Баллада об ушедших на задание. Дот

17

Первая атака получилась самой удачной. Если б она еще достигла цели!…

Рота развернулась в цепь и пошла к холму почти одновременно с тем, как упали первые бомбы Насчет калибра бомб уговора не было, но майор надеялся, что летчики знают о характере цели и воспользуются по меньшей мере стокилограммовыми. Это было немаловажно и с точки зрения психологии. Взрыв стокилограммовой бомбы - достаточно эффектное зрелище; оно бодрит солдат, придает им уверенность. Майор помнил еще по Испании: когда идешь в атаку на окопы, которые у тебя на глазах обрабатывают тяжелыми бомбами, всякий раз думаешь, что уж теперь-то дело предстоит плевое: дойти и занять опустошенные смертью позиции. Увы, в его практике такого не бывало ни разу. Но очередной раз убеждаешься в этом лишь за полторы-две сотни метров до изуродованных и засыпанных землей окопов противника.

«Фокке-вульфы» не торопились. Они медленно кружили высоко в небе, а холм под ними зарастал взрывами. Бомбы ложились на вершину почти непрерывно. Похоже, ни одна не упала в стороне, удовлетворенно отметил Ортнер. Это была не только добросовестная, но и классная работа.

А потом произошло уже известное по рассказу начальника штаба механизированной дивизии. Когда рота достигла середины склона, по ней ударили два крупнокалиберных пулемета; правда, один не из бронеколпака, как ожидалось, а во фланг - из-под раскуроченного танка. Этот сюрприз немного стоит, подумал Ортнер, наблюдая за боем в бинокль. Уязвимая позиция. Клюге выковырнет их из-под танка четырьмя-пятью снарядами. Если только он действительно так хорош, как обещал оберст.

Рота майору понравилась. Как ни зелены были эта солдаты, а не сдались сразу. Они лезли и лезли. Их хватило еще на полета метров, но потом пошло совершенно голое пространство. Лейтенант попытался поднять их, переползал от одного к другому, теребил и полз дальше, наконец, осмелел настолько, что даже приподнялся - и тут в него впились оба пулемета. В первое же мгновение лейтенанту оторвало правую руку, он завертелся на месте, как юла, подхлестываемая кнутиком. Что с ним дальше было, Ортнер смотреть не стат. Это зрелище может быть поучительным, если видишь его впервые, но майору случалось наблюдать штуки и почище. Он опустил бинокль и вздохнул.

Хотя именно с этим лейтенантом, обсуждая план атаки, он разговаривал дольше других, а значит, успел его в какой-то мере узнать, смерть его не задела Иоахима Ортнера. Но для майора Ортнера это была потеря. Атака захлебнулась, в следующую атаку роту придется кому-то вести, а у него офицеров не так уж много…

Провал атаки майор Ортнер воспринял со спокойствием, удивившим его самого. Случилось то, чего он ждал: он знал, что именно так и будет. Он знал эго с той самой минуты, когда, едва проснувшись, сегодня в первый раз увидел холм. Все атаки ни к чему, думал он. Все они бред и несусветная глупость. Но их придется повторять снова и снова, пока что-нибудь не произойдет, или пока его не осенит гений и он найдет какое-то особенное решение.

Он чуть было не приказал дать ракету об отходе, но увидел, как бежит рота, и передумал. Бегство происходило в тишине: едва стало ясно, что атаке конец, как пулеметы замолчали. Это было необычно. Все-таки крупнокалиберный при удачном попадании и за километр убивает наповал. Но тут же майор догадался, что противник бережет патроны. Это можно понять.

Он думал о второй атаке, когда со стороны холма послышалась редкая автоматно-пулеметная стрельба. Сердце Ортнера дрогнуло, он резко обернулся. И без бинокля было видно, что на куполе дота красноармеец укрепляет сорванный бомбой флаг. Очевидно, какой-нибудь раненый автоматчик попытался его обстрелять. Пулеметы ответили сразу. А красный неторопливо закончил свое дело и ушел в дот.

Перевалив через шоссе, рота перестала бежать. Солдаты поняли, что опасность им не угрожает, шли группами, потные, возбужденные, обсуждали атаку. Ортнер приказал отвести их в овражек. Он знал, что сейчас пошлет их на дот снова, именно их. Пусть опомнятся, отдышатся, перевяжут раны, а он тем временем продумает партитуру новой атаки. Просто повторить атаку, не разнообразя средства и приемы, ему было противно. Это унизило бы его в собственных глазах. Война - это поединок интеллектов; потом уже включались такие факторы, как воля, случай, характер нации… Кстати, что он знал о русских? По сути, ничего конкретного. Их литературы он не читал, личных контактов с русскими себе не позволял, а россказням о них не верил в силу аналитического склада ума.

Майор выбрался из КП и прошел между кустами, поглядывая на холм. Идей не было. Он неторопливо зашагал вдоль траншеи. Солдаты уже разделись до пояса - работа грела. Завидев командира, вытягивались и смотрели пытливо, с надеждой. Он это отмечал, но его это не трогало. Он глядел мимо и сквозь них, поскольку всегда был убежден, что офицер для рядовых должен быть существом высшим; наравне с богом, только безусловной: бога можно игнорировать, а офицера - никогда; ведь одно его слово может опрокинуть твою судьбу.

Траншея вывела его к овражку, где отдыхала рота, возвратившаяся после атаки. Командир второго взвода - и по внешнему виду, и по выговору силезец - подал команду, и рота поднялась. Хорошо поднялась. Слава богу, подумал Иоахим Ортнер, эти молокососы не совсем барахло, если после такой паршивой атаки красные не смогли раскрутить в них гайки.

Силезец остался единственным офицером в роте. Майор отвел его в сторону и попытался вытянуть хоть что-нибудь. Силезец производил впечатление человека недалекого, а когда он сообразил, что ему сейчас придется вести роту в повторную атаку, с ним вообще стало невозможно разговаривать. Он открывал рот - и молчал, опять открывал - и опять молчал, а под конец едва не разревелся. Ему и двадцати нет, только из училища, что и него возьмешь, с досадой подумал майор и сказал сквозь зубы:

- Возьмите себя в руки. Вы же офицер! И пошел к солдатам.

Это было нелегко для Иоахима Ортнера: взять с ними простецкий тон. Но он решил, что именно сейчас и именно с этими можно. Он постарался вспомнить, как это делают другие, и говорил им: ну, парни, пошевелите мозгами, черт побери; вы наступали здорово, я видел, мужества вам не занимать; один из вас заработает сегодня Железный крест - тот, кто сумеет захватить или взорвать дот, это совсем неплохо на пятый день войны, не так ли?.

Воодушевить солдат он смог не столько словами, сколько артистизмом и волей, однако из их реплик не уловил искомой мысли. Все в один голос говорили, что дот по зубам лишь авиации, хотя, расспросив их подробнее, майор понял, что самого дота вблизи никто не видел: едва ударили пулеметы, как дот перестал для них существовать.

- Они правы, - сказал силезец. Одолев первый приступ отчаяния, он вдруг сделал приятное открытие: а ведь он уже ротный! Он жив, и почему б ему и дальше не уцелеть? Вполне возможно! И уж мимо него Железный крест не пройдет. И роту у него не заберут. Конечно, не заберут, если он возьмет этот проклятый дот! А я возьму его, будь я проклят! кричали глаза силезца. Клянись, что возьму! Я это чувствую, знаю, и эти русские ничего со мной не смогут сделать - пусть они установят там хоть десять пулеметов, хоть сто. Раз мне судьба взорвать их - я их взорву, и тогда все будет моим: ордена! звания! деньги! женщины! карьера!…

Его колотила нервная дрожь, и он придержал рукой свой подбородок, потому что подбородок плясал, и клацали зубы - слова невозможно произнести. Он содрогался от нетерпения. Он готов был хоть сейчас, сию минуту выхватить свой «вальтер» и с криком «а-а-а-а!.» побежать, броситься на этот холм, врезаться в него напрямик, напролом, разрыть, разметать - не глядя - всех подряд… всех подряд…

- Пока… не подавим пулеметы… - с трудом говорил силезец, словно в раздумье придерживая челюсть, - нам туда… нечего соваться, господин майор. - При этом майор чуть повернулся, по мере сил прикрывая его от взоров солдат. - Пока не подавим пулеметы… Эти пулеметы… прямо как дьяволы, господин майор., Вы же понимаете… когда перекрестный огонь - от него не спрячешься…

- Очень жаль, - сказал Иоахим Ортнер. - Очень жаль, что вы не знаете, как подступиться к ним. - Он поглядел на часы. - Атаку начнете ровно в шесть.

- Слушаюсь… господин майор.

- Взрывчатку, конечно, всю побросали там?

- …Так точно, господин майор.

- Назначьте новые пять групп. По три человека. Да, по три - это как раз достаточно. Пусть они прежде всего имеют в виду взрывчатку. Иначе ваш пыл будет бессмысленным.

- Так точно… господин майор…

- Батарея будет бить по пулеметам. Это все, чем могу помочь. Кстати, почему б вам не пропустить стаканчик? Утро свежее.

- Слушаюсь, господин майор… Разрешите… и моим парням?

- Конечно. Все, что положено роте - полному составу, естественно, - выдайте сразу.

И пошел к себе на КП.

Без десяти пять. До атаки семьдесят минут Иоахим Ортнер собирался употребить их с толком. Он хотел понять, с кем имеет дело. Вызвал фельдшера, и когда лейтенант примчался (к счастью для него, он не носил очков, чем подкупил майора; майор терпеть не мог очкариков, тем более в армии), приказал ему выслать две пары санитаров с носилками, дав каждой паре по флажку с красным крестом.

- Помилуйте, господин майор, да их просто перестреляют! - изумился фельдшер.

- Может быть, - меланхолически кивнул Иоахим Ортнер, - а может быть, и нет.

- Но ведь это… Это уже четверть века никто не соблюдает! Еще с прошлой войны. Да и флажков таких у нас нету

- Сделайте. И чтобы через пять минут, - майор поглядел на часы, - я видел, как санитары бегут к холму. Слышите? Только бегом. У нас мало времени. Там умирают их товарищи!…

- Слушаюсь, господин майор.

- В утешение им скажите: при первом же выстреле в их сторону приказ теряет силу.

Эксперимент дал отвратительные результаты русские по санитарам не стреляли. И если в первой экспедиции санитары подобрали кого попало и тут же припустили назад, то во второй они уже выбирали именно тех, кому помощь нужна прежде всего, а перед третьей парой перевязали вообще всех раненых на склоне, причем осмелели настолько, что осмотрели и тех. кто добежал почти до самых пулеметов, но среди них живых не было ни одною.

Дело плохо, думал Иоахим Ортнер. Выходит, это идеалисты. А идеалиста победить невозможно. Его можно только убить.

Он предпочел бы даже фанатиков. Фанатизм слеп - и его несложно одурачить; он предельно напряжен - значит, найди критическую точку, и он сломается от легкого удара. Но фанатики расстреляли бы санитаров, не задумываясь…

Вторая атака вышла нескладной. Майор немного от нее ожидал, хотел выиграть время. Ну, время он выиграл, пусть даже за непомерную цену. А как им распорядиться? Делать что?

Рота поднялась и пошла к холму в полной тишине. Цепь была редкая и не производила впечатления силы. Но что-то все же таилось в этом зрелище. Даже с гауптмана Клюге соскочила показная бравада. Он то и дело одергивал китель, пытался острить с другими офицерами, но получалось нелепо, и он тут же говорил «извините». Майор поймал на себе несколько его быстрых взглядов, которых сразу не понял; причина их выяснилась в самый последний момент, когда гауптман, переборов возникшую накануне антипатию, спросил:

- Майор, если не секрет, из каких вы мест?

Все дело было в тоне. Он как бы говорил: сейчас начнется бой, и, возможно, кто-нибудь из нас его не переживет; так почему бы в такую минуту не забыть мелочные счеты? Ведь как приятно, когда рядом человек если и не близкий, то хотя бы открытый и понятный…

В глазах майора Ортнера это было признаком слабости, непростительной для офицера.

Он даже бинокль не опустил. Сказал отрывисто:

- Вам пора, гауптман.

Тягачи заревели и поволокли пушки из ложбины. И тут выяснилось, что гауптман дал маху: выезд из ложбины оказался единственным. Батарея выдвинулась на позицию не вся сразу, а поочередно, орудие за орудием. Счастье, что ни один из тягачей не забуксовал на рыхлом склоне, тогда бы вообще ничего не получилось. Да и красные прозевали начало маневра. Уже вытягивали последнюю пушку, когда поблизости разорвался первый осколочный.

Красные не спешили. Да и наводчик у них был никудышный. Только после четвертого выстрела был ранен один из комендоров. За это же время батарея успела осыпать снарядами и танк и бронеколпаки. Но пятый осколочный сразил еще двух комендоров, а шестой лег точнехонько посреди позиции и внес смятение.

Телефонист подал, трубку.

- Господин майор, позвольте отступить, пока нас всех не перебили, - срывался на дискант голос Клюге.

- Ни в коем случае Продолжайте бой, - ровно сказал Иоахим Ортнер. - Вы же понимаете, гауптман, сейчас только от мастерства и мужества ваших людей зависит успех атаки.

И не стал больше слушать, отдал пищавшую трубку телефонисту.

Он не лицемерил. Действительно, сейчас все зависело от Клюге. Подави он пулеметы красных - и доту не удержаться, потому что рота шла хорошо, хотя ей уже доставалось от осколков своих же снарядов. Что поделаешь, на это приходилось идти, лишь бы молчали пулеметы.

Но надежды не оправдались. Красные удачным выстрелом разбили одну из пушек, и гауптман Клюге пошел на самоуправство: вызвал из укрытия тягачи. Красные сразу перенесли на них огонь. На этом они потеряли время, должно быть, целились долго, и два тягача успели добраться до позиции, зато от первого же их снаряда загорелся тягач как раз на выезде из овражка. Одна машина внизу оказалась отрезанной, две все же зацепили по пушке, но уже от следующего снаряда один из этих тягачей вспыхнул, а пушка перевернулась. Тогда с позиции побежали все - и водители и комендоры.

К этому времени решилось и на холме. Рота не выдержала испытания молчанием противника и страшным зрелищем - ведь склон был весь усеян телами: и тех, кто вчера здесь погиб, и сегодня во время первой атаки. И рота залегла, хотя по ней так и не выстрелили ни разу. А когда стало ясно, что батарее конец, солдаты начали отходить, Сначала по одному, ползком и перебежками, но уже через несколько минут припустили бежать в открытую, слава богу, и на этот раз красные не расстреливали их в спину.

Что и говорить, это была постыдная картина. Иоахим Ортнер поглядел на часы. Начало седьмого. Интересно, когда просыпается полковник? Если он ранняя пташка, с минуты на минуту надо ждать его звонка. Но если он решит выдержать характер?… Тогда звонок раздастся не скоро, а прежде девяти и я звонить не стану: ни повода нет, ни охоты. Значит, все упирается в характер господина полковника, а пока здесь непонятно за что будут расплачиваться своими жизнями немецкие парни.

Майору Ортнеру было жаль солдат, которых он так бездарно гнал на пулеметы. В который раз за сегодняшний день он размышлял, что, будь его воля, он бы все устроил иначе. Не кровью, а мыслью, интеллектом и волей доказывать силу германского духа. Но у него приказ, и не позже девяти ноль-ноль спросят, как он, майор Иоахим Ортнер, этот приказ выполнил. И тогда он назовет число атак, которое подтвердит его настойчивость и неуемную жажду победы. И перечислит свои потери. И станет безусловной его непреклонность, никому в голову не придет обвинить его в малодушии, никто ему не скажет, что он пасует перед трудностями.

Как все глупо, думал Ортнер. Солдаты честят меня последними словами, считают идиотом и убийцей. Полковник, узнав о потерях, тоже решит, что я убийца и болван. Но я должен играть свою роль, как бы она ни называлась. Главное, чтобы внешне я был тверд и непреклонен, и убежден в правоте своей идиотской тактики, и тогда я буду прав в любом случае, перед какими угодно судьями, чего бы ни стоила моя формальная правота доблестной германской армии.

Сердце у него не болело и душа была спокойна: у него не было выбора. Как шар в кегельбане/он катился по единственному, выбранному другими желобу. Чего ж ему было терзаться?

В его положении самым опасным было проявить малодушие. Это следовало пресекать сразу, даже в мелочах. И майор Ортнер в этом преуспел. Так, ему заранее было неприятно предстоящее объяснение с Клюге (он не считал себя виновным перед гауптманом; напротив - тот был кругом виноват; но что-то все же было в этом предстоящем разговоре такое, отчего майор вообще с радостью избежал бы встречи, хотя он и не осознавал ясно, что именно его смущает, и не собирался в это вникать), а все вышло на удивление просто, легко и не только не оставило в душе Иоахима Ортнера следа, но даже и не задело ее.

Клюге пришел без вызова. Он брел по неглубокой траншее, глядя себе под ноги, сцепив руки за спиной. Без фуражки. Весь в земле. Мундир справа пониже нагрудного значка был разорван: сукно, и бортовка, и подклад торчали мятыми лоскутами. Когда он поднял глаза, Иоахим Ортнер не прочел в них ни страха, ни гнева, ни озлобления - только усталость.

- Конечно, - сказал он тихим, невыразительным голосом. - Моей батарее крышка. Нет ее больше. Нет - и все.

Вот этот его тон и облегчил задачу Ортнера. Теперь он был прав точно, и не только в прошлом, но и в будущем; прав уже потому, что держался твердо, не давал воли своим чувствам.

- Во-первых, гауптман, - отрывисто отчеканил Иоахим Ортнер, - прошу вас обращаться как подобает. Во-вторых, потрудитесь быть конкретным, если только это доклад офицера, а не цитата из Вертера.

- Виноват, господин майор, - все так же медленно и тихо сказал Клюге.

- На вас солдаты смотрят! Где ваша фуражка?

- Не знаю, господин майор.

- Так удирали, что не заметили, как…

- Я не удирал, господин майор, - даже перебив, Клюге не повысил голоса. - Я оставался на позиции до конца. Даже когда кругом больше никого не осталось. Но мне не было счастья, господин майор, и красные меня не убили.

- Прекратите мелодраму, черт побери! Весьма бездарный огонь русских произвел на вас, гауптман, неизгладимое впечатление. Но как раз это меня и не интересует. Может быть, вы все-таки доложите, наконец, о потерях?

- Точно не могу знать, господин майор. Не все раненые вынесены с позиции. Проще сказать, что уцелело.

- Как угодно.

- Есть одно орудие и четырнадцать комендоров.

- Одно орудие… То самое, что осталось на позиции?

- Так точно, господин майор.

- Брошенное в панике орудие уцелело. Значит, вы еще могли вести огонь и поддерживать нашу атаку, но у вас нервы не выдержали, и только поэтому наша пехота осталась без прикрытия. Вы прямой виновник, гауптман, что эта блестящая атака сорвалась.

- Насколько мне известно, господин майор…

- Ничего не желаю слушать. Гауптман Клюге, получите приказ. Через пятнадцать минут атака будет повторена. Ваше орудие ее поддержит. Как будут расставлены люди - дело ваше, но подмена должна быть организована безукоризненно. Когда рота перейдет шоссе, открываете огонь. И будете стоять до последнего человека. Иначе я предам вас военно-полевому суду.

Лицо Клюге стало серым, веснушки словно стерли с кожи.

- Но это убийство, господин майор, - еле слышно сказал он.

- Повторите.

- Вы посылаете моих людей на верную и бессмысленную смерть.

- Вы отказываетесь выполнять приказ?

- Мы выполним ваш приказ, господин майор! - яростно крикнул Клюге, весь дернулся вверх и демонстративно щелкнул каблуками.

- Идите, - вяло сказал Иоахим Ортнер и отвернулся.

Предстояло объясниться с ротой; тут он не собирался церемониться.

- Солдаты, - сказал он, - вы сейчас наступали бездарно и трусливо. Но я не позволю вам порочить чести нации! Не дам бросать тень на славу германского оружия! Разве нет среди вас национал-социалистов? Разве не вас воспитывал гитлерюгенд? Пусть выйдет из строя тот, кто сейчас вынес из боя раненого товарища, и я тут же вручу ему медаль за доблесть.

Иоахим Ортнер вызывающе, орлиным взором окинул строй.

- Это позор!… Так вот, запомните: на холм санитаров больше посылать не будем. Если сейчас ты не вынесешь товарища, в следующий раз, когда ранят уже тебя, ты тоже останешься там, умирая от жажды, истекая кровью. Это первое. Второе: сейчас вы пойдете в атаку снова. Предупреждаю: у вас в тылу я поставлю пулеметный взвод. И если без сигнала к отходу вы побежите от русских пуль, вас встретят немецкие.

К нему подошел силезец. У него была забинтована голова; забинтована легко, так что над ухом проступило бурое пятно.

- Я не смогу повести роту в атаку, господин майор, - сказал он, отводя взгляд.

- Как это вы умудрились? - с досадой сказал Ортнер, придумывая, кем его заменить. Он так надеялся, что внезапного пыла этого труса хватит хотя бы на одну хорошую атаку. Не вышло. - Ведь русские так и не выстрелили по вас ни разу.

- Это наш осколок, господин майор.

- Но вы неплохо выглядите. И бежали хорошо, я помню. Мне в голову не могло прийти, что вы ранены.

- Я не смогу повести роту в атаку, господин майор. У меня повреждена черепная кость. Надо показаться настоящему врачу.

- Ну что ж, лейтенант, с богом! - Иоахим Ортнер впервые за это утро рассмеялся. - Надеюсь, что ваша рана не очень опасна и вы скоро вернетесь в мой батальон. Это не последняя высота и не последний дот, который предстоит взять.

- Так точно, господин майор. - Силезец впервые поднял на него глаза. - Но я очень надеюсь, что этот дот вы возьмете еще до моего возвращения.

Его можно понять, посмеивался Ортнер, возвращаясь на КП. Он легко отделался - и счастлив. А мне все только предстоит.

Эта атака получилась лучше предыдущей. Солдаты добежали до черты, от которой по ним били пулеметы, дальше поползли и незаметно рассосались по ямам и воронкам. Вперед не шли, но и не отступали - ждали сигнальной ракеты. Ортнер даже не сердился на них. Решил: пусть полежат с полчасика - осмотрятся, пообвыкнутся, раненых подберут, а там и ракету можно давать.

Последняя пушка Клюге успела выпустить только четыре снаряда, после чего прямым попаданием была уничтожена. Артиллерийская позиция было недалеко от КП, но майор взял бинокль, когда санитары стали укладывать на носилки безжизненное тело гауптмана. Бинтов на нем не было видно. Пожалуй, убит, подумал Ортнер, но надо было знать точно, и он послал туда адъютанта.

От полковника все не звонили.

Значит, придется заниматься этой идиотской работой до девяти ноль-ноль, понял Ортнер и стал готовить новую атаку. Все же обошлось. Позвали к телефону: начальник штаба полка. Компромисс. Но когда майор доложил, что потерял без малого роту и батарея уничтожена полностью, причем гауптман Клюге имеет две тяжелые раны, одна из которых в голову, так что его нельзя транспортировать, а фельдшер заявляет, что требуется немедленная операция, прямо порочный круг какой-то, тут уж полковник не выдержал, подключился к разговору и сказал, чтобы майор пока ничего не предпринимал.; он, полковник, сейчас прибудет, и они вместе решат, как быть.

Иоахим Ортнер не боялся этой встречи, и она действительно вышла безобидной. Полковник прежде всего пожелал проведать Клюге, но, узнав, что тот без сознания, смирился и все остальное время был чуть-чуть в миноре. Действия майора не вызвали у него критики, планы - тем более.

- Я сейчас еду в дивизию, - сказал он, - постараюсь хоть что-нибудь из них выбить: самолеты… огневую поддержку… время…

- Главное - время, - сказал майор Ортнер. - Будет время - мы что-нибудь придумаем.

- Да-да, - согласился полковник и отвернулся наконец от холма, и в ту же секунду что-то стукнуло по левой руке Иоахима Ортнера немного пониже локтя, а потом от холма прилетел слабый звук выстрела.

Сердце Ортнера подскочило вверх, но сразу не было больно. Он шевельнул рукой и понял, что кость не задета.

- У вас при себе пакет? - спросил он адъютанта.

- Так точно, господин майор.

- В чем дело? - обернулся полковник.

- Красный снайпер. Ваша пуля, оберст, - постарался улыбнуться Иоахим Ортнер.

- Когда вы успели? И почему думаете, что стреляли в меня?

Ортнер объяснил.

- Надеюсь, это не очень серьезно? - сказал полковник. - И вы меня не бросите в такую тяжелую минуту?

- Можете располагать мною по-прежнему, оберст.

- Благодарю вас, майор.

Ну что ж, раненый офицер не покинул поле боя - орден можно считать заработанным, удовлетворенно подумал Иоахим Ортнер. С полковником он продолжал держаться на дистанции, но тот уже не столь остро это воспринимал, а скорее всего перестал замечать: не до того ему было. Куда делась ваша плебейская спесь и высокомерие, господин оберст? - посмеивался про себя Иоахим Ортнер. Всем плебеям присуще чувство коллективизма, и когда им приходится туго, они ищут локоть соседа. Они не привыкли полагаться на себя. Они считают, что общая опасность стирает сословные различия и границы. Как бы не так, господин оберст!…