Баллада об ушедших на задание. Дот

18

- Боря, слышь, как его остановить? - жалобно крикнул Сашка, когда вездеход уже завершал второй круг по двору.

Он еще что-то кричал перед этим, но что именно - не помнил, тут же и забыл, а Боря Трифонов не услышал, потому что как раз в то мгновение слева от них - ну совсем рядом, кажется, и рукой дотянуться можно, - сразу в двух окнах первого этажа появились эсэсовцы с автоматами, и один даже стрелять приготовился, однако не выстрелил, может быть, принял парней в вездеходе за своих. Промедление было ничтожное и в другое время ничего бы не решило, но Боре Трифонову и того было довольно. Он как-то немыслимо вывернулся - и пулемет ударил в окна и смел гитлеровцев на пол. Дульное пламя опалило Сашкино лицо, слева брызнули осколки кирпича, да так больно, в кровь, наверное, посекли, но Сашка не выпустил баранку и глаз не зажмурил. Вцепившись в руль, он орал что-то и не слышал себя, и Боря Трифонов его не слышал - не до того ему было: эсэсовцы выскакивали то здесь, то там, как марионетки в кукольном театре, да так близко все, что пули расшвыривали их, как удары оглобли. Но потом вездеход вдруг снова оказался в том же тупичке, где они чуть не врезались в стену при первом заходе, и опять их окружила тишина и пустота, и тогда-то, быстро-быстро перебирая руль, Сашка крикнул:

- Боря, слышь, как его остановить?

- А черт его знает!…

Он действительно понятия не имел, как это делается, и ответил автоматически. Но тут же до его сознания дошел смысл вопроса, его круглое лицо перекосилось от ярости, глаза выпучились и подбородок дернулся раз и другой, выдавая то невероятное и впустую затраченное усилие, которым Боря Трифонов хотел возвратить лицу выражение невозмутимости.

- Да ты сдрейфил!…

- Балда, - огрызнулся Сашка, - мы на нем посреди двора хуже мишени.

- Вперед!…

Вездеход продрал по кирпичной стене сарая еще одну борозду рядом с первой, причем жесткое угловатое крыло лопнуло по сварному шву и задралось. Опять их осыпало коричневой пылью. Вездеход отшвырнуло к противоположной стене, Сашка его выровнял, и вот они уже катят узким коридором вдоль окон, и уже раскрывается перед ними двор. И Сашка чувствует, как десятки стволов целят ему в спину.

- Ага!… - закричал Боря Трифонов, рассекая пространство до ворот четкими тугими ударами выстрелов. Словно забор поставил. Один из эсэсовцев, перебегавших двор, энергично кувыркнулся через голову, но свалился уже мятым кулем Другой откатился к стене, медленно сел; на это, видать, пошли все его силы, потому что автомат он уже не смог поднять и выстрелил несколько раз, упирая его магазином в землю.

Сашка ничего этого не видел, не до того ему было: вездеход рванулся из его рук, чавкая разорванными покрышками, и потребовалась вся Сашкина сила, чтобы снова подчинить машину рулю и объехать тело Феди Капто, лежавшее на полдороге между парадным крыльцом и тупорылыми грузовиками. Это опять удалось Сашке, как и в предыдущие два раза, и он даже почувствовал какое-то удовлетворение и прилив уверенности, хотя опять мгновенно взмок, так что пришлось шваркнуть рукавом по лицу, а то уж больно глаза заливало.

Потом они вырвались из теснины на простор большого двора, заковыляли по клумбам, переваливаясь с боку на бок. В борт глухо ударило градом. Сашка удивленно смотрел, как на чисто выкрашенном капоте появляются серые пятна, как ломает и рвет краску на вмятинах - и вдруг понял, что это пули.

Потом они оказались возле автоматчика, который сидел под стеной, и Сашка старательно объехал его непомерно длинные ноги в коротких сапогах. Немец все еще держал автомат, но уже ничего не видел и не соображал. Полузакрытые глаза его закатились, рот был заполнен языком, он пытался облизнуть губы, а кожа ниже подбородка то вспухала, то опадала, как у жабы.

Это было похоже на игру с биноклем: то посмотришь в объектив - и мир словно отбрасывает от тебя в глубокий колодец, свертывает туго, как пружину, так что не видишь частностей и в сознании отпечатывается лишь образ усилия, которым был деформирован мир; то посмотришь в окуляр - и какая-то деталь заслонит все остальное, вытеснит все остальное - необыкновенно отчетливая и непомерно значительная.

Сашка опять плыл в абсолютной тишине. Он чувствовал, как вездеход всем корпусом отзывается на каждый выстрел Бори Трифонова, видел, как ходит в кожухе ствол, как тянутся к ним из окон хлесткие светящиеся пунктиры. Двор был пуст, ради этого они и кружили здесь, принимая на себя удар сразу всего гарнизона: они оборвали коммуникации гитлеровцев, не давая им соединиться для общих действий; они навязывали себя фашистам как цель; они стали психологическим порогом для охраны, которая задалась целью убить именно их, и на этом теряла секунду за секундой.

Стальной зверь - ковыляющий, неловкий - кружил по двору, завораживая охрану своей активностью, убеждая в целесообразности охоты. Но ни Сашка, ни Боря Трифонов не думали об этом. Сашка больше всего боялся перевернуться или врезаться в стену. Борьба с вездеходом поглотила его внимание и силы. На большее не хватало. Сашка тянул вперед шею, высматривая дорогу, смешно выпячивая подбородок. Он старался изо всех сил, он видел, что и Боря старается, и это полнило его уверенностью, что они все делают правильно, так, как хотел капитан Сад.

Боря Трифонов видел больше. Он был опытней и схватывал одним взглядом и сразу оценивал всю ситуацию. Уже во время второго круга по двору он понял, что сейчас важнее не прицельный огонь, а сдерживающий, и на этом выгадал несколько секунд; их хватило, чтобы дать еще две-три короткие очереди туда, где в этот момент пытались высунуться враги.

Пулемет был турельный; стрелять удобно, если на открытой местности; здесь же это превратилось в муку. К счастью, Боря был невелик ростом и ловок. Он летал вокруг пулемета, чуть ли не с капота стрелял, если враги появлялись сзади.

Он был тщеславен, и ему доставляла наслаждение мысль, что он один держит всю эту сволочь в страхе. По натуре он был мягок, но прожил еще слишком мало, чтобы понять, что маленький рост - не самое большое горе. И поэтому он занимался боксом и был первым в своем весе; поэтому пошел в разведку, поэтому всегда напрашивался на любое задание: он превозмогал себя, утверждая себя в преодолении одному ему ведомых порогов. И если бы в эту минуту его спросили, о чем он мечтает, он даже не вспомнил бы о возможности выжить и о том, чтобы набить сотню фашистов - мечта его бессонных ночей, - он не вспомнил бы тоже. Нет! Вот если б смертельная пуля пробила у него на груди комсомольский билет, а потом бы этот билет положили под стекло в его родном Скадовске в музее или хотя бы во Дворце пионеров, и чтобы все ребята из класса это видели, и чтобы Галка это увидела и заплакала, дуреха, вот это да!… Но комсомольский билет далеко, лежит где-то в штабном сейфе - Иван Григорьевич у всех собрал перед поиском. Таков порядок. А жаль. Так жаль! - слов нет. Так получайте же, гады! Получайте! Получа…

Сашка - как ни поглотило его единоборство с вездеходом - все же заметил какую-то перемену, какое-то вмешательство извне. Едва уловимое и не сразу понятное, оно тем не менее давило, навязывало окружающему пространству свой ритм.

Не поворачиваясь, продолжая высматривать дорогу впереди, Сашка попытался понять, что же произошло. И понял: пулемет уже несколько секунд стрелял не переставая. Сашка глянул на Борю Трифонова. Тот весь завалился вперед, его голова моталась на вздрагивающем, вырывающемся из оцепеневших рук кожухе пулемета…

Вездеход вильнул и ударился в стену. Тело Бори Трифонова выбросило через борт, оно несколько раз перекатилось по дорожке, усыпанной песком, и легло у самого края, возле аккуратно выложенных зубцами и побеленных известкой кирпичей.

Мотор заглох.

Сашка сидел неподвижно и смотрел на Борю Трифонова, и это длилось целую секунду, а может быть, и десять. Потом он поднял голову и увидел, что из всех окон и дверных проемов смотрят немцы. Выжидательно. Недоверчиво. Их было неправдоподобно много.

Очень много работы.

Сашка перебрался на соседнее сиденье, оттуда на капот. Уселся половчей. Тут было подходящее место: за спиной стена, не подступишься. А обзор неплох.

Возле головы застучало, словно костыль в стену заколачивали. Сашка увидел, кто стреляет, и повел туда пулеметом. Он не спешил, и, может быть, поэтому с первой же очереди у него получилось. Это был первый человек, убитый им, но Сашка ничего не почувствовал.

Он инстинктивно догадался, что нужно делать, и дал отсекающую очередь вдоль двора. Потом еще одну - по окнам. Потом откуда-то сверху свалился убитый не им автоматчик, и тогда Сашка понял, что он не один.

Капитан Сад поглядел на часы. С того момента, когда Володька Харитончук взорвал мост, прошло девять минут. Если даже быть оптимистом, в бой уже вступил Норик Мхитарян. Сколько он сможет сдерживать немцев?…

Ладно. Сколько ни продержится - все наше. А потом ведь пехоте сюда еще добраться надо. Машинам не пройти, разве что брод отыщут. Будем считать, что минут двадцать у нас еще есть.

К тому времени здесь все будет кончено,

Разведчики находились в замке уже около пяти минут, эффект внезапности перестал действовать, охрана налаживала связи между отдельными узлами обороны. Еще немного - и немцы перейдут в наступление А план капитана пока не выполнен ни в одном пункте

Коля должен был вместе с Гариком Сафаровым спуститься в бункера и освободить пленных. От Коли нет вестей. Правда, от него их рановато ждать.

Но вот Рэму и Ярине пора бы объявиться. Взорвать шлюзы - минутное дело. И взрыва не слышно, и самих не видать.

А Федя Капто - вот он - лежит в черной, уже припорошенной пылью крови, хватает пальцами песок. А грузовики, до которых он так и не добрался со своею взрывчаткой, стоят целехонькие, лишь у одного пулями порвало брезент и боковое стекло разбито в кабине водителя…

От сидения на корточках ноги стали затекать, и капитан Сад опустился на правое колено. Спокойно, сказал он себе. У тебя есть еще несколько минут. Поэтому жди. Не может быть, чтобы все ребята погибли. Не могли они погибнуть, не выполнив приказа. А пока ты не знаешь этого наверное - жди; твое время еще не пришло, капитан.

Он устроился удобно. Это был простенок между службами. Слева на крючьях был приспособлен противопожарный шанцевый инвентарь, тут же стояла железная бочка с песком, лучшего укрытия не придумаешь.

Когда вездеход только ворвался в замок, и Коля, сбросив скорость до первой, повел его прямо к парадному крыльцу панского дома, капитан Сад увидел этот простенок, оценил в какую-то долю секунды и решил: вот моя позиция. Никто еще не стрелял; с этим сознательно тянули до последнего; в идеале, если бы повезло, план вполне мог осуществиться без единого выстрела; правда, потом бой был бы все равно неминуем, но тогда это было бы уже не важно.

Первыми соскользнули с вездехода Иван Григорьевич и Рэм. Капитан Сад знал, что, как только они выберутся из машины и под немецкими мундирами станут видны их красноармейские галифе, маскарад будет очевидным для любого гитлеровца. Поэтому капитан еще несколько секунд ждал, не раздадутся ли за спиной выстрелы. Но выстрелов не последовало, а тут пришло время выпрыгивать ему самому: он заметил этот простенок и сразу оценил все его преимущества.

Капитан Сад прыгнул неудачно. У него подвернулась нога, и он прокатился несколько метров. И еще когда катился - услышал выстрел. Но у него не было оснований считать, что стреляют именно по нему, поэтому он сначала забрался в облюбованную позицию и лишь затем осмотрелся.

Коля и Гарик Сафаров исчезли. Вездеход уже заворачивал за угол (это было досадной оплошностью, капитан Сад знал, что там тупик, и Сашка это знал, но перенервничал и уже не соображал, что делает), а метрах в пятнадцати, как раз между парадным крыльцом и грузовиками, посреди дороги лежал Федя Капто, и тут уже вряд ли чем можно было помочь. Потом снова появился вездеход, и эсэсовцы кинулись от машин врассыпную, а Сашка, слишком поздно заметив лежащего в крови товарища, не успел отвернуть, вытаращил от ужаса глаза и провел вездеход над телом Феди.

Капитан знал, что надо делать. Надо было добежать до Феди, взять толовые шашки и взрыватели и самому взорвать грузовики с подготовленной к эвакуации секретной документацией разведцентра. Сделать это было больше некому. Но капитан остался на месте.

Ладно, сказал он себе, это от меня не уйдет, взорваться всегда успею. Только сначала я хочу убедиться, что у других получилось удачней, что дело сделано и для полного счастья недостает лишь этого взрыва.

Он хотел точно знать, что победил, и потому остался на месте, почти не вмешиваясь в поединок вездеход да с охраной. Правда, дважды ему все же пришлось открывать огонь, когда немцы пытались произвести вылазки из главного входа. И еще ему повезло: он в самый последний момент успел снять автоматчика, который собирался из окна второго этажа почти в упор расстрелять Сашку.

После этого он взглянул на часы и узнал, что с того момента, когда Володька Харитончук взорвал мост, прошло только девять минут. И решил еще подождать. И был вознагражден за терпение, увидав, что Федя перевернулся на живот и даже пытается приподняться.

Как ни странно, Федя очнулся от боли: проезжая над ним, вездеход задел его карданом. Боль пронзила тело, стряхнула предсмертное забытье, и тогда Федя увидел перед глазами сверкающую россыпь камней. Тут были прозрачные кристаллы и матовые обкатанные шары, темно-красные рваные осколки и густо-желтые, как мед, капли. И все они переливались радужными волнами… Федя попытался выплюнуть что-то, забившее рот, чуть сдвинулся - и фантастический мир упорхнул от него далеко вниз, и тогда Федя понял, что это только песок.

Он попытался вспомнить, где он и что с ним происходит. Вспомнил. И страшный удар в живот, удар, после которого все пропало - вспомнил тоже, и даже того эсэсовца, который в него стрелял. А больше он не помнил ничего, да и ни к чему все это было ему теперь. Он знал, что убит, им овладело безразличие, звуки, запахи и краски поплыли, поплыли мимо - и пропали.

Когда он очнулся во второй раз, он подтянул правую руку и стал выковыривать песок изо рта. Потом увидел кровь на пальцах. Кровь еще не успела засохнуть, значит, он лежал совсем недолго. Впрочем, это не имело никакого значения. Ничто уже не имело значения для него, нигде, во всем мире, и это он знал точно. Я мертв, я уже не здесь, и мне фиг чего-нибудь сделаешь. Меня уже даже пытать нельзя, вдруг понял он, и это открытие наполнило все его существо удовлетворением.

Следует сказать, что боязнь пыток была у Феди, может быть, единственным, зато, неисправимо слабым местом. Однажды в поиске они с капитаном набрели на блиндаж, в котором лежали тела их зверски замученных товарищей. Это зрелище так потрясло разведчика, что с тех пор каждое задание уже только из-за какой-то вероятности попасть в плен стало для него пыткой. Но он считал себя не вправе уйти от ребят, которые научили его всему, что он теперь умел - еще два года назад полуграмотный пастушонок из глухого полесского хутора. От ребят, которые приняли его в комсомол, рядом с которыми он получил свою «Славу». Этот страх не знал ни сна, ни усталости. Но никто не знал о нем. И вот он убит наконец; пусть вместе со мной, думал Федя, но и ему крышка.

Федя начал дремать помаленьку. Это получалось легко и приятно, потому что невесомо легким и каким-то звонким было тело. Состояние отрешенности и воздушности овладевало им все сильней, он ощущал сверху ласковое теплое солнце, а снизу теплую кровь, и ему приятно было, что кровь уходит в землю. И все-таки что-то было не так, что-то мешало. Что-то висело в нем, в груди, темное, как облачко, и он знал, что надо освободиться от этого, иначе не будет ему спокойной смерти, а будет ему смертная тоска и пытка.

Что ж это может быть, с досадой думал он сквозь дремоту, но напрягаться уже не было сил, а тех, что еще оставались, не хватало, чтобы вспомнить хоть что-то. Он забыл, забыл начисто все, что лежало в прошлом, от прошлого его отделяла какая-то черта, грань, прорубленная выстрелом, когда он шел, чтобы выполнить свое последнее задание.

Задание! - вдруг вспомнил он.

А потом еще вспомнил: капитан Сад.

Вот оно!…

Федя даже проснулся вдруг. Черт побери! - ведь ребята рассчитывали на него, как на каменную гору, а он здесь разлегся, ждет пришествия архангелов. А кто за тебя выполнит задание? Кто за тебя? Некому! Некому сделать твою работу…

Он так разволновался, что потерял сознание опять, но возбуждение оказалось сильнее. Он сразу же очнулся все с той же мыслью. Задание! По законам естества ему давно уже пора было умереть, но теперь он знал, что не имеет на это права.

Прежде всего он нащупал сумку. Она была на нем. И тол на месте. И взрыватели. И бикфордов шнур. Такая обстоятельность была необходима: упаси бог, что-нибудь забудешь, то-то наплачешься потом. Как говорила мама: от дурной головы ногам тошно.

Бережней всего он ощупал спички. Он боялся, что они намокли в крови. Обошлось. Да и пальцы уже подсохли. Подходяще для работы.

Потом он посмотрел, как далеко до грузовиков. Потом попытался приподняться, и когда очнулся, оказалось, что он уже в одном из фургонов. Ящики с документами были составлены плотно, подходяще для взрыва. Федя старательно пристроил тол и взрыватель, и шнур, а потом не поленился отвинтить колпачки у обеих канистр, которые приготовил в дальнюю дорогу водитель. Должно быть, запасливый парень.

Потом он перебрался в другой фургон. Ему казалось, что он движется необыкновенно легко - как воздушный шарик, как тень. Правда, был один момент, когда ему подумалось, что ничего этого нет, что он только бредит, что все это происходит лишь в его воображении. Но чтобы разбираться в ощущениях - для этого нужны были силы. И время. А его время истекло. Мое время истекло давно, подумал он безразлично и занялся закладыванием тола во втором фургоне.

Потом и с этим было покончено. Федя почувствовал, что сейчас уже совсем заснет, и торопливо поджег длинный бикфордов шнур, и пока тот горел, он думал, что, если б ему сейчас предложили долгую-долгую жизнь, он не смог бы принять ее, потому что у него не осталось сил для этого; даже чтоб несколько минут прожить - и то у него больше не было духу.

Потом он открыл глаза, увидел, что огонек вот-вот исчезнет в соседнем фургоне, подумал напоследок, как будут довольны ребята и капитан Сад, и поднес огонек спички к маленькому огрызку шнура, ну, считай, почти к головке взрывателя.