Баллада об ушедших на задание. Дот

4

Масюра вошел в кабинет энергично, каждое движение соответствовало уставу.

- Разрешите?

- Прощу вас.

- Курсант Масюра прибыл для… - Он не договорил и несколько мгновений стоял молча, с перехваченным дыханием, с остановившимся на Малахове взглядом, в ярком свете июньского солнечного утра, когда все на виду, каждая предательски дрогнувшая мышца, а пульс, кажется, проломит виски и разорвет вены на стянутом воротником, будто петлей, горле.

Он смотрел на Малахова - и не мог выдавить из себя ни слова. Наконец как-то совсем по-граждански, плечом он прикрыл дверь, привалился к ней на миг, явно получив от этого облегчение, и сказал:

- Здравствуйте, товарищ подполковник.

- Не ждали?

- Не ждал…

- Проходите, товарищ Масюра. Садитесь вот сюда. Разговор предстоит долгий.

Алексей Иннокентьевич говорил еле-еле, необычно вяло и вязко, словно глину месил. Но это не было игрой, хотя он немало времени потратил, обдумывая режиссуру самой первой минуты и первых пяти минут встречи с Масюрой. У него было заготовлено несколько вариантов, но сейчас он был сам не свой, им овладела апатия, все варианты вылетели у него из головы, он и не пытался их вспомнить, знал - бесполезно. Однако только его и заботило: продержаться эти минуты, потратить их на пустяки, не пытаться сейчас ловить Масюру, пока самого не отпустит.

- Вы успели хорошо подготовиться?

- Так точно, товарищ подполковник.

- Судя по записи в журнале, вчера вы показали неплохое знание Гамбурга. Однако допустили несколько мелких ошибок. - Малахов открыл журнал, нашел нужную запись; читая, водил пальцами вдоль строк - почерк был не самый разборчивый. - Да, ошибки в общем не существенные, но вы же знаете, товарищ Масюра, в нашей работе мелочей нет, каждая может стоить жизни вам или вашему товарищу… не дай бог, из-за «мелочи» и операцию загубить недолго…

Общие фразы удобны тем, что их не надо придумывать и задумываться над ними не надо; они сами слетают с языка, льются, льются, словно заклинание или наговор гипнотизера.

Накануне Масюру «гонял по Гамбургу» преподаватель разведшколы, специалист по Северной Германии. Он не знал об операции, беседа носила будничный характер. Когда Алексей Иннокентьевич сравнивал фотографии Масюры перед беседой и после нее, он не мог удержаться от улыбки: после беседы лицо Масюры будто вширь раздалось; словно это лицо стягивали внутри какие-то крючки, а теперь их все разом отстегнули… И эту ночь Масюра спал хорошо - не сравнить с предыдущими; и на сегодняшнюю повторную беседу пришел уверенный и спокойный. Но вдруг увидел перед собой не вчерашнего преподавателя, а Малахова, - и сломался. За несколько мгновений, что он стоял возле двери, его лицо почернело и провалилось, это происходило буквально на глазах, как говорится, зрелище не для слабонервных. Однако по лицу Малахова он не смог бы об этом догадаться. Алексей Иннокентьевич побеждал не впервые, он изучил эти мгновения, знал, как это бывает, столько раз видел, как люди осознают свой крах и что с ними после этого происходит… Он знал: прямо сейчас можно начинать обычный допрос, риска почти не было. Вернее, небольшой риск все же был: человек мог еще немного посопротивляться по инерции, не столько сознательно, сколько из упрямства, и чтобы сломать это, нужны были неожиданные и обязательно настоящие, полнокровные факты, что называется вынь да положь. А таких фактов против Масюры у Алексея Иннокентьевича пока не было ни одного. Пока. Но через час после этой беседы будут. А потом и хирургу можно будет его лицо показать. И уж если и это не прижмет к стене - дождаться вестей из партизанской бригады имени Довбуша.

С допросом успеем, подумал он, и сказал:

- Ну что ж, товарищ Масюра, давайте так начнем. У вас свидание в западной части города, предположим, в Лурупе. Даже уточним: в кладбищенской конторе в 17 часов 15 минут вас ждет некто в синем пуловере с красными продольными полосками со свежим номером «Гамбургер цайтунг» в правой руке; или, если хотите, пусть он держит «Райх». На среднем пальце, для верности, у человека будет алюминиевый перстень.

- Как вы детально объясняете, - попытался улыбнуться Масюра. Его руки лежали на коленях. Сплетенные пальцы то светлели вокруг ногтей, то вдруг темнели, и тогда напряжение передавалось на предплечья, которые - это и через гимнастерку было видать, - коротко, как под током, вздрагивали.

- Привыкайте. Повторяю, товарищ курсант, для нас это не мелочи, для нас это детали. Каждая - самая главная. Привыкайте: отсутствие любой из деталей меняет всю ситуацию.

- Понял, товарищ подполковник.

- Сейчас мы не будем детализировать эту часть упражнения дальше. Но учтите: в настоящем задании деталей будет в несколько раз больше. Например: если этот человек будет читать прейскурант, значит, за ним следят; если он спросит у вас спички, значит, явка, на которую вы идете, провалена или опасна; если он пошутит, что нынче похоронить человека труднее, чем прокормить, - он сможет с вами увидеться ровно через час пятнадцать в пивной напротив левого крыла универмага…

Это была все та же простая хитрость: выгадать время. Но настроиться на серьезную борьбу все не удавалось. Он ведь ждал совсем другого. Он ждал встречи с настоящим противником, он ждал борьбы!… Ведь Масюре предстояло отстаивать жизнь, свою жизнь!… А он так бездарно сломался. Сразу. В первую же минуту.

Разочарование было так велико, что Алексей Иннокентьевич даже и не пытался себя утешить.

- Итак, накануне вечером вы выехали из Берлина обычным поездом, через Виттенберге и Людвигслуст, - продолжал он почти автоматически. - Но есть опасение, что на вокзале будет тайная полиция, с которой вам лишний раз не стоит тягаться. И вы сходите с поезда чуть раньше, в Бергедорфе. Утро. Скажем, без десяти восемь. И на явках вы не имеете права появляться до встречи на кладбище. Ясно?

- Так точно.

- А теперь в путь. Посмотрим, где вы будете болтаться эти девять часов двадцать пять минут.

- Не очень складный вы поезд придумали, товарищ подполковник, - пробурчал Масюра. - Вполне можно было бы выехать из Берлина утренним. И выспался бы в постели, не сидя, и приехал бы к сроку.

- Вы обсуждаете приказ?

- Виноват, товарищ подполковник.

- Вам дали билет именно на этот поезд. Значит, так надо. Значит, так вы в большей безопасности, может быть, даже под охраной.

- Понимаю. В кино я могу заходить?

- Куда угодно: в кино, в кафе, в пивные, в рестораны. Но я советую обходить места, где возможны облавы. Документы у вас прекрасные, только мало ли что почудится полиции. Вас задержат, кто придет на условленную встречу?…

Масюра принял условия игры, и какое-то время Алексей Иннокентьевич даже думал, что заставил его бороться. Однако скоро убедился, что это не так. Масюра попадал во все ловушки. Он даже не пытался разгадать их. Он был послушен - и только. Он уже смирился. Сейчас от него хотели этой нелепой игры - и он вел свою партию, не пытаясь вспомнить, какие детали были в здешних материалах, а какие нет.

Малахов с трудом подавил в себе раздражение, хотя объективно понять его было легко: только в эти минуты стало окончательно ясно, что Масюра - немецкий контрразведчик. Их беседа все больше утрачивала начальный тон, и вскоре, когда ловушки сработали все, потеряла смысл и для Малахова. Он перестал задавать вопросы, Масюра по инерции говорил еще несколько минут, потом и он замолчал, и так они сидели в полном молчании довольно долго. Масюра смотрел в окно, Алексей Иннокентьевич - на свои длинные худые пальцы.

- Уф! - выдохнул наконец Малахов. - Пусть будет по-вашему. Оставим эту бессмысленную игру. Тем более что свою функцию она выполнила. Вас интересует, где вы попались?

- Нет.

- Я думал, что вы будете упорней.

- Какой смысл? Едва я увидел вас, я сразу понял, что игра проиграна.

- Перед вчерашней беседой вы волновались больше.

- Да. Я понял метод проверки и хорошо к нему подготовился. Но вчера это оказалось ни к чему. Я успокоился. Решил - просто совпадение.

Он видел меня когда-то, когда и я его видел, и сейчас он узнал меня, и считает, что я его узнал тоже, понял Малахов.

- Вы узнали меня сразу? - спросил он.

- Да. Еще на аэродроме. Когда я увидел, как вы подходите к нам, я чуть не сомлел. Я был уверен, что вас застрелили, - он криво усмехнулся, - «при попытке к бегству».

Все. Вспомнил! Одна эта фраза - и Малахов словно воочию увидел, как его волокут за вывернутые руки сперва вверх по пяти лестничным маршам, потом по коридору. По коридору было не так ужасно, потому что переломанные ноги уже не бились о ступени, просто скользили по линолеуму, которого он касался то щекой, то лбом, а эти двое волокли его рывками и спорили, чья очередь идти сегодня к какой-то девке, а еще один бежал следом и кричал, кто будет вытирать кровь после каждой свиньи, он не нанимался, ему денег за это не платят, за это дерьмо… А потом эти двое втащили его в комнату и запрокинули лицо, схватив за волосы, и рефлектор бил прямо в упор. Этот? - услышал он, скосил глаза и увидел молодого стройного оберштурмфюрера СС, блондина с правильными чертами, ну ни единой неправильности, чтобы взять ее на заметку. Нет, не он, сказал оберштурмфюрер и отвернулся. Это он, Хайнц, сказал кто-то невидимый из-за рефлектора, и Малахов узнал по голосу следователя. Это он, Хайнц, ну погляди хорошенько. Если хочешь - глянь на фото. Здесь он еще до обработки… И опять они друг против друга, глаза в глаза, рефлектор сыплет песок за веки. Нет, не он, рубит оберштурмфюрер.

Малахов потрогал широкий шрам за ухом.

- Вы все еще оберштурмфюрер?

- Нет. Уже гауптштурмфюрер. В сорок втором получил повышение.

- Тогда вы были блондином, Хайнц…

- Кессель. Моя фамилия Кессель, неужели вы еще до этого не докопались?

- Пока нет.

- А перекраситься несложно, господин подполковник.

- Куда неприятней пластическая операция.

- Ну, немного потерпеть не беда. Зато результаты были превосходны. Я две недели жил среди людей, знавших настоящего Масюру, и никто во мне не нашел ничего странного.

- А все родственники Масюры действительно уничтожены?

- Это не моя вина, господин подполковник. Мне подготовили легенду, я только натянул ее на себя. А родственников Масюры вывезли в Треблинку по приказу свыше. Это не моя вина.

- Их сожгли?

- Да. За этим специально проследили. Война, господин подполковник. Мне готовили безукоризненную легенду.

- Гибель Гологорского отряда - ваша работа?

- Нет. Я повел свою группу в лес сразу после этого разгрома. Мы точно знали, что не уцелел ни один человек. Нас не мог уличить никто.

- Кстати, ваша группа, гауптштурмфюрер, арестована…

- Догадываюсь.

- Послушайте, Кессель, но ведь вам пришлось убивать немцев, даже двоих офицеров вы убили собственноручно - это нами проверено…

- Но ни одного русского!

- До этого мы еще дойдем, гауптштурмфюрер. Вам никогда не жгла руки кровь соотечественников?

- Это были пешки, которые не считают в крупной игре, господин подполковник. Когда я уходил в лес, я имел задание попасть в советскую дальнюю разведку. Все делалось только ради этого. И я почти добился своего

Оставалось выяснить последнее.

- Где сейчас разведшкола фон Хальдорфа?

- Не знаю.

- Советую отвечать. По всему стилю вашей работы я узнаю его руку, гауптштурмфюрер.

- Он мой шеф, и я не собирался отрицать этого.

- И вы не знаете, где находится ваш шеф? Что за ерунда! Еще попробуйте меня убедить, что вы не поддерживали с ним постоянной связи.

- И этого я не отрицаю. Но в октябре прошлого года они перебазировались из-под Львова куда-то южнее. Когда предоставлялась возможность, я выходил на радиосвязь. В последний раз это было в вербное воскресенье.

- Хорошо вас учили, - усмехнулся Малахов.

- Вы же сами говорите, что узнаете его руку, господин подполковник. Прошу вас верить мне, господин подполковник. Если б я знал место, я бы сказал. Сейчас я бы сказал вам это. Но если вы знаете фон Хальдорфа, вы должны мне поверить. У нас его звали старой лисой, потому что он всегда путает следы и никогда дважды подряд не ночует в одном месте… Не хочу вас обижать, господин подполковник, но более хитрого разведчика, чем фон Хальдорф, я в жизни своей не встречал.