Баллада об ушедших на задание. Дот

19

Тимофей не поверил ни единому слову майора; смысл разговора передал ребятам коротко: «Смесь провокации с дезинформацией». Это было им знакомо и понятно.

Их удивляло одно: где Красная Армия? Ее непобедимость была для них аксиомой, а собственный успех как бы подтверждал эту истину. Ведь каждый судит по себе, и если впятером они сумели дать крепкую трепку фашистам, то можно себе представить, что б они здесь навертели, будь их пятьсот - пять тысяч - пятьсот тысяч… Прямиком до Берлина бы дошли! - и никакая сила не смогла бы их остановить.

Вот они и удивлялись - что произошло.

Сложный был вопрос. И чтобы не возникло кривотолков, Тимофей в первый же спокойный день провел открытое комсомольское собрание. Повестка исчерпывалась единственным пунктом: о текущем моменте.

- Я считаю, - сказал Тимофей, - что тут возможны два варианта. Первое: наши впускают врага в заранее подготовленную ловушку, чтобы потом встречными клиньями затянуть мешок, окружить ударную группировку. («В таком случае наш дот ломает весь замысел генерального штаба», - подал реплику с места Страшных, на что докладчик строго и убедительно ответил: «Разговорчики!») Второе: временный успех врага на этом участке стал возможен благодаря внезапности коварного нападения и огромному превосходству в силах, чему каждый из нас был свидетелем именно на этом участке. Но долго это продолжаться не может. Красная Армия ответит ударом на удар и выметет врага со своей территории.

Тимофей считал более вероятным второй вариант.

- А еще я хочу сказать, - подчеркнул он в завершение своего доклада, - что лично у меня большие надежды на пролетариат Германии и покоренных ею стран. Я считаю, они просто обязаны подняться против коричневой чумы. Из солидарности с нами.

Жизнь в доте упорядочилась Последние следы партизанщины были ликвидированы, когда Тимофей объявил, что входит в силу устав гарнизонной и караульной службы Только Чапа не понял, что это означает, и вечером получил взыскание за отсутствие чистого подворотничка.

А потом и Сане Медведеву стало получше. У него обгорели лицо и руки; грудь тоже обожгло, но несерьезно. Лечили его по народному, предложенному Чапой рецепту: ожоги залили зеленкой и отправили загорать, мол, солнце и не такие хворобы врачевало. Рядом с входным люком в глубокой воронке ему разровняли место, постелили одеяло, и он лежал там лицом к солнцу, поворачивая руки то одной стороной, то другой и спускаясь в дот только по тревоге или к столу. Он не жаловался на боли, но по ночам, забываясь ненадолго в дремоте, начинал метаться и стонать. На четвертый день толстая кора на лице и руках стала лопаться. Саню заливал гной, и он наотрез отказался спускаться в жилой отсек, потому что запах от ран шел тяжелый, а он все равно не мог спать. Это продолжалось двое суток. На третьи он заснул прямо на солнце. Ребята думали, что это от изнеможения, но, когда он проснулся под вечер, оказалось, что почти все язвы затянуло, и с того дня дело пошло на поправку.

Четверо боеспособных - это было не густо. Дежурили по двое; люки, ведущие к пулеметам, держали открытыми - немцы окопались рядом, в любую минуту могли броситься на штурм. И хотя дни тянулись в тишине и покое, монотонные, усыпляющие, красноармейцев это ожидание не нервировало. Пограничники - они привыкли к дозорной службе, они могли ждать столько, сколько бы потребовалось, и вполне вероятно, что, продлись это хоть целый год, не было бы минуты, когда враг застал бы их врасплох.

Дот и осаждающий его батальон - эта система устоялась, утряслась и на стороннего наблюдателя, быть может, произвела бы впечатление и естественности и стабильности. Но в том-то и дело, что ни естественной, ни тем более стабильной эта система быть не могла. Потому что - и Тимофей не забывал об этом ни на минуту - дот держал врага за горло, перекрывал важнейшую магистраль; другая дорога была несравненно хуже - однорядная, вся в выбоинах, с горбатым булыжником. А уж какой она гак выписывала по горам - о том и говорить не стоит. Но вот уж который день знойная тишина плыла над долиной, не нарушаемая ни единым выстрелом. Казалось, дот и осаждающая часть одни только и остались во всем мире. Ситуация была настолько неестественной и дикой, что даже в стойком сердце Тимофея поселилась смутная тревога, ожидание какой-то новой несообразности. Он не выдумывал страхов хотя бы потому, что был уверен в непродолжительности ж этой тишины, и присутствия здесь немцев, но в его подсознании шла своя работа - и вот однажды приснился Тимофею сон.

Приснилась ему эта долина. Пейзаж весь выдержан в точности: и горы вокруг, и река излучиной, и шоссе блестит. И холм на месте, как положено. Вроде бы тот же, да не совсем. Вместо обожженного камня, вместо обнаженной, испепеленной земли - прекрасный луг с высокой жемчужной травой, со щедрыми июньскими цветами. И там, где надлежит быть дату, стоит рубленая изба-пятистенка, вся в резьбе по наличникам да перильцам. А он, Тимофей, сидит на высоком крылечке, форма на нем новенькая, отутюженная, держит для форсу папиросу «Казбек», хотя сроду не курил, и смотрит, как идет к нему через луг немецкий майор с белым флагом из салфетки. До него еще далеко, а зеркальные его сапоги словно под самым ухом скрипят.

Подходит майор, честь отдает. Как воюется, господин пограничник!… Да ничего вроде, майор, не жалуемся… Понимаю. Может, в чем нехватку испытываете, недостачу, так сказать?. Да вроде бы по всем пунктам порядок… Понимаю. А все ж позвольте сделать вам небольшой презент, господин пограничник. Сейчас мои люди подойдут, так уж вы по ним, голубчик, не стреляйте.

Исчез майор - бегут через луг двое солдат немецких, носилки тащат, а на них ящик картонный с большими печатными буквами по-иностранному. Поставили носилки возле крыльца - и нет их. Спустился Тимофей, распечатал ящик, а в нем консервы всякие. Тут уж и братва из горницы высыпала: и Герка, и Чапа, и Саня Медведев, и красноармеец Страшных. Стали вокруг, баночками жонглируют - рады.

А уж перед крыльцом опять немецкий майор торчит, белый флаг из салфетки при нем, как положено, с пятки на носок покачивается, а зеркальные сапожки под ним рып-рып Как презент, господин сержант?… Употребительная штучка, майор, только вот компоту мало. Уважают мои ребята консервированный компот из полтавской вишни. Ну и мясца свежего не повредило бы… Понимаю, господин сержант, будет сделано. А еще бы лучше реестрик получить: чего вам желательно наперед и в каком количестве… Ладно. Реестрик сообразим…

И уж семенит на холм цепочка солдат с носилками, а сбоку от крыльца стоит крепыш фельдфебель в скрипучих ремнях и со струнами в горле, тот самый, что на собственной гранате кончился, пальцем отбивает каждые носилки, звякает горлом: фир!… фюнф!… зекс!…

А вот и майор опять. Сапожками скрипит, салфеточку крахмальную выразительно поглаживает. А что, господин сержант, не устроить ли нам шахматный турнир на пяти досках?… Насчет пяти ты шалишь, майор. Кто ж будет тем часом службу нести?… Понимаю… А сыграть, отчего ж, сыграть можно. Но не просто так, а на интерес… Понимаю…

И вот уж они сидят за шахматным столиком посреди шоссе. Уже осень. Зябко. Асфальт от времени потрескался, а из трещин трава лезет, и кусты растут, и даже осинка потянулась. По одну сторону шоссе залегли с пулеметами Герка, Чапа, Саня Медведев и красноармеец Страшных, а по другую сторону шоссе - тоже с пулеметами - фашисты. Тимофей сидит на стуле свободно, даже небрежно, смотрит, как нервничает майор, стиснул голову руками, сапожками под столом скрипит - думает. Вот наконец решился, переставил фигуры, говорит: рокировка. А Тимофей ему: хоть я по-иностранному и не понимаю… - берет свою пешку, и - раз-раз-раз-раз - прыгая через одну по диагонали, бьет шашечным манером несколько фигур майора… - и в дамки!… Но эго же не по правилам, обижается майор… И в дамки, упрямо говорит Тимофей.

…Реальность опровергла этот сон, не дав ему даже завершиться. Герка разбудил:

- Товарищ командир, они ж под нас роют.

Что там у немцев произошло, сказать трудно. Очевидно, какая-то заминка случилась, потому что до этой ночи всю выработанную землю они вывозили, а тут рискнули сбросить ее в старицу, благо, вода была в нескольких метрах. Сделали они это в начале ночи, надеясь, что к рассвету муть осядет. Но с высоты рыжее облако на фоне темной чистой воды было видно достаточно ясно. На диверсию отправились следующей же ночью Тимофей и Ромка. Три фугасных снаряда они заложили у внутренней стенки блиндажа, от которого немцы копали свой ход. Над снарядами подвесили за кольцо противотанковую гранату, перекинув шнурок через специальную, изготовленную заранее из арматуры рогатку. Отползли на безопасное расстояние и дернули шнурок. Взрыв показался им неправдоподобно громким - они уже успели поотвыкнуть от пальбы.

А следующей ночью красноармейцы услышали долгожданную канонаду. Ее приносило изредка и очень глухо. Под утро она исчезла, но вскоре стала слышна гораздо явственней и ближе. Потом замирала еще дважды - и вдруг пропала совсем. Ее не было всю вторую половину дня и всю ночь, зато в батальоне было непривычное движение, блуждали огоньки, брязгало железо. А на рассвете немцы снялись и отступали к горам. Выйти на шоссе они так и не рискнули, шли обочинами, текли овражками. Тимофею очень хотелось сыпануть им на хвост, но приходилось считаться с тем, что осколочных снарядов у них осталось всего восемь штук, только на черный день. Живите, решил он, все равно вам далеко не уйти. Немцы перешли реку вброд и стали окапываться на том берегу, у входа в ущелье. Они спешили, но прошло еще несколько часов, прежде чем в доте услышали далекий рев моторов, а потом на востоке, перевалив горку, на шоссе появились советские танки: тридцатьчетверка и два Т-26. Командир головной машины оглядывал долину в бинокль. Сначала его внимание привлекли брошенные немцами окопы и лишь затем - усеянный трупами холм и красный флаг над дотом, Вот уж чего, должно быть, он здесь никак не ожидал. Он заглянул внутрь танка, и тотчас же рядом с ним появился второй танкист, теперь они оба глядели на дот и на красноармейцев, которые сидели на куполе и кричали «ура!».

- Здорово, хлопцы! - закричали танкисты.

- О-го-го-го! - торжествующе неслось с холма.

- Крепко накостыляли, дышло им в печень!

- Кати, кати! Посмотрим, какой ты сейчас будешь хороший!

- А что, он близко?

- Сразу за рекой зарылся.

- Выковыряем!

- Счастливого пути!

- Счастливо оставаться!

Танки продвинулись почти до берега. Немецкая батарея встретила их огнем и заставила отступить. Они отошли почти на километр и рассредоточились, поджидая пехоту. Она появилась нескоро. Сначала это была небольшая группа бойцов. Пограничники обнаружили их случайно, так далеко они шли: они появились из-за дальних холмов и продвигались вдоль берега реки. Потом на дороге появился сразу целый взвод, а немного в стороне - подразделение автоматчиков: фланговое прикрытие; затем появились две роты. Когда они поравнялись с холмом, от них отделилась группа, человек около двадцати, и направилась к доту. Тимофей выстроил свой гарнизон и, когда старший группы, капитан, подошел к ним, доложил честь по чести, четко и коротко, как и положено по уставу. Капитан принял его рапорт с непроницаемым лицом. Опустив от фуражки руку, он сухо приказал:

- Сдайте оружие.

Это неприятно поразило Тимофея, но пререкаться он не стал. Сдал свой «вальтер» и автомат, то же сделали остальные. Прибывшие с капитаном красноармейцы окружили их и повели вниз под конвоем. Возле дороги капитан подошел к переносной радиостанции, и, когда он заговорил в микрофон, Тимофей с изумлением услышал немецкую речь:

- Господин майор, все в порядке. Можете приезжать.

Майор Иоахим Ортнер появился через несколько минут. Иронически взглянул на Тимофея и пошел к доту. Спускался он медленно. В нем появилась какая-то рассеянность, которая улетучилась, когда он опять увидел перед собой пленных красноармейцев. Его интересовал, впрочем, один Тимофей.

- Дот прекрасен, - сказал майор. - Будьте любезны, капитан, переведите, что сражались они выше всяких похвал.

Капитан перевел. Он видел, какое смятение терзает Ортнера, догадывался, что тот ищет утверждения в демонстративном благородстве, ждет ответной похвалы, признания превосходства хотя бы от этих солдат. Но психология не вызвала у капитана сочувствия. Будь его воля, он бы ограничил общение с красноармейцами одной автоматной очередью.

Иоахим Ортнер помедлил, взял Тимофея за борг куртки.

- Между прочим, в таком мундире, только генеральском, воевал мой дед.

Капитан опять перевел; опять его слова не нашли отзвука. Но только сейчас понял это Ортнер - когда Тимофей выдержал его взгляд спокойно и без напряжения, будто ничего не произошло… Ортнер еще раз взглянул на капитана, на красноармейцев, пробормотал: «Ну и черт с вами», - забрался в бронетранспортер и укатил.