Белый раб

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Царящее в стране волнение помешало мне лично навестить мистера Томаса. Я написал ему и ожидал ответа, когда однажды, проходя по одной из главных улиц Нового Орлеана, мне вдруг вздумалось зайти на большой крытый рынок, где происходила продажа невольников.

Аукционист в эту минуту восхвалял достоинства ремесленников и рабочих с какой-то плантации. На площадке, где выставлялся продаваемый "товар", как раз стоял кузнец, первосортный мастер, как выкрикивал аукционист, который приносил хозяину чистого дохода двадцать долларов в месяц в течение всех пяти последних лет. Цена на кузнеца поэтому уже дошла до тысячи пятисот долларов. Внезапно среди торгующихся разнесся слух, что этот раб успел уже из своего необычайно большого заработка внести хозяину в качестве выкупа за себя такую же сумму, после чего хозяин, приезжий из Бостона, поселившийся в Новом Орлеане, спокойно положив деньги в карман, отправил кузнеца в аукционный зал на продажу. Слух этот несколько охладил пыл торгующихся. "Товар", по их словам, мог, столкнувшись с таким обманом, решиться на побег. Аукционист утверждал, что все это чистые выдумки, но когда ему предложили здесь же допросить кузнеца, он отказался, с любезной улыбкой ссылаясь на то, что показания раба против хозяина не считаются действительными.

Внимание мое между тем привлекла группа женщин-рабынь, повидимому, также относившихся к разряду "товара первого сорта". Большинство из них были почти белые. Одна из женщин особенно заинтересовала меня, и я не мог оторвать от нее взгляда.

Эти глаза… эти губы… Правда, лицо казалось несколько полнее, кое-где оно было тронуто легкими, чуть заметными морщинками. Но черные, как смоль, волосы и жемчужно-белые зубы придавали ей вид еще молодой женщины. Да ведь это же ее стан, ее гибкие красивые движения!… Я глядел на нее с невыразимым волнением. Неужели я ошибался? Нет! Нет! Это была она, Касси! Это была моя жена, та самая женщина, по которой я тосковал годами и которую мне суждено было найти… И где, где найти!.

Крепче обними, читатель, любимую жену твою и возблагодари судьбу за то, что вы родились свободными людьми! После двадцатилетней разлуки я нашел жену свою, еще в полном расцвете сил и красоты, выставленной на продажу на невольничьем рынке…

Но даже и здесь, в этой страшной и унизительной обстановке, она оставалась спокойной и сдержанной. Она внушала уважение и одним взглядом умела сдержать сластолюбивых и бесчувственных торгашей, пытавшихся воспользоваться своим гнусным правом "проверить качество товара".

Но не время было давать волю порывам моей души. Нужно было действовать. Я старался овладеть собой и решить, как мне разумнее поступить. Одно было мне ясно: не следовало привлекать к себе внимания Касси. Она, конечно, узнала бы меня, как и я ее узнал, а это печальное место мало подходило для нашей первой встречи, которая для нее должна была быть еще большей неожиданностью, чем для меня. Последствия такой сцены на глазах у присутствующих трудно было даже предвидеть.

Не зная, на что решиться, я растерянно окинул взглядом все вокруг. И словно бы само провидение или судьба пришли мне на помощь: я увидел моего недавнего знакомого - мистера Джона Кольтера собственной персоной, который, прохаживаясь по аукционному залу, останавливался то перед одной группой невольников, то перед другой, с особенным вниманием разглядывая выставленных женщин - и все это с видом знатока и любителя, умеющего в точности оценить качество каждого "предмета".

Его взгляд встретился с моим, и он поспешил подойти ко мне и осведомиться, чем кончилась моя поездка по штату Миссисипи и каким образом я попал сюда.

- Я очень беспокоился, - произнес он вполголоса, - читая известия о всех этих казнях в Виксбурге, и боялся, что подвел вас под большой риск. Очень рад видеть, что вы умеете выпутываться из сложных положений. Да, здесь, на Юго-западе, полезно иметь и клюв и когти!

- Мы встретились очень кстати, - проговорил я. - Мне необходима ваша помощь!… Я только что видел ее… она здесь!

- Здесь? - воскликнул он. - Чорт возьми! Где же? Она выставлена на продажу? Вам удалось купить ее?

Я указал ему на Касси, стоявшую среди других женщин. Глаза ее были опущены, и она была погружена в тяжелые мысли.

Кольтер любил похвастать своей памятью и уверял, что никогда не забывает лицо, хоть раз виденное им. Но разве его память в этом случае могла сравниться с моей? Внимательно приглядевшись к той. на которую я ему указывал, он согласился с тем, что я, пожалуй, прав. Все же, чтобы окончательно убедиться в том, что мы оба не ошибаемся, он подошел к группе женщин и, окликнув Касси по имени, напомнил ей об Августе, о складе невольников и после короткого разговора пришел уже к твердому заключению, что это - та самая женщина, из-за продажи которой он поссорился с Гуджем, а следовательно, та самая Касси, которую я так долго искал.

Кольтер спросил у нее, почему она здесь и назначена ли она к продаже. Касси ответила, что ее действительно привели сюда с целью продать, но что она свободна и никто не имеет права продавать ее. Последний ее хозяин, некий мистер Кэртис, уже много лет тому назад подписал акт об ее освобождении, но он умер, и какие-то люди, выдававшие себя за его наследников, отправили ее на продажу.

Кольтер пообещал Касси разобраться в этом спорном доле и помочь выпутаться из него. Она горячо поблагодарила его, добавив, что у нее было предчувствие, что в последнюю минуту небо поможет ей тем или иным путем.

Кольтер поспешил сообщить мне о положении вещей. Пока мы обсуждали с ним, что сейчас надо предпринять, аукционист закончил распродажу мужчин и занялся группой женщин, к которой принадлежала и Касси.

Первой была выставлена на продажу красивая, хорошо сложенная, опрятно одетая девушка негритянка. Пестрый платок, повязанный в виде тюрбана вокруг ее головы, красиво оттенял ее кроткое лицо. Она была еще очень молода, но на руках у нее был ребенок, которого она нежно ласкала. Ребенку было месяцев семь или восемь. Он был очень нарядно одет, и кожа у него была гораздо более светлая, чем у матери.

- Джемима! - провозгласил аукционист. - Первосортная камеристка. Подними голову, милая моя, чтобы эти джентльмены могли лучше разглядеть тебя. Выросла в одном из лучших домов Виргинии! Отличная швея! - продолжал он, заглядывая в лежащий перед ним листок, в котором значились имя и все приметы продаваемого "товара". - Возраст - пятнадцать лет! Крепкая и здоровая во всех отношениях!

- Вы продаете ее вместе с ее чертенком? - спросил худой косоглазый субъект с жестоким выражением лица.

- Вы ведь знаете, что закон воспрещает поступать иначе, - ответил аукционист, в то же время хитро подмигивая спросившему. - Купивший девушку имеет право взять себе и ребенка по обычной цене, то есть по доллару за фунт веса. Цена всюду одна. Вам это так же хорошо известно, как мне, старый вы плут! Не первый день занимаетесь вы этим делом!

Собравшиеся расхохотались, весело подшучивая над косоглазым. Последний, кстати сказать, нисколько не обиделся на аукциониста, который знаком пояснил ему, что ребенок будет продан отдельно от матери, если купивший мать не пожелает приобрести его. Все стихло. Торги продолжались.

- Триста долларов! - вопил аукционист. - Всего триста долларов за отличную камеристку! Выросла и воспитывалась в одном из лучших семейств Виргинии! Никаких пороков! Продается только потому, что господа нуждаются в деньгах!

- В этих "лучших" виргинских семьях так принято, - громко произнес чей-то голос. - Они съедают своих негров.

- Полная гарантия! - продолжал аукционист, не обращая внимания ни на того, кто перебил его, ни на смех, вызванный в толпе этим замечанием. - Полная! гарантия! Совершенно здорова, крепко сложена, к тому же честная девушка!…

- Честная-то честная, да не девственная! - послышался тот же голос, вызвавший новый взрыв смеха.

- Продается с правом приобрести одновременно и ребенка по доллару за фунт!

- Четыреста!

- Благодарю, сэр! - произнес аукционист с вежливым поклоном и любезной улыбкой по адресу надбавившего. - Четыреста пятьдесят? Если не ошибаюсь, кто-то здесь сказал четыреста пятьдесят? Четыреста пятьдесят!… Пятьсот!… Поспешите, джентльмены! У меня сегодня много дела! Пятьсот долларов! Больше никто не надбавляет? Пятьсот долларов за первосортную девушку из Виргинии, совсем молоденькую и способную народить еще кучу детей! Всего пятьсот долларов? Клянусь честью, джентльмены!… - и аукционист отложил в сторону молоток. - Клянусь честью, клянусь моей честью, - продолжал он с ударением, - этой девушке цена не менее семисот пятидесяти долларов. Смелей, джентльмены! Девица молодая, красивая, добронравная, швея и камеристка, из прекрасного виргинского дома - и все это за пятьсот долларов? Клянусь, джентльмены, если так будет продолжаться, придется отложить торги. Пятьсот долларов - раз! Пятьсот долларов! Итак - все! Продано!

Молоток опустился.

- Продана за пятьсот долларов - этот джентльмен сделал выгодное дело, - продана за пятьсот долларов мистеру Чарльзу Паркеру.

И тут же из толпы выступил моложавый джентльмен, хорошо упитанный и приветливый. Девушка внимательно взглянула на него. Покупатель, видимо, понравился ей, и она доверчиво ему улыбнулась.

- Мистер Паркер, разумеется, возьмет и ребенка, -громко произнес аукционист, обращаясь к своему писцу. -Добавьте тридцать пять долларов за ребенка: по одному доллару за фунт, как полагается.

- Да что вы! Ни в коем случае! - воскликнул покупатель, и это восклицание вызвало внезапную перемену в лице молодой матери. - Она нужна мне в качестве кормилицы, кормилицы, понимаете? Мне мальчишка не нужен, я его и даром не возьму.

Я увидел, как несчастная мать судорожным движением прижала к себе ребенка. Я ожидал трагической сцены. Но косоглазый субъект, о котором я уже упоминал, подойдя вплотную к покупателю, склонился к его уху.

- Возьмите его, - проговорил он вполголоса. - Я откуплю его у вас с надбавкой в доллар.

Покупатель, в нерешительности, не сразу ответил.

- О, не бойтесь! - крикнули ему из толпы. - Это старик Стаббингс, он торгует чернокожими ребятами. Ему верить можно!

Мистер Паркер согласился на предложение косоглазого и купил ребенка, за что несчастная мать стала благодарить его, снова улыбаясь и осыпая своего "благодетеля" благословениями: ей ничего не было известно о сделке, заключенной между ее новым хозяином и торговцем детьми. Косоглазый шопотом заверил молодого хозяина, что завтра вечером придет за своей покупкой и вынесет ребенка, когда женщина будет занята и лишена возможности поднять шум.

- А теперь, джентльмены, - снова послышался голос аукциониста, который, повидимому, был очень доволен мирным исходом дела, - я предложу вам нечто замечательное - изумительную экономку. Ставится на продажу Касси, - произнес он, заглядывая в свой список. - Великолепная экономка, достойная полного доверия! Гарантированный член церковной общины методистов! Знает все отрасли домашнего хозяйства! Не стану утверждать, джентльмены, что эта женщина первой молодости. Но она прекрасно сохранилась. Это чистейший тип английской красавицы. Не смейтесь, джентльмены. Она почти белая и, повторяю, представляет собой тот тип женщин, на который так падки англичане и который они определяют так: "Белая, полная, и всего сорок лет". Поднимись-ка сюда, Касси, милая, и дай на тебя полюбоваться!

Кто представит себе мои страдания в эти страшные минуты! Но нужно было сохранить спокойствие, и я постарался овладеть собой.

Касси вывели из группы женщин, среди которых она до сих пор стояла, и принудили подойти к подмосткам. Но, вместо того чтобы подняться наверх, как этого требовали от нее, она осталась стоять внизу и нежным, но твердым голосом, от которого я и сейчас, после двадцати лет разлуки, весь затрепетал, она воскликнула:

- Нет, я свободная женщина! По какому праву вы собираетесь продать меня?

Этот возглас вызвал некоторое смущение среди торгующихся. Я заметил, что на многих лицах появилось выражение сочувствия, и на аукциониста со всех сторон посыпались требования объяснений.

- Самая обычная история, джентльмены! Самая обычная история! - затараторил аукционист. - Женщина считает себя свободной. Она в последние годы и жила совсем как свободная. Но это только благодаря доброте и снисходительности ее хозяина. Он умер. Она перешла в собственность наследников, и они желают продать ее. Вот и вес дело! Ну, ну, Касси, подымайся на подмостки. История, разумеется, для тебя невеселая. Но ничего не поделаешь! Итак, джентльмены, мы начинаем!

- Одну минутку, - произнес вдруг Кольтер, делая шаг к аукционисту. - Не к чему так торопиться, сэр! Я явился сюда как друг этой женщины и заявляю вам, что она свободна! Учтите это, джентльмены! Покупая ее, вы навяжете себе на шею судебный процесс.

Решительный тон, которым это заявление было сделано, сразу охладил пыл покупателей. Никто не высказывал намерения торговаться. Аукционист, желая снять с себя обвинение в том, что собирался продать свободную женщину, счел нужным пуститься в дальнейшие объяснения.

- Эта женщина, - начал он, - в последнее время принадлежала мистеру Джемсу Кэртису, человеку, весьма почтенному и хорошо известному большинству присутствующих. Мистер Джемс Кэртис недавно скончался. Уже довольно много лет, как мистер Кэртис поставил эту Касси в положение свободной женщины, и этот джентльмен (он кивнул в сторону Кольтера) имел все основания считать ее таковой. Но на самом деле ей не было выдано законного акта об освобождении. Так как мистер Джемс Кэртис умер скоропостижно, не оставив завещания, его брат мистер Агриппа Кэртис, совладелец широко известной фирмы "Кэртис, Сэвин, Бирн и К°" в Бостоне, унаследовал все его состояние и, считая свое право собственности на эту женщину не подлежащим сомнению, прислал ее аукционисту, с тем чтобы он поставил ее на продажу. Кстати, вот и сам владелец! - торопливо добавил аукционист. - А с ним и его поверенный в делах из Бостона… Нет сомнения, что они дадут вам все необходимые объяснения относительно законности своих действий.

Двое мужчин в это время действительно показались в дверях аукционного зала. Один из них был очень мал ростом. Голова его размером не превосходила голову крупного ангорского кота, а подергивающиеся кривые губы удивительно напоминали мордочку этого зверька, когда, потихоньку вылакав сливки и ожидая порки, он поспешно облизывается, напоследок наслаждаясь вкусом украденного лакомства. Маленькие, острые, словно высверленные глазки его беспокойно перебегали с предмета на предмет.

Этот карлик, как мне кто-то шепнул, был Томас Литтльбоди, эсквайр, из Бостона, адвокат и поверенный в делах мистера Агриппы Кэртиса, или Грипа Кэртиса, как его фамильярно называли знакомые. Главное заинтересованное лицо в этом деле был человек лет сорока, с лысой головой. Тупое лицо его выражало полнейшую невозмутимость, и на ном нельзя было уловить отражения каких-либо чувств или мыслей. С первого же взгляда на этого человека можно было быть уверенным в одном: чрезмерной чувствительностью мистер Грип Кэртис уж во всяком случае не страдал.

- Нечего сказать, красивая история! - произнес Кольтер, подойдя вплотную к этим почтенным джентльменам и бросив на мистера Грипа Кэртиса и его советника такой взгляд, от которого им сразу должно было сделаться не по себе. - Всем здесь ясно, в чем дело, - громко продолжал Кольтер. - Я рад тому, что ни один луизианец не замешан в такое грязное дело. Эта женщина - такая же свободная гражданка, как свободны вы или я. Вся эта штука о признании ее освобождения недействительным - просто наглый обман. Это самое обыкновенное мошенничество, на которое такие мастера эти хитрые янки, и придумано оно для того, чтобы в толстую мошну какого-то плута добавить сотню-другую долларов… Впрочем, во избежание шума, я готов заплатить сто долларов, чтобы избавиться от явно выдуманного права наследников на эту женщину. Господин аукционист, начинайте! Предлагаю сто долларов!

- Сто долларов! - механически повторил растерявшийся аукционист. - Сто долларов, джентльмены! Предложено сто долларов!

- Я предложил эти сто долларов, - гордо окинув взглядом присутствующих, уверенно продолжал Кольтер, - чтобы отделаться от этих северных пиявок и вернуть свободной женщине свободу. Посмотрим, найдется ли кто-нибудь в этом зале, кто решится оспаривать у меня покупку при подобных обстоятельствах. Полагаю, что на это не решится никто из почтенных господ южан и не осмелится, - он с ненавистью и угрозой взглянул на Кэртиса и его спутника, - даже какой-нибудь прибывший с Севера жулик.

Томас Литтльбоди, эсквайр и адвокат из Бостона, при этих словах счел благоразумным отступить на три-четыре шага, и всем стало ясно, что удар попал прямо в цель. Зато мистер Кэртис, благодаря свойственной ему невозмутимости, проявил большую выдержку.

- Надеюсь, вы не собирались вашим замечанием задеть мою честь? - произнес он тягучим голосом, широко раскрыв свои большие совиные глаза.

- Я именно так и сделаю, - резко возразил Кольтер, - если вы осмелитесь предложить хоть малейшую надбавку. Хватит и того, что вы попытались свободную женщину выдать за рабыню. Говорю вам: не советую вам пробовать!

- Сто долларов, джентльмены! Сто долларов! - вяло протянул аукционист. - Предложена цена - сто долларов!

Но других предложений не последовало.

Косоглазый торговец детьми, жадным взором следивший за всеми подробностями этой сцены с явной надеждой выловить для себя хоть маленькую рыбку в мутной воде, попытался было раскрыть рот и предложить надбавку. Но Кольтер так взглянул на него, что язык прилип у косоглазого к гортани, словно бы его прикололи острием кинжала. Возможно, что Кольтер и в самом деле показал ему, словно невзначай, острие кинжала, скрытого под полой его дорожной куртки, - не знаю, но слова, которые косоглазый собирался произнести, замерли у него на губах, уступив место какому-то нечленораздельному бормотанию.

- Ввиду того, что охотников торговаться явно нет, - заявил тогда мистер Грип Кэртис, становясь рядом с аукционистом, - я снимаю женщину с продажи!

Эти слова поразили меня как громом. Но Кольтер был так умен и, к счастью, имел такой богатый опыт, что его трудно было сбить с толку. Он, кажется, способен был управиться с целым легионом всяких янки, если бы они вступили с ним в борьбу. Вместо ответа он спокойно указал аукционисту на объявление о торгах, где в заключение было сказано: "Все перечисленные выше рабы будут проданы по наивысшей предложенной цене, без всяких изменений и оговорок", - и потребовал продолжения аукциона. Собравшиеся, а также и сам аукционист, поддержали его в этом требовании, и так как надбавок не последовало, молоток аукциониста наконец опустился.

- Продана за сто долларов, - произнес аукционист, - мистеру…?

- Вот деньги! - поспешно вставил Кольтер, вытащив из кармана и протягивая аукционисту одну из стодолларовых бумажек, выигранных им несколько дней назад у бостонского агента по закупке хлопка. - Выдайте расписку в получении этой суммы и составьте акт, согласно которому все якобы существующие права собственности бостонца на эту женщину передаются мистеру Арчи Муру из Лондона.

Расписка и акт были составлены и подписаны. Бостонец, потеряв надежду сорвать несколько сот долларов, состроил, несмотря из свою торжественную осанку, довольно кислую мину.

Кольтер попросил Касси следовать за нами, и она поторопилась исполнить его просьбу.

Мы втроем как раз выходили из аукционного зала, когда жизнерадостный аукционист, возвращаясь к выполнению своих обязанностей и выставив на продажу шестнадцатилетнюю негритянскую девушку, на все лады пел ей хвалу: прекрасная, мол, камеристка, выросла в отличной семье штата Мериленд, гарантированная девственница, права на которую никто не оспаривает… За этот товар он надеялся сорвать хорошую цену.

Я не стану описывать сцену, разыгравшуюся между нами, когда Касси узнала меня - своего мужа, с которым так долго была в разлуке. Ее радость не уступала моей. Но счастье, по ее словам, не явилось для нее неожиданностью: она всегда жила твердой надеждой (и надежда эта временами принимала форму какого-то фанатического убеждения и веры), что нам непременно суждено встретиться.

Она с непоколебимой твердостью все эти долгие годы сохранила незапятнанной верность возлюбленной и супруги, и сейчас она обняла меня не как безнадежно потерянного и лишь случайно обретенного вновь супруга, а как долгожданного, вернувшегося из дальнего путешествия мужа.

Священные узы любви и супружества, союз сердец, - церковь и законы могут лишь закрепить вас, но создать вас они не в силах. Разлука, время, благоденствие, нужда, угнетение - ничто, кроме смерти, - да и сама смерть не в силах разорвать вас, драгоценные узы!