Баллада об ушедших на задание. Дот

10

Потом они долго шли параллельно озеру. До заката оставалось больше четырех часов. Солнце ослабело, но в ивняке воздух не продувался, и тени не было, и от песка поднимался жар, а рощи попадались редко.

В шестом часу они вышли на глухой проселок, не обозначенный на карте. Вдоль проселка росли дуплистые тяжелоголовые вербы; по сторонам время от времени открывались проплешины, заросшие редкой колючей травой песчаные холмы; белый песок ослепительно сверкал на солнце,

- «Студенты» - в головной дозор, - сказал капитан Сад. - Остальным рассредоточиться. Интервал пять метров. Замыкающим будешь ты, лейтенант.

Лейтенант Норик Мхиторян, маленький и черный, как жук, кивнул и остановился, пропуская мимо себя разведчиков. Оба «студента» - сержанты Сережа Сошников и Рэм Большов, - напротив, прибавили шагу, и через несколько минут их расплывающиеся, смазанные зыбким воздухом фигуры уже ныряли из солнца в тень, чтобы опять возникнуть на солнце, метрах в ста впереди. Все выполнялось молча, но не из предосторожности, в их работе всегда, впрочем, не лишней, - просто сил уже не оставалось.

Разведчиков было одиннадцать.

За прошедшую неделю Малахов успел к ним привыкнуть, его глаз как бы притерся к ним и уже не замечал в их облике ничего необычного. Но не случалось дня без какого-нибудь казуса, пусть даже пустякового, вроде последней Сашкиной штуки, - и тогда Малахов опять вспоминал, и осознавал, и видел, что это мальчишки. Неотделимые от оружия, небритые, самостоятельные в суждениях и поступках (во всяком случае, они стремились выглядеть такими), демонстративно уверенные в себе и подчеркнуто бывалые, это были все-таки мальчишки. Пусть вчерашние, бывшие, уже перешагнувшие какую-то черту, по существу это не меняло ничего. Война остановила в них какие-то стрелки, какой-то ход, задержала в них определенный возраст, - ни больше и ни меньше, - и это уже было бесповоротно, навсегда, до самого конца их жизни, как бы ни менялись ее обстоятельства и их внешний облик, потому что такими они нужны были войне. Для всех ее мерзостей и величия. Для ее бессмертных подвигов, и бесчестья…

Самому великовозрастному из них, старшине Ивану Григорьевичу Ярeq \o (и;ґ)не, едва перевалило за тридцать; остальные моложе капитана; большинству не было и двадцати лет.

Увидав их впервые, Малахов растерялся. Важность и сложность задания уже вошли в его существо, были от него неотделимы; нешаблонность, тщательность и выверенность действия, каждой детали - об этом даже говорить не стоило, это было очевидно, это подразумевалось; тем более о подборе исполнителей. И вот он увидел их: румяных, вальяжных, истомившихся от безделья; и от безделья же, от детскости, которой в каждом из них имелось еще с избытком, пускавшихся в проделки, достойные в лучшем случае большой перемены у старшеклассников. «Пустуны, - качал головой Ярина, - одно слово - пустуны. Ремня на вас хорошего нет». Но по глазам старшины было видно, что он и не думает их порицать; скорее напротив, считает это естественным и правильным, и, может быть, даже необходимым сейчас.

Но это наблюдение было уже вторичным, а в первую минуту где-то внутри Малахова раздался отчаянный крик: так ведь это же мальчишки! - и, видать, оно столь явно отпечаталось на его лице, что и произносить не надо было. - Я предупреждал вас, Алексей Иннокентьевич, - сказал капитан Сад холодно. Он и не подумал оправдываться, смысл реплики был иной: это мои парни, и в обиду их не дам. - Да, конечно… я помню… - почему-то заторопился Малахов. - Но мне и в голову не приходило, что это не фигуральное выражение… что так оно и есть… - Не берите это в голову, - сказал капитан Сад. - Мы только с ними имеем шанс… - он зло поправился: - Только они могут выполнить это задание.

Триста километров, пройденные по тылам врага, помогли Малахову понять их. Но так и не сняли сомнений. Он сблизился с некоторыми из разведчиков; они судили о нем по себе, были к нему снисходительны и даже добры, а он принимал и снисхождение, и доброту, и покровительство, а сам все пытался представить, каковы-то они будут в деле. Но дела до сих пор не случилось, и слава богу. Дело предстоит одно-единственное, в самом конце. Но тогда будет поздно убеждаться, смогут или нет, тогда уже не будет выбора, даже самого малого, с горечью думал Малахов.

Ему пришлось тяжелее всех. Он был растренирован и, если говорить честно, - болен. Нынешней весной, в самом начале, во время боев за Жмеринку его так прижало, что даже в госпиталь попал; думал - радикулит, оказалось отложение солей в области позвоночника. Смотрел его знаменитый хирург, посмеивался: вам бы на радон, дорогуша, в Мацесту, и каждый день непременно лечебную гимнастику, причем с нарастающими нагрузками, да чтоб не жалели себя, ломали, кричали… это не беда, когда кричат - злее становятся. Алексей Иннокентьевич привык к малоподвижной жизни и комфорту, насколько его можно было позволить во фронтовых условиях, а жестокие пешие переходы, дай бог памяти, в его жизни вообще были только однажды: когда отступали к Пиренеям; и позже, когда он скитался по долине Роны и обходил стороной не только железнодорожные и автобусные станции, но даже фермы, потому что фалангистская контрразведка оцепила все на свете, так как, видите ли, какая-то сука в генеральском мундире поклялась на библии, что Малахов из этой долины не уйдет живым.

Изнурительная гонка, которую устроил капитан Сад, не только не помогла Малахову войти в форму, напротив, он вымотался настолько, что иногда уже утрачивал ощущение тела. Но он не пожаловался ни разу. И никто ни разу не предложил ему помощи: знали - этого нельзя делать, потому что он не принял бы помощь; это было бы знаком недоверия к его силам, а он этого не заслужил.

Он знал, что этот переход последний, но это знание не прибавило сил. Тела не было. Оно то исчезало совсем, то превращалось в измятую болью, некоординированную массу, которая двигалась вперед лишь потому, что в такт каждому шагу, как счет этих шагов, с губ срывалось безмолвное: дойду, дойду…

Но иногда его отпускало, он начинал видеть спину идущего впереди, а затем и все вокруг. И он почему-то воображал, что земля обезлюдела, на ней никого-никого нет, всех как под метелку вымело; только они и остались - одиннадцать человек. И они идут выполнять задание, которое потеряло смысл, потому что никого больше нет, ведь всех как под метелку вымело, и сколько ни старайся, на какие муки ни иди, им задания никогда не выполнить, потому что не дотянуться до него, потому что все это выпало из реальности, все существует лишь в его воспаленном мозгу, мерещится ему: и густой багровый воздух, и небо в багровых вспышках, и багровый огонь, пробегающий сбоку по жестяной траве…

Как тяжело подниматься на Голгофу, думал он, и вдруг его ноздри ловили запах ряски, принесенный со стороны озера нечаянным ветерком, а глаза отдыхали на залитой чабрецом лужайке. Это мой последний день, бормотал он тихо, но от слов оставался только звук; они проходили мимо сердца; они не задевали и проходили насквозь, не оставляя раны. Ничего, думал он, этот день когда-то приходит, раньше или позже, и тебе остается сделать что-то одно… последнее… И я сделаю это хорошо. Это мой долг, вот и все, и другого мне хода нет. И если бы мне даже сказали сейчас, что, кроме нас, на земле никого не осталось, всех как под метелку вымело, я б и тогда дошел бы, дополз на зубах, разыскал бы Хальдорфа. На всякий случай…

По карте до села было совсем недалеко, но километры растягивались, как резиновые. Напоследок проселок вывел их в неожиданно развернувшуюся овальную долину. Долина была пустая, только посредине квадратом чернели остовы четырех обгорелых зданий. Какое время! - никому и в голову не придет, что здесь могла бы быть ферма. Тем более солдату, который с боями прошел всю Украину и уже вдосталь нагляделся и на такие бараки, и на плацы, на подсобки и обгорелые пни по краям, где прежде были вышки, а теперь здесь тишина и только в одном месте земля осталась мертвой, ее словно серебром залили, а так везде уже начало зарастать травой. Через пару лет и следа не останется.

Это место они постарались пройти поскорей, потому что воздух здесь был такой сухой и колючий, что казалось, будто дышишь песком.

Потом так же неожиданно открылось село. Совсем небольшое. Дворов около двадцати: две нестройные шеренги закопченных печей, похожих друг на друга, как близнецы. Видать, работал их один мастер. Единственная уцелевшая хата стояла на противоположном конце села, возле моста через ручей. Очень прочного и широкого моста, это даже издали было видно. Пожалуй, средний танк пройдет, привычно прикинул капитан Сад, хотя сейчас эта информация была ему вовсе ни к чему, и почти не было шансов, что когда-либо пригодится.

«Студенты» уже успели пересечь село и заняли удобные огневые позиции, контролируя двери я окна уцелевшей хаты. Рэм дал знак: здесь кто-то есть. Капитан Сад с минуту глядел оценивающе. Опасности не было, тем не менее он развернул разведчиков в цепь, и они прочесали обгорелые просвечивающие сады.

Хата имела жилой вид. Капитан обошел ее кругом, заглянул в низкий сарай и лишь затем постучал в дверь. Тотчас отозвался старческий голос:

- Входите, кого бог послал.

В хате было темно, пахло сырым глинобитным полом и травами. Капитан собрался попросить, чтобы открыли ставни, но передумал: глаза быстро привыкли к полумраку. И тогда он разглядел деда. Дед был в длинной белой рубахе, сухонький, но еще крепкий, эдакий желвачок. Он сидел на широкой лавке возле окна, немного сутулился и выставлял вперед правое ухо. За край лавки держался цепко, не спешил вставать. Значит, уже видел нас через щель в ставне, а может и раньше, понял капитан Сад.

Под бедными литографическими образами горела лампадка. По сторонам пышными гирляндами свисали бело-розовые бумажные цветы.

Старуха тоже была здесь. Она лежала в противоположном темном углу на высоких подушках и все время молча ворочалась. Разглядеть ее так и не удалось.

- Добрый день, отец, - сказал капитан Сад, но ответа не дождался и добавил: - Водой бы угостил, что ли.

Дед молча спорхнул с лавки и принес воду в деревянном черпаке. Капитан дал напиться Малахову, потом долго пил сам. Вода имела приятный привкус. Должно быть, источник где-то рядом, Минводы, с удовольствием подумал он и сказал стоявшему в дверях старшине:

- Иван Григорьевич, проследите, чтоб у всех ребят во флягах была эта вода. Классная штука. Вот попробуйте

Он отдал Ярине черпак, повернулся к деду.

- Ты что же, отец, и говорить с нами не хочешь?

- Хе! Поговорить не отвалится, - не скрывая иронии, неожиданно охотно отозвался дед.

- Ты что же, не видишь, что мы свои?

- Вижу. Уж непременно чьи-то да будете.

- Ты не смотри, что ребята пестро одеты, - кивнул капитан Сад в сторону двора. - Это, отец, для дела. А так они тоже наши, советские.

- Машкерад, значит.

- Вот-вот. Ты же небось видал партизан-то?

- Как же, - совсем весело согласился дед, - в прошлом годе заходили, вот от села одни головешки остались. И людёв не обошли увагой, царство им небесное.

Капитан Сад посмотрел на Малахова. Тот вроде бы и не слушал разговора; во всяком случае, включаться не собирался. Присев на покатую крышку громоздкой скрыни, разглядывал фотографии в простенке между окнами. Они были собраны под одним стеклом в рамке из лозины. Неужели он может что-нибудь разглядеть при таком свете, подумал капитан Сад и опять повернулся к деду.

- Понятно… А фрицы близко?

- Это которые? - деловито осведомился дед.

- Фашисты. Германец.

- А-а, германец. - Дед помедлил и вдруг уверенно зачастил: - Не знаю, ездют кой-когда моторами.

- Часто ездят?

- Не считал.

- А тебя они не трогают?

- Меня никто не трогает. Я человек нужный. За мостком хожу. Видел мосток-то? Всем сподручный, а мне пенсион за хлопоты выходит.

Капитан понял, что иронию деда ничем не прошибешь.

Тут было что-то не чисто, далеко не так просто, каким казалось на первый взгляд. Но понять с налету не удалось, а разбираться времени не было. Капитан подавил злость и лишь слегка отвел душу.

- Неплохо ты устроился, отец, - сказал он.

- Хвала господу, не жалуюсь.

Вслед за Малаховым капитан вышел во двор.

Крыльца у хаты не было, только порожек. Но рядом удобная завалинка. Малахов понимал, что сейчас будет команда продолжать движение, а идти он не сможет. Где-нибудь сразу за мостом свалится в обмороке - стыда не оберешься…

Неторопливо, словно это ему и не к спеху, и не обязательно, а так только, профилактика, он сел на завалинку, стянул оба сапога, стянул портянки… пальцы ног и ступни зарылись в горячую пыль, а он прислонился спиною к шершавой известковой стене, закрыл глаза и даже застонал от наслаждения. Так он сидел какое-то время, пока не осознал, что капитан все еще стоит рядом.

- Это не партизаны, Володя, - неторопливо и не открывая глаз сказал Алексей Иннокентьевич. - Это Хальдорф.

- Я так и понял.

- Он расчищал место, создавал мертвую зону. Но он не любит оставлять следов… прирожденный провокатор. И вот здесь тоже напустил переодетую банду.

- У меня были такие случаи, - сказал капитан Сад.

- Вы уже много знаете, Володя. Для своих лет очень много. Я даже боюсь сказать, хорошо ли это.

- Мы можем встретить здесь партизан?

- Нет.

- Это точно?

- Абсолютно. Их давно уже здесь нет. Год, как нет.

- Так даже лучше. Не люблю сюрпризов. - Капитан Сад еле слышно засмеялся. - Но дед каков! Бодливый.

- Он мне не понравился, Володя.

- Разве я говорю, что он понравился мне? Он держался так, словно мы с ним из одного сундука довольствие получаем. Но все равно не доверял.

- Прежде он жил не здесь. В большой пятистенке… и без сада. И сундук не здешних мест: наш, российский. Богатый был хозяин. Куркуль…

Алексей Иннокентьевич почувствовал, что ноги уже впитали весь жар, и передвинул их чуть в сторону, в нетронутую пыль. Их опять обожгло, что-то поднималось от ступней по жилам; до самого сердца поднялось.

- Хотел бы я знать следующее, Володя, - сказал он, когда смог наконец опять говорить. - Как дед очутился в этих местах? - раз. Где теперь его сыновья? С кем они? - два… - Он вдруг понял, что просто тянет время, хитрит, чтобы лишнюю минутку вот так посидеть, а со стороны это выглядит мальчишеством, даже пижонством, и сам себя оборвал: - Впрочем, все это схоластика.

- Красиво работаете.

- Пустяки. Если бы я не занялся фотографиями, это пришлось бы сделать вам, Володя. И вы увидели бы то же самое.

- Я б их просто не заметил.

- Предупредите деда, чтоб два дня из дома ни ногой. Чтоб печь не топил, ничего не вывешивал во дворе… Короче - надо исключить сигнализацию

Малахов спохватился: его тон скорее напоминал распоряжение, чем совет, а между тем, как условились, командиром группы был все-таки капитан Сад. Но услышать их не мог никто, и дело было слишком важным; капитан вникал в суть и на форму не обратил внимания, Повезло мне с ним, уже в который раз за эти дни подумал Малахов.

- Конечно, это вам решать, Володя… И вам выбирать степень воздействия на старика, - сказал он. Капитан взглянул удивленно и понимающе усмехнулся, и Малахов понял, что реверанс получился неловкий и нужды в нем не было. - Но он - крепкая штучка. Уверенно держится. Его надо на совесть настращать.

- Думаете - человек Хальдорфа?

- Почти убежден.

- Угу… действительно: смотритель при мостике… должность уж больно чудная.

- Он пошутил, Володя…

Когда капитан Сад вернулся, Малахов сидел все в той же позе. Глаза его были закрыты, правая рука придерживала лежавший рядом на завалинке «шмайссер». Он ждал, что скажет капитан, но капитан стоял молча, и тогда Малахов открыл глаза.

Капитан Сад наклонился к нему.

- Вы уже можете идти?

Значит, вся эта остановка только из-за меня, с болью подумал Малахов. Он жалеет меня и бережет. Быть может, даже в ущерб делу.

Ему стало стыдно, он чуть замешкался с ответом и пропустил еще один удар.

- Осталось совсем немного, Алексей Иннокентич.

Малахов выпрямился.

- Да-да, конечно… Я вас не задержу.

Дорога через мост была хорошо накатана. Норик Мхитарян сказал, что это немецкие армейские телеги: видно по ширине колеи. Больше ничего он был не в силах сказать, потому что сегодня в сторону замка здесь промчался на приличной скорости бронированный вездеход, и если до него на дороге можно было что-нибудь прочесть, то сейчас это было исключено - все запорошила пыль.

За мостом капитан Сад запретил разведчикам выходить на дорогу. Они тянулись по расчищенной от кустарника обочине, вдоль самых кустов, пока перед ними не открылась большая поляна. Крюк предстояло сделать изрядный, но ведь не станешь же рисковать перед последним шагом, и они обошли поляну так же добросовестно. Однако едва снова выбрались к дороге, как лес опять отступил и они увидели часовню. Часовня стояла на открытом месте. Сразу за нею начинался луг. Он был огромен - до самых холмов на горизонте, и по нему изредка - всего несколько штук - дубы. А в конце луга был замок. Солнце уже выбрало ложбинку между холмами, и тени вытягивались на десятки метров, сливались одна с другой - готовились к своему недолгому торжеству.

- Жаль, - сказал капитан Сад. - А я рассчитывал опереться на часовню. Готовый дот. Только это западня.

Лагерь они устроили в сотне метров от дороги. Это была совсем маленькая полянка, поперек которой лежал сваленный бурей бук. Случилось это не дальше чем год назад: с вывернутого корневища непогода смыла не всю землю, и на дне ямы коричневая глина была почти не тронута травой.

- Сегодня накормим ребят настоящим ужином, - сказал капитан Сад своему лейтенанту. - Первое и второе, как положено. На гарнир сделать рис.

Это была забота старшины, и Норик Мхитарян даже удивился в первую минуту, что капитан с ним об этом заговорил. Но тут же понял, что Ярина будет занят чем-то другим, и закивал утвердительно, даже языком зацокал:

- Хорошо, джан. Рис буду сам варить.

- Правильно. Я на это и рассчитывал… Костер пусть разведут в яме за корневищем. Но только после десяти. К дороге выставь дозор С пулеметом. И пока светло, Норик, возьми ребят и прочеши кромку леса.

Затем капитан велел Ярине прихватить цивильное, молча, одним кивком поднял с травы «студентов» и пошел через лес к дороге.

Между прочим, у одного из «студентов» - а именно у сержанта Сергея Сошникова - было еще одно прозвище: «технолог», хотя вряд ли даже капитан Сад мог бы вразумительно растолковать, что это слово означает. Когда Сошников появился в роте впервые, капитан Сад, представляя его будущим товарищам, сказал, оглядывая долговязую фигуру новичка: вот у нас появился еще один славный воин, между прочим, образованный человек, в институте учился. На кого ты учился в институте? - спросил он у Сошникова, и тот ответил, что на технолога. Все подивились: и чему только на свете не учат! Это не стало причиной какого-то особого отношения к Сошникову, но прозвище уже прилипло к нему, хотя никто еще об этом не догадывался.

Другой «студент», сержант Рэм Большов, учился в университете и успел перед войной закончить первый курс юридического. Он всем это рассказывал, и слово «юрист» не сходило с ею языка. Под конец он отбросил дипломатию и уже прямо i сворил, что в прежней части его звали только «юристом», и ему эго очень нравилось. Не помогло. Может быть, и так, может, где-то тебя и в самом деле кто-нибудь так называл, сказали ему. Но для нас ты Рэм. Чем плохо? Рэм - и этим все сказано.

Рэм Большов, пожалуй, был единственным в разведроте, кто мог объяснить, что означает слово «технолог». Только его никто не просил об этом.

- Сначала осмотрим часовню, - сказал капитан Сад.

Изготовив автоматы к бою, четверо разведчиков охватили часовню полукольцом и осторожно приблизились к ней. Часовня была пуста. Она была очень старая, с высокими прямыми стенами, с маленькими зарешеченными окошками метрах в трех над землей. Штукатурка снаружи пообвалилась, и кирпич успел потемнеть, но не крошился. Люди строили и для тех, кто будет после них.

- И кирпич хорош, и раствор. Как из железа! - Ярина обошел вокруг, гладил кладку, пробовал цемент тесаком. - Вот работа! Мечта, а не работа. Добрый человек ее ладил.

Впрочем, черепичная кровля во многих местах была проломлена. Снаружи это не бросалось в глаза, но находиться внутри без привычки поначалу было даже страшновато: стропила сгнили совсем и держались только на железных болтах и скобах. Небо вливалось через проломы. В его густой синеве еще сохранилось достаточно силы, чтобы искажать перспективу, отчего проломы казались большими, чем были на самом деле.

Все же за часовней кто-то следил. Стены были опрятны, обвалившаяся штукатурка выметена; под большим деревянным распятием горела лампада. Глаза Христа были закрыты, лицо покойно. Он умер, вспомнил капитан. Он сделал свое дело и с чистой совестью умер. Это было понятно.

Капитан Сад попытался вспомнить, какое задание имел Христос. За свой недолгий век он усвоил твердо, что каждый человек имеет свое место в строю - с той или с этой стороны - и свое задание, которое нужно постараться выполнить наилучшим образом. Смерть входила в условие задачи, но была не препятствием, а только одним из обстоятельств. И если дело того требовало, надлежало пройти и через это. Цель, задание - вот что было главным.

Какое же задание имел Христос?…

Для обороны часовня действительно не годилась, убедился в своей правоте капитан. Что и говорить, стены хороши, и дверь обита железом на совесть; от крупнокалиберного пулемета лучше укрытия не придумаешь. Но окошки высоко, а если даже возле них пристроишься, снайпер тебя скушает с первого же выстрела. А если миной шарахнуть, одной хватит, чтобы положить всех, кто вздумает здесь отсидеться.

- Я готов, товарищ капитан.

Ярина стоял перед ним неузнаваемый: типичный хохол из пригорода или маленького местечка. Серые бумажные штаны в светлую полоску - все в трудовых пятнах, с пузырями на коленях. Сбитые полотняные полуботинки с подметками из автопокрышки. Рубашка с национальной вышивкой - тоже не первой свежести. И заячья кацавейка.

- Руки покажите, - сказал капитан Сад. Но и руки были в порядке: ржавчина и машинное масло въелись в мозоли. - Крест? - И крестик был на месте, оловянный, на дешевенькой цепочке.

- Хорошо, - сказал капитан Сад. - Я на вас надеюсь, Иван Григорьевич.

- Ага, - закивал Ярина. - Только проследите, будь ласка, чтобы ужин для меня приберегли, А то ведь срубают, черти косопузые!

- Не задерживайтесь лишнего. Ни к чему. - Капитан Сад повернулся к «студентам». - Вы прикрываете. Тебя, Рэм, предупреждаю особо: если без крайней нужды там зашебаршишь…

Капитан замолчал, перебирая в уме угрозы. Но чем он мог настращать Рэма, который не боялся ничего на свете?

Наконец он нашел это.

- Помни, - сказал капитан Сад - Этим ты подведешь меня.