ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Мы быстро и без дальнейших приключений дошли до Ливерпуля. Шхуну сочли "призом", и она была куплена у нас владельцем брига. Ее вооружили и снарядили как капер. Узнав, какую роль я играл при взятии шхуны, владельцы назначили меня капитаном этого корабля. Помощником к себе я взял старого и опытного моряка. Набрав команду, я поднял паруса.

Охотнее всего я плавал вдоль берегов Америки; мы преуспевали, и однажды, неподалеку от бостонской гавани, нам удалось захватить возвращавшийся из Ост-Индии корабль, груженный чаем и шелком. Мы отправили его в Ливерпуль, где за него были выручены большие деньги.

Вслед за этим я взял курс на юг, и наша шхуна в течение месяца или двух крейсировала на уровне виргинских мысов.

Мы нередко приближались к земле, и каждый раз при этом меня манила мысль высадить нескольких моих людей и захватить спящими кое-кого из соседних плантаторов. Но осторожность помешала мне дать виргинцам урок, в котором они, несомненно, сильно нуждались.

Описание всех моих приключений на море заняло бы целую книгу, и это удалило бы меня от моей основной темы.

Пока длилась война, я плавал по морю и оставил его, да и то с большим сожалением, только когда был заключен мир. Доставшаяся на мою долю добыча сделала меня человеком весьма состоятельным - так, по крайней мере, я мог считать, принимая во внимание умеренность моих требований. Но чем мне было заняться теперь? Праздность тяготила меня. Мне нечем было заменить жизнь, полную опасностей, которая одна только заглушала мои печальные мысли и не позволяла мне каждую минуту моей жизни отравлять ядом мучительных воспоминаний.

Часто и раньше во время моих плаваний вставали передо мной образы моей жены, ребенка и верного моего друга, но скрип снастей и возгласы матросов: "Впереди парус!" придавали мыслям другое направление и рассеивали тоску.

Зато теперь, на берегу, одинокий, лишенный семьи и близких, я весь был во власти тоски, и образы дорогих моих страдальцев неотступно стояли передо мной.

Я постарался найти человека, вполне достойного доверия, которого я мог бы отправить в Америку на поиски моей семьи. Вскоре мне посчастливилось найти такого человека; я сообщил ему все необходимые сведения, дал подробнейшие инструкции и предоставил в его распоряжение неограниченный кредит у моего банкира, а сверх того вручил еще моему доверенному крупную сумму для него лично, обещая, в случае успеха, выдать ему еще значительное вознаграждение.

Выждав удобного случая, я отправил его в Америку, утешая себя надеждой, что его поиски увенчаются успехом. А пока, чтобы хоть как-нибудь заглушить тяжелые мысли, я усиленно углубился в книги, стараясь пополнить свое образование.

С самого раннего детства я любил читать и жадно стремился к знанию; это желание грубо подавляли, но заглушить его не удалось, и я сам был удивлен тем, что оно все с той же силой живет во мне. Как земля, жадно впитывающая влагу, ум мой впитывал знания. Я по читал книги - я пожирал их содержание, урывал время от сна. Читал я без особого выбора, и прошло немало времени, пока я обрел способность правильно оценивать произведение и сравнивать его достоинства с достоинствами других книг. При моей жажде знания со мной происходило то, что часто происходит с человеком: я не сразу научился отличать подлинное от ложного. Все же, хоть я и поглощал множество лживых м глупых россказней, преподносившихся под видом истины, меня не привлекали авторы с чересчур горячим воображением. Мне непонятна была цель, к которой они стремились. Я презирал поэтов. Больше всего я любил читать исторические книги и рассказы о путешествиях. Бремя и раздумье позже научили меня извлекать драгоценные зерна мудрости из той груды материала, который тогда, нагромождаясь в моей памяти, оставался там в состоянии полного хаоса.

Эти занятия возвышали мою душу и придавали мне силы пережить те печальные вести, которые доходили ко мне из Америки.

Но в конце концов мужество мое начало иссякать и совершенно угасло, когда мой доверенный, вернувшись из своей поездки, объявил, что все поиски его остались напрасными.

Из того, что он сообщил мне, я узнал только, что хозяйка Касси, миссис Монтгомери, выдала за своего брата поручительство на очень крупную сумму. Брат этот был ее главным советчиком по всем деловым вопросам. Он был плантатор и, как и большинство американских плантаторов, страстный игрок. Эта страсть - единственное, что вносит хоть какое-нибудь оживление в бесполезную и праздную жизнь американского рабовладельца.

Брат миссис Монтгомери был, как принято выражаться, "несчастный игрок". Разорившись сам, он увлек в ту же пропасть и свою сестру. Он не только присваивал себе такие суммы, какие ему были нужны (а это не составляло для него особых трудностей, если принять во внимание, что он ведал всеми денежными делами сестры), но и заставил ее подписать векселя и чеки на очень значительные суммы. Долгое время он скрывал от нее, что векселя опротестованы, и бедная женщина, жившая в полном неведении, в один злосчастный день была поражена известием, что она разорена дотла и все имущество ее подлежит описи и продаже.

Жена моя и ребенок были проданы вместе с остальными принадлежавшими миссис Монтгомери вещами. В Америке существует благородный обычай продавать женщин и детей в покрытие долгов игрока.

Касси и наш ребенок достались "джентльмену" - так титулуют в Америке людей, занимающихся почтенной и небезвыгодной торговлей живым товаром.

Мой агент наводил о нем справки, но узнал только, что он умер, не оставив никаких документов, относившихся к его торговым операциям. Тогда он решил проследовать по пути, которым работорговец имел обыкновение гнать свои "гурты". Таким образом ему удалось отыскать и кое-какие следы партии рабов, принадлежавших некогда миссис Монтгомери. Он ехал по этому следу от поселка к поселку, пока не добрался до города Августа в штате Джорджия. Тут он окончательно потерял след. Этот город считается - или, вернее, считался в недалеком прошлом - одним из самых значительных невольничьих рынков. Тех, кого искал мой агент, повидимому, продали именно здесь. Но узнать, в чьи руки они попали, оказалось невозможным.

Потерпев неудачу в своих поисках, мой агент решил прибегнуть к помощи газет. В помещенных им объявлениях он сулил крупную денежную награду любому лицу, которое сообщит ему какие-либо сведения о Касси и ее сыне. Но все оказалось напрасным, и после двух лет бесплодных поисков он отказался от дальнейших попыток что-либо разведать о них.

О Томасе он узнал, что генералу Картеру так и не удалось поймать его. Были люди, утверждавшие, что им несколько раз приходилось видеть человека, приметы которого как будто подходили к тем, которые перечислял мой агент. Человек этот скрывался в лесах; только изредка и всегда неожиданно появлялся он в окрестностях. Можно было предполагать, что он жив и сейчас и стоит во главе большой банды беглых.

Таковы были, увы, единственные вести, сообщенные мне моим посланным.

Пока он находился в Америке, его письма не подавали мне особого повода надеяться, но все же, пока поиски продолжались, я не переставал верить в благополучный их исход. Теперь я лишился и этого последнего утешения. Стоило ли мне сбрасывать с себя цепи, если цепи, быть может еще более тяжелые, сковывали моего сердечного друга, дорогую мою жену и дитя мое, дитя моей любви?… Страданиям, причиняемым угнетателями, поистине нет предела! Они простирались через всю ширь океана, и когда я думал о Касси и моем сыне, мне начинало казаться, что снова я чувствую на себе оковы и слышу свист кровавого бича, хлещущего меня по плечам.

Господь всемогущий! Как мог ты обречь человека на подобные муки!…

Долго не мог я оправиться от удара, лишившего меня сил. Казалось, я навсегда утратил способность чувствовать себя счастливым. Словно червь, укрывшись в моей груди, точил мое сердце. Никто, быть может, не дорожил больше, чем я, тихими радостями семьи и семейным счастьем, и вот воспоминания о моих близких превратились в нескончаемую цепь мучений… О, если бы жена моя и ребенок были со мной, с каким восторгом согласился бы я провести весь остаток моей жизни где угодно, в безвестном и уединенном убежище!…

Одиночество, которое угнетало меня, горькие мысли и ужасные картины, осаждавшие меня, превращали мою жизнь в тяжелое бремя. Облегчение доставляли мне лишь путешествия, и я объездил чуть не все европейские государства, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей и с этой целью углубляясь в изучение законов и нравов этих новых для меня стран.

Я побывал также в Турции и на Востоке, бывших некогда колыбелью искусства и пышной роскоши, но ныне давно разоренных под тяжкой пятой тирании и постоянными вымогательствами наглой военщины. Я проехал сквозь пустыни Персии и столкнулся в Индии с проявлением новой и более благородной цивилизации, выраставшей на развалинах цивилизации древней.

Но больше всего влекло меня желание ближе узнать условия жизни несчастного и угнетенного народа, к которому я принадлежал по моей матери. Я снова переправился через океан. Я взбирался по отвесным склонам Анд и бродил по цветущим бразильским лесам.

Всюду я встречал все то же гнусное самовластие аристократов, топчущих жизнь, свободу и счастье людей. Но почти повсюду я видел и то, что раб постепенно сбрасывает с себя трусливую покорность и вот-вот уже готов воспрянуть при первых призывах к свободе. Да, я видел это повсюду… повсюду, за исключением моей родины - Америки.

Рабство существует во многих странах, но нигде нет такого жестокого и бессердечного гнета, нигде тирания не приняла столь дьявольского облика, нигде законы и властители не ставят себе так беззастенчиво и открыто цель задушить разум половины населения, навсегда искоренить самое стремление к свободе и даже надежду на нее.

В католической Бразилии, на испанских островах, там, где, казалось, тирания, опираясь на суеверие и невежество, должна проявляться с особой жестокостью, в рабе все же видят человека, имеющего право на известное сочувствие и расположение. Рабу позволено преклонять колени перед тем же алтарем, перед которым в молитве склоняется его господин, и он имеет право слышать, как с высоты амвона католический священник провозглашает священную истину, что все люди равны. Он имеет право выкупить себя. Если раб подвергается несправедливой и тяжелой каре, он может искать защиты согласно закону и утешать себя мыслями, что настанет день, когда и он, быть может, дождется свободы. Возможно, что он будет обязан этим великодушию своего хозяина или голосу его совести, потрясенной словами священника, напутствующего его перед переходом в иной мир.

Получив свободу, раб в этих странах тем самым приобретает и права свободного человека, в нем видят равного, и он пользуется во всех областях повседневной жизни правом на равенство, одна мысль о котором вызывает у исполненного предрассудков американца ужас и отвращение.

Рабство в этих краях близится к концу, и когда будет положен конец дозволенной торговле людьми на африканском побережье, не пройдет и полувека, как во всей испанской и португальской Америке не останется ни одного раба.

В одних только Соединенных Штатах, в этой стране, претендующей на монополию в области свободы, дух деспотизма и насилия расцветает пышным цветом, упорно борясь с малейшей попыткой ограничения. Только здесь, только в Соединенных Штатах Америки безраздельно господствует насилие, не сдерживаемое ни страхом перед божьей карой, ни любовью к ближнему.

Стремясь возможно лучше защитить и обеспечить себя, американские рабовладельцы добились издания закона, согласно которому они лишаются права даровать свободу своим рабам, и таким путем погасили последнюю искру надежды, которая еще тлела в душе их жертв.

А ты, сын мой! Ты обречен на горе! Возможно, увы, что в тебе уже угасли мужество и смелость… Возможно, что ледяная рука рабства убила в твоей душе зародыши добра и оставила ее навек растоптанной и мертвой!…

О нет! Нет! Так не должно, так не может быть! Дитя мое, у тебя есть отец, и он не покинет тебя! Горе его беспредельно, такими же беспредельными будут его усилия найти и освободить тебя. Чего стоит любовь, готовая малодушно поддаться отчаянию?

Да, я решил! Я вернусь в Америку! В поисках моего сына я изъезжу страну во всех направлениях, я вырву его из рук насильников или погибну в неравной борьбе!…

Но что, если я буду узнан и схвачен врагами?… О, тогда… Нет, недаром я изучал историю Рима. Я знаю, как покарать тирана, - вторично я не стану рабом!

Загрузка...