ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Следуя совету мистера Кольтера, мы прежде всего обратились за советом и разъяснениями к видному новоорлеанскому юристу.

Положение Касси, заявил он нам, довольно благоприятно, так как помимо того, что она была выкуплена мною, она имела право ссылаться на изданный в Луизиане закон, свидетельствующий о человеколюбии этого штата. По этому закону свободным может считаться тот раб, который, даже не имея официального акта об освобождении, в состоянии доказать, что в течение десяти последних лет жил на положении свободного человека. Касси в этом отношении полностью удовлетворяла требованиям закона.

Но в отношении Элизы и Монтгомери дело обстояло иначе, и положение их могло внушить самые серьезные опасения. Прежде всего, согласно одному из параграфов "Кодекса законов о неграх", который тут же прочел нам юрист, ни один раб не может быть освобожден до достижения им тридцатилетнего возраста - да и то только с разрешения законодательного собрания и при условии, если будет удостоверено его безукоризненное поведение в течение четырех лет, предшествовавших акту об освобождении. В другом параграфе гражданского кодекса было сказано, что дети, рожденные рабыней, считаются рабами и являются собственностью лица, которому принадлежит мать. Иначе говоря, как разъяснялось далее, "дети рабов и детеныши животных принадлежат владельцу матери или самки на правах приращенной собственности…" В таком положении, к несчастью, оказывались Монтгомери и Элиза, - ни одному из них не было тридцати лет, и оба были рождены матерями-рабынями, так что трудно было предположить, что мистеру Кэртису удалось оформить законный акт об их освобождении.

Существовала, правда, в этом законе оговорка, касавшаяся возможности освобождения раба и до того, как ему минет тридцать лет. Для этого ставилось условием, чтобы мотивы, которыми руководствовался владелец, были одобрены судьей данного прихода и не менее чем тремя четвертями всех присяжных общественной полиции. Но эта оговорка имела отношение только к рабам, родившимся в данном штате, - мистер Кэртис мог бы воспользоваться ею в отношении Элизы, но не в отношении Монтгомери.

Луизианское законодательство, как пояснил нам юрист, следуя в этом вопросе за гражданским законодательством, на основе которого оно создавалось, значительно более человечно, чем английские законы, принятые в других штатах. В Луизиане закон допускает, что отец, устно или письменно признавший ребенка рожденным от него, тем самым дает этому ребенку право на известную поддержку, на содержание, на предоставление ему возможности обучиться ремеслу. Тот же закон, однако, строго ограничивает право отца распоряжаться своим имуществом - будь то по завещанию или в форме дарственной - в тех случаях, когда после него остаются ближайшие или хотя бы и не ближайшие, но законные наследники. В Новой Англии, например, как и всюду в Соединенных Штатах, за исключением Луизианы, человек имеет право завещать или просто подарить свое имущество кому угодно. Но все это только если у него нет законных детей; если же они есть - он лишен права отдать или завещать своим "незаконным" детям, - хотя бы он их официально и признал, - свыше очень скудной суммы на содержание до совершеннолетия. Если законных детей у него нет, но после него остаются братья или сестры, луизианскому гражданину предоставляется право составить дарственную в пользу других лиц лишь в сумме, не превышающей одной четверти всего его состояния.

Цель всех этих ограничений ясна. Законодатели стремились, с одной стороны, лишить отцов возможности сколько-нибудь значительно обеспечить детей, рожденных от негритянок или других цветных женщин, с другой - ставя препятствия к освобождению, подкрепить и возможно больше продлить существование рабства.

Юрист пояснил нам также, что мистер Кэртис, возможно, решил освободить свою дочь и Монтгомери, отослав их в "свободные" штаты. Этим и объяснялась, повидимому, отсылка Элизы в Бостон, а Монтгомери в Нью-Йорк. Если бы они остались на Севере, этот способ даровать им свободу был бы, вероятно, вполне действителен. Но вопрос, не будут ли они вновь считаться состоящими в рабстве с момента своего возвращения в Луизиану, оставался спорным. Верховный суд в Луизиане, правда, много лет назад вынес решение, согласно которому раб, получивший свободу в связи с отправкой его в "свободные" штаты, не мог быть ни при каких условиях вновь обращен в рабство. Постановление это, однако, было забыто, и с ним перестали считаться, так как оно совершенно не соответствовало современным настроениям. Нельзя было рассчитывать на то, что верховный суд в данное время, если перед ним будет поставлен подобный вопрос, подтвердит это постановление.

- Принимая во внимание все вышесказанное, - с любезной улыбкой закончил юрист, - в таких делах, как это, у мистера Джильмора, успевшего захватить Элизу как свою собственность, девять шансов из десяти, нет, десять шансов из десяти, - снова улыбнувшись, поправился юрист, - выиграть дело, если начнут оспаривать его права.

Мистер Джильмор, по словам нашего юриста, был давно знаком ему как ханжа и лицемер, при каждом удобном случае разглагольствующий о праве, справедливости и благочестии, но готовый в любую минуту плюнуть и на право и на справедливость, если только это может послужить его личной пользе.

Итак, сейчас самым насущным делом было помочь Монтгомери избежать расставленной ему ловушки. Если Монтгомери схватят, ему будет крайне трудно доказать свое право на звание свободного гражданина, ибо в одном из параграфов "Кодекса законов о неграх", который наш юрист также счел нужным прочесть нам вслух, говорится, что "цветные", даже и получившие свободу, не должны считать себя равными белым. Во всех случаях цветные должны уступать белым, говорить с ними или отвечать им почтительно, а в случае нарушения этих правил подлежат заключению в тюрьму на разные сроки, в зависимости от серьезности нанесенного ими белому оскорбления.

Следовательно, мы в лучшем случае могли рассчитывать на то, что Монтгомери будет отнесен к числу "свободных цветных граждан". В Виргинии и в Кентукки потомок негра в четвертом поколении, если все остальные его предки были белыми, считается белым, и африканская кровь в глазах закона как бы "угасла" в нем. Но во многих других штатах, в том числе и в Луизиане, примесь африканской крови является несмываемым пятном. Самой крохотной частицы черной крови, если даже она тонет в потоках лучшей и самой "аристократической" крови белых, достаточно, чтобы зачислить человека в разряд "свободных цветных" людей, которые по "Кодексу законов о неграх" но должны считать себя равными белым и обязаны во всем уступать им. Если кто-либо осмелится нанести Монтгомери оскорбление действием, он, разумеется, станет защищаться. Но горе ему, если он при этом прибегнет к тем же мерам, как на Стэйт-стрит по отношению к Грипу Кэртису: даже если Монтгомери и посчастливится установить свое право на свободу, ему грозят очень неприятные последствия.

Итак, прежде всего нужно было предотвратить возможность того, чтобы он попал в лапы мистера Грипа Кэртиса.

Что же касается Элизы, то нужно было вырвать ее любым способом из когтей Джильмора, и тогда будет легче бороться за установление ее прав на свободу.

К счастью, Монтгомери из Нью-Йорка сообщил матери о дне своего выезда и кстати назвал и пароход, на котором предполагал ехать. Это письмо мы получили, зайдя на почту по выходе от юриста.

Кольтер немедленно подыскал лодку и отправил ее навстречу пароходу с письмом, написанным рукою Касси и адресованным Монтгомери. Пароход, который шел из Нью-Йорка, двигался необычайно быстро, и лодка, посланная Кольтером, встретилась с пароходом в нескольких милях от города.

Следуя указаниям, данным ему в письме, Монтгомери немедленно покинул пароход и перешел на посланную ему навстречу лодку, которая и высадила его на берег.

В тот же вечер Монтгомери, пользуясь темнотой, пробрался в маленький пригородный дом, который Кольтер снял для меня и Касси.

И какое счастье, что Монтгомери не прибыл в Новый Орлеан на пароходе! Как выяснилось позже, Грип Кэртис своевременно направил в Нью-Йорк своего агента, которому было поручено следить за каждым шагом моего сына. Узнав, с каким пароходом Монтгомери должен прибыть, Кэртис очень скоро после того, как Монтгомери покинул пароход, поднялся на борт в сопровождении нескольких помощников, с намерением захватить Монтгомери.

Сын мой! Наконец-то мне дано свидеться с тобой! Тебе удалось спастись из жадных лап, укрыться от ненависти негодяя, готовившего тебе нечеловеческие пытки, ссылаясь на то, что ты его собственность. Ты, которого я оставил младенцем у груди матери и которого теперь увидел юношей в расцвете сил и мужественной красоты!

Нет, ничто не сравнимо с чувством восторга, которое я испытывал, прижимая к груди моего сына. Но для него, для этого благородного и смелого юноши, радость встречи была омрачена: он вновь обрел отца, но зато ему приходилось трепетать за судьбу подруги своих детских лет, за судьбу любимой девушки - той, которую он надеялся вскоре назвать своей женой.

Нам стоило больших трудов помешать ему немедленно же броситься к Джильмору.

Мы постарались хоть немного успокоить его, объяснив, что у Кольтера есть люди, размещенные им поблизости от дома Джильмора, и если Джильмор попытается увезти куда-нибудь Элизу, мы немедленно бросимся ей на помощь.

Монтгомери сказал нам, что знает всех слуг Джильмора и когда-то в детстве был любимцем и баловнем его ключницы-негритянки. Он твердо стоял на своем: сегодня же ночью он найдет способ пробраться в дом Джильмора и спасти несчастную Элизу, чем бы это ни грозило ему самому.

Пока что мы занялись внимательным изучением документов, которые привез с собой Монтгомери. Только тогда в полной мере выяснилась вся глубина подлости мистера Грипа Кэртиса и его достойного помощника Джильмора. Когда сын мой, за год до описываемых событий, покинул Новый Орлеан, собираясь уже самостоятельно устроиться в Нью-Йорке, мистер Джемс Кэртис на прощанье вручил ему запечатанный пакет. К пакету была приложена письменная инструкция, согласно которой Монтгомери должен был вскрыть этот пакет в случае смерти мистера Джемса Кэртиса, после засвидетельствования в суде его завещания или же спустя тридцать дней после официально засвидетельствованной его смерти, если завещание до этого времени не будет представлено в суд.

Вряд ли мистер Джемс Кэртис в то время сомневался в порядочности своего брата или мистера Джильмора или мог подозревать их в намерении путем сложных хитросплетений нарушить его последнюю волю и воспользоваться его имуществом. Мистер Джемс Кэртис составил свое завещание и акт об освобождении в двух экземплярах просто в виде предосторожности, допуская возможность несчастного случая.

Монтгомери вручил нам пакет нераспечатанным, и вскрыв его, мы нашли в нем копию завещания, снабженную всеми нужными подписями и заверенную как полагалось. Мистер Джемс Кэртис, как явствовало из этого документа, завещал своей внебрачной дочери Элизе - вполне четко объявляя о своем признании ее своей дочерью - одну четвертую часть своего имущества, состоящего главным образом из домов, расположенных в Новом Орлеане, которые он оценивал примерно в сумме двухсот тысяч долларов. Эта четвертая часть являлась той долей, которой мистер Кэртис, на основании луизианских законов, имел право распорядиться в пользу внебрачного ребенка. Остальные три четверти по закону переходили в собственность его брата, которого, так же как и мистера Джильмора, завещатель назначил своим душеприказчиком.

Не довольствуясь доставшимся ему большим состоянием, бесчестный и подлый Грип Кэртис, заручившись помощью Джильмора, решил обобрать сироту, дочь покойного. Чтобы лишить ее возможности протестовать и жаловаться, сообщники попытались обратить Элизу в рабство и сделать наложницей Джильмора, который при дележе потребовал ее как свою часть добычи.

Чтобы дать свободу Элизе, мистер Джемс Кэртис, как было сказано в завещании, несколько раз обращался в приходский суд, стараясь добиться согласия судьи и трех четвертей всего состава членов полицейского суда, как того требовал закон при освобождении рабов, не достигших тридцатилетнего возраста. Но эти почтенные господа сочли, видимо, что быть единственной дочерью свободного гражданина еще недостаточно для того, чтобы он имел право даровать ей свободу. Поэтому, как было далее написано в завещании, мистер Джемс Кэртис решил отправить свою дочь в пансион в городе Бостоне, желая и надеясь таким путем сделать ее свободной. Предусматривая все же возможность того, что закон будет препятствовать до тридцатилетнего возраста освобождению его единственной дочери, мистер Кэртис завещал, чтобы Элиза была отдана Касси, которую он называл в завещании "свободной женщиной", ввиду того, что она уже давно была им освобождена, и к которой он, как было написано в завещании, питал полное доверие. В завещании же мистер Кэртис выражал надежду, что Касси, всегда заменявшая Элизе мать, возьмет на себя заботу и попечение о ней, когда его самого не будет в живых.

Это было единственное место в завещании, где упоминалось имя Касси. О Монтгомери также ничего не было сказано, но к завещанию был приложен акт об его освобождении и справка о том, что мистер Кэртис вложил в Лондонский банк сумму в двадцать тысяч долларов. Эта сумма должна быть выплачена Монтгомери в случае смерти мистера Кэртиса, с тем чтобы деньги эти могли поддержать благосостояние как Монтгомери, так и матери его, Касси.

Этот вклад денег в английский банк был, повидимому, сделан мистером Кэртисом с целью избежать правил, которыми луизианские законы ограничивают права завещателей.

В тот же конверт был вложен второй экземпляр акта об освобождении Касси, составленного и подписанного у нотариуса много лет назад. Среди свидетелей, подписавших акт, значился и Джильмор.

Завещание заканчивалось обращением к душеприказчикам с горячей просьбой заботиться о дочери завещателя, опекунами которой они назначались до ее совершеннолетия.

Из описанных выше событий видно, как оба душеприказчика выполнили эту обращенную к ним просьбу.

Тысяча долларов для каждого из них (для Джильмора, кроме того, возможность завладеть нравящейся ему девушкой, а для Грипа Кэртиса - надежда отомстить и матери и сыну) - такому соблазну оба негодяя противиться не могли. Чтобы достигнуть своей цели, они не задумываясь готовы были повергнуть в рабство и Касси, и Монтгомери, и Элизу.

Да разве Джильмор и Грип Кэртис хуже, чем многие их единомышленники на Севере, которые, не имея перед собой такого соблазна, а лишь в надежде угодить своим деловым друзьям на Юге, всегда готовы выступить против трех миллионов рабов, готовы преследовать рабов и выдавать этих несчастных их мнимым владельцам? Ведь эти господа не заботятся даже о том, чтобы проверить, более ли обоснованы претензии этих владельцев, чем претензии господ Кэртиса и Джильмора.

Сколько таких Грипов Кэртисов и Джильморов бродит по свету!

Загрузка...