Белый раб

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мы добрались до Спринг-Медоу уже после полудня. Полковник ожидал нас с большим нетерпением. Ввиду того, однако, что к обеду было приглашено много гостей, он был поглощен приготовлениями к их приему и не мог немедленно заняться нами. Все же, узнав о нашем прибытии, он тут же приказал передать мистеру Гордону обещанные пятьсот долларов. Глаза торговца загорелись от жадности при виде толстой пачки банкнотов, и трудно передать радостную торопливость его движений, когда он протянул руку за деньгами.

В эту самую минуту я взглянул ему прямо в глаза. Взгляд его встретился с моим. Он переменился в лице. Кровь прилила к его щекам и сразу же отхлынула. На лице его отразились стыд и презрение к самому себе. Казалось, в нем заговорила совесть. Он сунул пачку в карман и поспешно, не произнеся ни слова, удалился.

Касси и меня отвели в конюшню и заперли в тесную и темную каморку, служившую иногда местом хранения зерна, а иногда и местом заключения для провинившихся рабов. Мы уселись на полу, так как в этом помещении не было даже скамейки, и бедная Касси упала ко мне на грудь. Горе и страх охватили ее с новой силой, и она горько зарыдала. Я старался поцелуями осушить ее слезы и хоть как-нибудь успокоить. Но это трудно было сделать. Какие слова мог я найти, чтобы ободрить ее? Чем больше я говорил, тем более горькими становились ее слезы.

- Он убьет нас, он разлучит нас навсегда!… - еле слышно шептала она, судорожно обнимая меня. Это был ее единственный и неизменный ответ на все, что я ей говорил.

Наше положение было поистине достойным жалости. Если бы мы попали в руки обыкновенных разбойников или пиратов, мы могли бы лелеять хоть какую-нибудь надежду. Сознание, что он совершает насилие, возможно, пробудило бы совесть злодея, страх перед карающей дланью закона, возможно, остановил бы его руку. В самом худшем случае, нам могла грозить смерть, смерть быстрая и легкая. Но мы, несчастные, не смели надеяться на такой исход. Мы были беглые рабы, пойманные и возвращенные хозяину, хозяину, которого одна мысль о том, что мы, его живая собственность, решились на побег, наполняла яростью. Этот человек отлично знал, что и закон и общественное мнение безоговорочно на его стороне, на какие бы муки он ни обрек нас, если только эти муки непосредственно не повлекут за собою смерть.

Правда, мы бежали, чтобы спастись от величайшего оскорбления, которое может быть нанесено жене и мужу. Но это не могло служить не только оправданием, но даже и смягчающим вину обстоятельством. Рабы вообще не смеют бежать. Их долг - какой позор, что слово "долг" так оскверняется, - их долг безропотно сносить все обиды, унижения и издевательства своего господина.

В порыве бесконечного отчаяния я все крепче прижимал к себе мою бедную жену. Как и она, я чувствовал, что мы в последний раз находимся вместе, и эта мысль наполняла сердце, мучительной горечью, которую воспоминание о нашем безвозвратно минувшем счастье делало еще нестерпимее. Я почти задушил ее своими поцелуями. Но пламя, которым пылали ее щеки, не было пламенем страсти.

Грозившая нам тяжкая разлука не только мрачной тенью заслоняла будущее, но и отравляла настоящее, не давая черпать радость в нашей близости. Если б не эта угроза разлуки, то ни цепи, ни тюремные стены не заглушили бы радости сознания, что Касси здесь, рядом со мной.

Но сейчас, когда я знал, что теряю ее, быть может, навсегда, уста ее утратили для меня свою сладость, и хоть я не в силах был оторваться от нее, - каждое прикосновение только усиливало нашу общую боль.

Так прошло несколько часов. С самого утра мы не получали никакой пищи, и никто не принес нам даже кружки воды. Жара и спертый воздух помещения еще усиливали сжигавшую нас лихорадку, и мы изнемогали от жажды. С какой тоской вспоминал я прозрачный ручей, чистый, напоенный благовониями воздух и утраченную нами свободу!

Под вечер мы услышали шум шагов и голоса полковника и его управляющего. Распахнув дверь, они приказали нам выйти из сарая.

Переход от полной тьмы к свету сначала совсем ослепил меня, но вскоре я разглядел, что наших тюремщиков сопровождал Пит, огромного роста детина с лицемерной и лукавой усмешкой, доносчик и шпион, предмет ненависти всех рабов, но любимчик мистера Стаббса и его неизменный помощник при всех серьезных экзекуциях.

Лицо полковника пылало. Сразу было заметно, что он сильно выпил. Это не входило в его привычки. Хотя все его обеды обычно кончались тем, что большинство гостей, один за другим, исчезали под столом, хозяин передавал бутылки дальше, не прикасаясь к ним и ссылаясь на то, что врач запрещает ему пить. Поэтому к концу обеда он обычно бывал единственным из присутствующих, сохранявшим полное равновесие.

Зато сегодня он, видимо, поступил вопреки своим правилам.

Полковник не сказал мне ни слова, мне не удалось даже встретиться с ним взглядом. Повернувшись к управляющему, он произнес тихо, но голосом, в котором прорывалось раздражение:

- Как это могло прийти вам в голову, Стаббс, запереть их вместе? Я полагал, что вы сумеете лучше выполнить мои приказания.

Управляющий в ответ пробормотал что-то нечленораздельное, но хозяин не удостоил его вниманием и, не вступая в дальнейшие разговоры, приказал ему привязать меня.

Управляющий отпер замок, замыкавший цепь у меня на шее, и с помощью Пита сорвал с меня почти всю одежду. Взяв веревку, мистер Стаббс связал мне руки, а свободный конец прикрепил к деревянной перекладине над моей головой. Он так сильно натянул при этом веревку, что я почти повис на ней.

После этого полковник Мур велел освободить от цепей и Касси. Когда цепи с нее были сняты, он вложил ей в руки огромный бич.

- Постарайся, - сказал он ей, - действовать им как полагается.

Несчастная Касси замерла от ужаса. Она не понимала, не в силах была понять эту утонченную жестокость и мстительность.

Полковник повторил свое приказание. Взгляд и голос его выражали угрозу.

- Если ты хочешь спасти собственную шкуру, - крикнул он, - постарайся, чтобы кровь выступала при каждом ударе! Я научу вас обоих издеваться надо мной!

Касси, наконец, поняла, чего от нее требуют, и, потрясенная ужасом, свалилась наземь, потеряв сознание. Пит был послан за водой. Ее привели в чувство и поставили на ноги. Полковник снова вложил ей в руки бич и повторил свое приказание.

Касси отбросила бич с таким отвращением, словно это была ядовитая змея, ужалившая ее. Слезы брызнули из ее глаз.

- Господин! - воскликнула она с мольбой, но в то же время в голосе ее звучала твердость. - Господин! Ведь это мой муж!

Слово "муж" привело полковника в полное неистовство. Потеряв всякую власть над собой, он, сжав кулаки, накинулся на Касси. Отшвырнув ее так, что она упала, он долго топтал ее ногами, затем, схватив бич, который Касси отбросила от себя, он принялся избивать меня. Ременные узлы врезались в самое тело, кровь, ручьем стекая по бедрам, образовала лужу у моих ног. Боль превосходила все, что может перенести человек, она была так остра, что я не в силах был удержаться от крика.

- Он своим криком поднимет на ноги весь дом! - со злобой проговорил мой палач. Вытащив из кармана платок, он рукояткой бича забил мне его чуть не в самое горло. Заткнув мне рот, он продолжал избиение. Сколько времени это продолжалось - мне сейчас трудно сказать. Вскоре глаза мои затуманились, голова отяжелела, и глубокий обморок избавил меня от страданий.