мужу, а я осталась только с тобой.

— Значит, наша дочь вышла замуж, и ты расхотела сама быть замужем. За мной. Или…

— Перестань, Сережа! Никакого другого мужчины нет. Даже теоретически. Просто у меня кончились силы.

— Какие силы? — растерялся он. — Почему они кончились? Я разве что-то сделал с твоими силами?

— Да, конечно, я должна тебе объяснить. Я не уверена, что ты меня поймешь, — с досадой произнесла жена, — но я тебе объясню. — Она помолчала и заговорила ровным спокойным тоном человека, который давно все обдумал и все свои думы запомнил, и теперь все озвучит, и ни в чем не спутается. — Сережа, это ведь ты на выпускном вечере в школе предложил, чтобы мы поженились сразу, как восемнадцать лет исполнится.

— Мы любили друг друга. С девятого класса.

— Да, но ты предлагал пожениться и при этом собирался уехать в летное училище.

— Я хотел быть летчиком с пятого класса.

— И ты уехал. И поступил. А потом настоял, чтобы мы побыстрее поженились. И где мы поженились? И как? Наспех, по дурацки, без нормальной свадьбы, в клубе рядом с твоей казармой. А потом родилась Даша, нам было девятнадцать лет, и я с ней нянькалась, параллельно училась, а ты жил в другом городе и без всяких забот становился летчиком. Да, ты переживал, что первые годы практически не видел свою дочь. Ну, так… налетами… Но когда пришла пора приземлиться, выяснилось, что твой аэродром далеко от нашего дома, и мне, а не тебе надо этот дом менять. И с профессией что-то делать. Моей, а не твоей.

— Но ведь я не мог не поехать по месту службы…

— Не мог. И опять очень переживал, что я вынуждена все бросить, и свою биологию тоже, хотя меня в аспирантуру брали.

— Да, переживал.

— И впоследствии тоже постоянно переживал. Из-за того, что мотаемся туда-сюда, живем по съемным углам, в лучшем случае в общаговских комнатушках… Из-за того, что у меня сроду нормальной работы не было, а твоя работа была ненормальная, но тебе нравилась, и ты ничего не хотел менять…

— Да, — не возразил Сергей.

— А потом ты чуть не погиб. Но не в небе, не в самолете своем, а на земле. Это ж надо, чтобы летчик пострадал от самолета на земле! На тебя какой-то кусок крыла упал. Оторвался и грохнулся прямо на тебя, хотя вокруг было полно свободного места. И все думали, что ты не выживешь. А ты полгода в больнице провалялся, но все же выжил. И еще долго восстанавливался. И я все забросила, даже Дашуню, и выхаживала, и вытягивала тебя.

— Ты меня выходила и вытянула, — признал Сергей.

— А ты переживал и маялся, что тебе запретили летать. Изводил и себя, и меня.

— Тебя?

— А ты думаешь, если ты не ныл и не пил, я жила спокойно? Я же все видела, чувствовала и понимала! Я старалась тебя всячески поддержать, а ты молчал и выглядел полумертвым.

— Я не знал, что мне делать дальше. У меня не было другой профессии…

— Не было, — подтвердила жена. — Но, к счастью, тебя взяли в транспортную полицию. Но ты же опять не успокоился… Ты же опять переживал и маялся, что все не так и не эдак, и лез туда, куда тебя не просили… А чем кончилось?

— Очередная медкомиссия меня забраковала. Зацепились за старую травму.

— Я не знаю, кто за что зацепился. Только согласись, Сережа, твое начальство не сильно плакало. Зато сильно плакал ты. Ну, хорошо, не плакал, ты никогда не плакал, однако же опять переживал и маялся. Разве не так?

— Так, — согласился Сергей.

— А я опять тебя всячески поддерживала и, между прочим, с трудом уговорила вернуться домой. Туда, где мы выросли…

— Где за три месяца друг за другом умерли мои родители…

— У тебя были замечательные родители. Их очень жаль. Но у нас появилась своя квартира. А у тебя появилась новая работа. Пусть не в небе, но рядом, в аэропорту. Как она называется?

— Служба авиационной безопасности, — сказал Сергей, хотя жена и так знала. Жена всегда все знала.

— Вот именно. САБ, — произнесла Оксана без запинки общепринятую в авиации аббревиатуру, — как раз то, что тебе было нужно. И ты за два года дорос до заместителя начальника. Но и тут умудряешься переживать и маяться. А я тебя снова поддерживаю. Ну и когда это кончится? — спросила жена и сама же ответила: — Никогда! — Она вздохнула, помолчала несколько секунд и поставила точку: — Я двадцать пять лет живу твоей жизнью, уже выросла и вышла замуж наша дочь, и я от всего этого устала…

Через три дня жена уехала в Нижний Новгород, куда перебрались дочь с мужем, еще через месяц Сергей получил документы на развод и остался один. Со всеми своими переживаниями и маятой, но при этом с ощущением, которого у него раньше не было, а теперь появилось, — пустоты. И это была странная пустота: как будто в доме долго жили гости, а затем разом исчезли и даже помещение проветрили.

Он почти сутками торчал на работе, домой возвращался только переночевать, да и то не всегда — порой оставался в аэропорту. Регулярно общался по телефону с дочерью — та разговаривала, как обычно, словно ничего не случилось и рядом нет матери. Жена, уже бывшая, к телефону не подошла ни разу.

Сергей всегда был равнодушен к спиртному и, оставшись один, не стал искать утешения в бутылке — просто страдал в гнетущей тишине и давящей пустоте.

А два с небольшим месяца назад позвонил Юрий Александрович Лавронин, заместитель генерального директора по безопасности Губернского аэропорта.

Они познакомились три года назад. Совершенно случайно. Оказались в Москве в компании общих знакомых. Разговорились и обнаружили немало общего. Что оба служили в полиции: только Сергей без особого успеха, а Юрий Александрович с весьма зримыми достижениями — ушел в отставку полковником, заместителем начальника Губернского областного Главного управления МВД. Что оба работают в аэропорту: Сергей уже полгода замначальника САБа, а Юрий Александрович — четыре года замдиректора по безопасности Губернского аэропорта. Пятнадцатилетняя разница в возрасте и явное отличие в служебном положении довольно быстро нивелировались, и они в тот вечер в основном общались друг с другом. На следующий день их обоих зазвали отправиться в Архангельское, и эта поездка еще больше сблизила. Расставались если не друзьями, то почти приятелями. И все дальнейшие годы они пусть не очень часто, но регулярно созванивались, причем отнюдь не формально — им было чем друг с другом поделиться. Сергей, по характеру очень сдержанный и весьма закрытый, которому так и не удалось обрести близких друзей (да он и не сильно стремился), очень ценил общение с Лаврониным. Юрия Александровича он считал старшим товарищем — и по части жизненного опыта, и в смысле необремененного никакими официальными рамками искреннего расположения. Единственный барьер, который между ними сохранялся: Лавронин звал Сергея по имени и на «ты», а тот его — по имени-отчеству и на «вы».

Лавронину Сергей первому сообщил об уходе жены. Юрий Александрович не возмущался, не сочувствовал, сказал просто: «Я понимаю, ты сразу из пацана превратился в мужа. Ты вольным человеком никогда не жил. Ну вот в сорок три года попробуешь. И ничего страшного не случится».

Сергей тогда подумал: может, он и прав. Однако возвращаться в пустой дом ему не хотелось, и в вакууме, образовавшемся вокруг, было невозможно дышать.

Лавронин позвонил поздно вечером. Спросил:

— Не разбудил случайно?

— Ну-у… — неопределенно пробормотал Сергей, который рано вставал и ложился не поздно, и уже почти заснул, но врать он не любил, даже по мелкому, а признаваться было как-то неловко. Прикинул: уж коли так поздно звонит, значит, что-то срочное.

— Дело довольно срочное, — подтвердил догадку Лавронин. — Ты, может, в курсе, а может, нет, но пару месяцев назад наш аэропорт продали.

Сергей был не курсе.

— То есть у нас и раньше частные акционеры имелись, но пятьдесят один процент акций принадлежал государству. А два месяца назад государство свой пакет продало компании «АвиаАльянс». Может, слышал о такой?

Сергей не слышал.

— Так вот вчера нас официально уведомили, что через две недели приедет новый генеральный директор, некто Огородов. А сегодня днем мой начальник САБа подал заявление об увольнении. И сегодня вечером я звоню тебе с предложением: бросай все к чертовой матери и приезжай в Губернск руководить САБом. Под моим началом. Сроку тебе на соображение — до завтрашнего утра. Потому как времени нет нисколько. Тебя могут заставить отрабатывать две недели, но уж ты постарайся ужать процесс, придумай что-нибудь. Я хочу, чтобы ты здесь, в Губернске, появился до приезда нового генерального. Я, конечно, общую информацию об этом Огородове собрал, вроде ничего мужик, но кто его знает… Ты ж понимаешь: новая метла — она ведь может начать мести неведомо в какую сторону. А мне надо, чтобы начальником САБа был профи и совершенно свой, надежный человек.

Это Сергей как раз понимал: для любого аэропорта профессиональный и надежный начальник Службы авиационной безопасности — первейшее дело. А для любого замдиректора, который отвечает за всю безопасность в целом, — правая рука и вторая голова.

К тому же Сергей знал: он действительно профи, и Лавронин в этом нисколько не сомневается.

Но с чего вдруг срываться с места, все бросать и ехать невесть куда?

— Ты вообще меня слышишь? — потребовал ответной реакции Лавронин. — Или заснул?

— Слышу, — подал голос Сергей. — Просто как-то неожиданно… А вы ответ быстрый ждете… Подумать надо…

— Я тебе дал срок до утра, — напомнил Лавронин. — А долго думать-то тебе зачем? Что тебя держит? Жена с тобой развелась. У дочки своя жизнь. Обе от тебя уехали. Особых друзей, насколько я понимаю, у тебя нет. Да и в наше время ни для какого общения проблем нет. Жилье? Так мы тебе квартиру снимем рядом с работой, в Авиагородке, причем за счет аэропорта. Работа? Но я тебя зову на точно такую же, только на первую позицию. Причем в аэропорт, который всяко покрупнее твоего нынешнего. И вообще… чувствую, раскис ты… Поэтому тебе надо начинать новую жизнь. Не с чистого листа, но вот как раз с новой страницы. Уж прости за литературщину…

На следующий день Дергачев написал заявление об увольнении. Отрабатывать его заставили пять рабочих дней, так что уже в воскресенье Сергей (оставив квартиру заботам соседки) вылетел в Губернск — аккурат к началу новой трудовой недели на новом месте.

Аэропорт Сергею понравился сразу — по сравнению с ним прежний казался родственником из дальней провинции.

Как организована Служба авиационной безопасности, понравилось тоже — прежний начальник, возглавлявший САБ лет пятнадцать, дело свое знал. И коллектив нормальный собрал, и о технической оснащенности позаботился основательно.

Поселили его поблизости — в двухкомнатной квартире, в микрорайоне, который когда-то начали строить (и постепенно расстраивать) для работников аэропорта и который все называли просто Авиагородком.

И машину выделили — правда, без водителя, но Дергачев сам отказался.

Через несколько дней появился новый генеральный директор — Валерий Леонидович Огородов. На Дергачева он произвел нейтральное впечатление. Примерно одного с Сергеем возраста, примерно одного роста, с такой же сдержанной манерой общения и ровным тоном голоса. Про себя Сергей всегда думал, что сам он — ничего особенного. И про Огородова сначала так решил. Однако пригляделся и понял: в новом генеральном определенно что-то есть. Вот только — что, он разобраться не мог. Впрочем, он никогда не умел хорошо разбираться в людях — по крайней мере, сам так считал.

В первый же день Огородов собрал руководителей основных служб в конференц-зале и выступил с краткой речью: он ценит доверие акционеров, считает своей главной задачей повышение эффективности работы аэропорта, не собирается махать шашкой, однако будет требовать жесткого порядка… ну и так далее. Сергей слушал и думал, что слова в общем-то правильные, а как будет на самом деле, время покажет. Он человек совсем новый, и директор совсем новый, и обоим им еще предстоит во всем глубоко разобраться, определиться, укорениться.

— Ну как тебе Огородов? — спросил Лавронин.

— Ну что с одного раза видно? — пожал плечами Сергей.

— С первого раза видно, что новый генеральный полностью упаковался в новую одежду, причем дорогую. А это что значит?

— Что? — не понял Сергей.

— Мужик резко поменял статус. Был замдиректора по экономике заштатного аэропорта, а стал гендиректором нашего. И тут же поменял прикид. Чтобы внешне соответствовать.

Сергей вновь пожал плечами. Ему подобные тонкости были совсем непонятны. В дорогих одеждах он не разбирался и разбираться не собирался. В конце концов не его дело.

Он с самого начала для себя решил: вот есть у него свои задачи, свои обязанности, своя мера ответственности — в общем, своя территория. И нечего за пределы этой территории даже на полноги ступать. Чтобы не было, как на службе в полиции и на работе в прежнем аэропорту, когда он периодически совался не в свои дела, переживал и маялся от невозможности на что-то повлиять, а потом с ним прощались без огорчения. По большому счету, он и с авиацией расстался, поскольку полез на чужую территорию — решил проконтролировать ремонт самолета, — а в результате чуть не погиб под обломком крыла…

За последующие два месяца Дергачев хоть и пересекался периодически с Огородовым, однако порог его кабинета ни разу не переступал и особых бесед с ним не имел. Нужды не возникало. Да и зачем? У Сергея имелся свой начальник — с ним и общался. И еще была куча дел. Служба авиационной безопасности охраняла все и вся: не только пассажирский терминал и административное здание, перрон и взлетно-посадочную полосу, но и огромную производственную зону с ангаром, цехами, складами, гаражом спецтехники и различными другими объектами. В общем, держала многокилометровую территорию аэропорта «под колпаком», и это была не условная, а вполне конкретная территория, где главным начальником был он, Сергей Дергачев.

…Тот день начался привычно. В восемь утра он приехал на работу. В восемь десять собрал у себя в кабинете традиционную внутреннюю планерку — принял доклады от ночных дежурных, поставил задачи и раздал задания на предстоящие сутки. В девять началось ежедневное селекторное совещание руководителей аэропортовских служб — краткие отчеты, краткие сообщения… Ничего такого-эдакого не произошло и не ожидалось — в том числе ответственных визитов и важных мероприятий. Да, ожидались некоторые проблемы с разгрузкой багажа — утренний самолет из Москвы должен был прибыть с более чем часовой задержкой, а следом садился самолет из Петербурга, и его пассажирам свой багаж явно предстояло ждать дольше запланированного.

— Служба обслуживания пассажиров, сможете оперативно разгрузить два рейса? — спросил гендиректор.

— Приложим все силы, — явственно вздохнула начальница службы Тихомирова и жалобно добавила: — Но вы же знаете, у нас всегда дефицит грузчиков.

— Служба авиационной безопасности, сможете выделить дополнительно людей на контроль за разгрузкой? — проигнорировал жалобы Тихомировой гендиректор.

— Сделаем, — ответил Дергачев и подумал: хорошо, что селектор проводится без видеосвязи, никто не заметит его недовольного лица.

Да, с грузчиками всегда проблема, не слишком-то на эту работу рвутся. Однако и в САБ очередь желающих тоже не стоит. Работа с жесткой дисциплиной в любых условиях (в жару и стужу, дождь и снег), с толпами людей (в том числе весьма противных и даже неадекватных), с повышенной ответственностью и вниманием (ничего нельзя упустить), подчас довольно монотонная и нудная (особенно на досмотре в пассажирском терминале, здесь стояли в основном женщины, мужчины редко выдерживали)… А зарплата повыше, конечно, чем у грузчиков, но совсем не ахти.

Дергачев не любил сидеть в кабинете. Он постоянно ходил и ездил на объекты, где работали САБовцы, — контролировал свою территорию. А уж в пассажирский терминал, который обслуживал пассажиров внутренней и международной линий, наведывался каждый день, а то и не по разу. В тот день хотел проверить, как идут дела с разгрузкой московского и питерского рейсов, однако ему принесли срочные бумаги, и он никуда не пошел, досидев до «тихого часа», — так называли время с 11:30 до 12:30, когда в аэропорту не принимали и не отправляли самолеты. Вот именно тогда ему и позвонила Нина Григорьевна Кондакова, руководитель клининговой службы, а по-простому — начальница над уборщицами и дворниками.

Она сообщила, что в пассажирском терминале, в туалете цокольного этажа найден мертвый мужчина. И не просто мертвый, а убитый. Потому что с ножом в спине. По крайней мере, так сказала обнаружившая его уборщица Галина Петунина.

Сергей прибежал первым и увидел уборщицу, которая со шваброй наперевес перекрывала вход в цокольный этаж. Та зыркнула сурово, перевела взгляд на висящий на ленте пропуск Дергачева, пробурчала:

— Начальник САБа? Новый?

Сергей кивнул.

— Я своей начальнице, Нине Григорьевне, позвонила. По инструкции. Но оттуда, — она кивнула вниз, — людей выгнала. Их немного было, только в женском туалете. А в мужском пусто было. Потом хотели зайти, но я не пустила. И здесь встала. А мужика того я не трогала, даже не прикасалась. Но он точно мертвый. Что я, резаных не видела?

«Молодец», — хотел похвалить ее за предусмотрительность Дергачев, однако не успел, потому как на него едва ли не налетела Кондакова. Запыхавшаяся, с растрепавшимися волосами, она, похоже, неслась откуда-то с дальних пределов.

— Это правда? — спросила она прерывистым голосом, непонятно к кому обращаясь.

— Да что я, резаных не видела? — повторила уборщица.

— Я еще не видел, — сказал Дергачев и стал спускаться вниз.

Нина Григорьевна засеменила следом. Бдительная Галина Петунина осталась на страже.

А потом все завертелось…

Сергей позвонил Лавронину. Тот примчался вместе с Огородовым, начальником линейного отдела транспортной полиции Христенко и группой полицейских. Быстро оцепили вход в цоколь, оттеснив любопытствующий народ. Меньше чем через час с сиренами примчалась бригада из областного ГУВД. А к вечеру пришло сообщение: завтра утром из Москвы прилетает группа во главе со следователем по особо важным делам Следственного комитета России полковником Купревичем, который и возглавит расследование.

Личность убитого установили сразу. Во внутреннем кармане обнаружили паспорт. Но и без всякого паспорта его узнал Лавронин.

— Так это же Марадинский… Эдуард Борисович… Директор страховой компании «Гранит»! — воскликнул он изумленно.

— Какой кошмар… — отреагировал гендиректор.

В карманах Марадинского, помимо паспорта, нашли визитницу и связку из трех ключей, явно от помещений, однако не обнаружили двух непременных вещей — портмоне и мобильного телефона.

Вечером Сергей домой не поехал — остался в кабинете, решив посмотреть записи видеокамер. Копии забрала полиция, однако Дергачев возглавлял Службу авиационной безопасности и, хотя его в общем-то отодвинули в сторону, все-таки был когда-то полицейским и отодвигаться не хотел.

Записей было много — с разных камер и в разных ракурсах. Дергачев понимал: спецы все сведут в единое целое, а пока это почти свалка, однако некое представление составить можно — по крайней мере, в общих чертах.

Впрочем, совершенно конкретно определялось время появления Марадинского — в 10: 26.Именно тогда к терминалу подкатило такси, из которого вылез Марадинский — сорокавосьмилетний (так значилось в паспорте), среднего роста, со светлыми, зачесанными назад волосами. У него было вполне симпатичное, но, пожалуй, излишне сосредоточенное лицо человека, погруженного в какие-то серьезные размышления. Впрочем, мало ли кто о чем думает — это не повод строить далеко идущие гипотезы.

В руках у Эдуарда Борисовича ничего не было.(«Ни сумку, ни ключи от машины не украли по причине отсутствия и того, и другого», — отметил Дергачев).

На входах в терминал (и даже в VIP-зал) стояли багажные сканеры и рамки металлоискателя, которые не могли миновать ни пассажиры, ни встречающие-провожающие, ни даже сотрудники аэропорта, включая генерального директора. Марадинский прошел через «рамку», не спеша двинулся вглубь зала, внимательно посмотрел куда-то в сторону и вверх (Дергачев прикинул: похоже, на табло прилета-вылета), сел в одно из кресел напротив зала прилета, поблизости от лестницы в цокольный этаж, вынул из кармана телефон и принялся там что-то изучать. Он явно кого-то ждал, однако столь же явно не московский рейс, поскольку в этот момент пошел основной поток столичных пассажиров, на которых Марадинский не обратил внимания.

Зато Дергачев обратил внимание, как промчалась Нина Григорьевна Кондакова, а затем небыстрым шагом прошествовал генеральный директор. Огородов, как и сам Дергачев, регулярно наведывался в пассажирский терминал — для «проверки ситуации на месте». И новый директор, и новый начальник САБа считали это для себя важным — по причине именно того, что были новыми.

Огородов притормозил рядом с выходом из сектора прилета, наблюдая за пассажирами, которые дружно двинулись с багажом, и в этот момент на него буквально наехала огромным чемоданом могучая тетка, обвешанная еще двумя массивными сумками и явно отдающая какие-то команды трем цепляющимся за нее пацанам младшего школьного возраста. Огородов резко отпрянул — аж полы его плаща взметнулись крыльями, — но тетка даже внимания не обратила. Зато обратил внимание проходивший сзади гендиректора парень, на которого Огородов чуть не налетел. Парень инстинктивно взмахнул руками, придержав гендиректора за спину, после чего сунул руки в карманы и прошел дальше.

Марадинский, который находился на одной с гендиректором линии просмотра видеокамеры, продолжал изучать содержимое своего телефона. Огородов из поля видимости исчез, а Марадинский так и сидел еще почти десять минут, лишь пару раз бросив взгляд в сторону табло. Неожиданно он встрепенулся, соскочил с места и почти побежал к лестнице, спускающейся в цокольный этаж.

И тут начальник САБа обнаружил изъян, который, изучая в первые дни работу видеокамер, не заметил. По обе стороны лестницы высились две опорные колонны длинной два метра и шириной сантиметров шестьдесят, так вот пространство с внутренней стороны колонн находилось в «мертвой» зоне. Марадинский завернул за колонну и исчез. Цокольный этаж, где находились туалеты, камеры совершенно намеренно не фиксировали.

Это, конечно, настораживало. Но насторожило что-то еще. Какая-то мелочь… нечто проскользнувшее… не зацепившее поначалу взгляд… однако вдруг царапнувшее.

Сергей снова прокрутил запись, на сей раз в медленном режиме… и вдруг заметил. Где-то совершенно по краю увидел часть граничащей с сектором прилета кофейни «У Рустама», а за столиком — начальницу VIP-зала Ольгу Валерьевну Егорову. У нее было не то, чтобы испуганное, но явно обеспокоенное лицо.

Дергачев включил запись с другой камеры, которая полностью захватывала кофейню, и с интересом принялся рассматривать.

Егорова пила кофе и вид имела вполне безмятежный. Ровно до того момента, пока не появился гендиректор. Вот тут-то ее лицо и приобрело обеспокоенность. Она схватила свою чашку и быстро переместилась вглубь, в полумрак, наполовину спрятавшись за искусственным деревцем.

Чего это она? И с какой стати там оказалась? В VIP-зале есть свое кафе, а у сотрудников в комнате отдыха — отличная кофе-машина. Впрочем, решил Сергей, к делу это не имеет никакого отношения. Егорова уже покинула терминал, а Марадинский был еще вполне себе жив.