ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Узнав, что я недавно перенес горячку и не вполне еще оправился, мой новый хозяин нанял для меня лошадь, и мы оба верхом поскакали к нему в усадьбу.

Плантация мистера Торнтона была расположена на довольно большом расстоянии от Ричмонда, в той части графства, которая относится к Средней Виргинии. По дороге майор Торнтон вступил со мной в разговор, и меня поразила разница между ним и другими свободными людьми, с которыми мне до сих пор приходилось встречаться.

По словам моего хозяина, мне повезло, что я попал именно в его руки: он обращается со своими рабами во много раз лучше, чем все плантаторы по соседству.

- Если мои рабы, - добавил он, - недовольны, если они не повинуются мне и проявляют желание бежать - я продаю их и, таким образом, от них избавляюсь. Такие слуги мне не нужны. Но так как моим рабам отлично известно, что перемена не принесет им выгоды, они остерегаются причинять мне неприятности. Будь послушен, мальчик, выполняй свою работу, и я ручаюсь тебе, что ты будешь лучше питаться, будешь лучше одет и обращаться с тобой станут несравненно лучше, чем у любого другого хозяина.

Таково было содержание речи, произнесенной майором Торнтоном мне в назидание. Не стану утруждать читателя подробностями, - свою точку зрения он излагал в течение пяти или шести часов, пока мы не добрались до усадьбы.

Мы приехали в Окленд, - так называлось поместье майора Торнтона, - уже довольно поздно. Господский дом был выстроен из кирпича, но крыльцо и ведущая к нему лестница были деревянные. Дом казался не очень большим, но удивительно чистым и красивым, гораздо более уютным и комфортабельным, чем обычно бывают дома виргинских плантаторов. Земля вокруг была тщательно возделана, и симметрично расположенные участки около дома были обсажены кустами и цветущими растениями, что в Виргинии представляло большую редкость, - мне никогда не случалось видеть ничего подобного.

Недалеко от хозяйского дома, на небольшой возвышенности, виднелись домики, где жили рабы. Это были небольшие кирпичные строения, очень чистые и приветливые. Вопреки обыкновению, они были не вытянуты по прямой линии, а разбросаны в живописном беспорядке. Участок вокруг домиков был выполот и тщательно расчищен. Все кругом дышало довольством и говорило о заботе, которая была для меня столь же неожиданной, сколь и новой. Во всех поместьях, где мне до сих пор приходилось бывать, жилища рабов представляли собой лишь жалкие, полуразрушенные лачуги с провалившейся крышей и земляным полом, тонувшие в гуще сорных трав, запущенные, грязные, отталкивающие и неуютные.

Новым поводом для изумления послужили для меня и детишки, резвившиеся вокруг этих домиков. Я привык до сих пор видеть детей рабов бегающими по плантации голыми или, в лучшем случае, одетыми в изодранные грязные рубахи, спускавшиеся до колен и не ведавшие стирки. Здесь, в Окленде, дети были одеты в теплое и вполне приличное платье; они совсем не казались запущенными, жалкими и голодными. Их веселые лица и шумные игры исключали самую мысль о том, что эти ребятишки подвергаются лишениям и страданиям. Не ускользнуло от моего внимания и то, что возвращавшиеся с поля рабы были очень хороню одеты. Здесь и в помине не было мятых, потертых и заплатанных курток, в которые бывают облачены рабы у других хозяев.

Майор Торнтон не был, собственно говоря, настоящим плантатором. Он не выращивал табак, и сам любил называть себя "фермером". Он засеивал свои поля пшеницей, но главной отраслью его хозяйства был клевер, посевами которого он занимался с большим успехом. У него было человек тридцать или сорок рабочих, включая детей и стариков; общее число его рабов составляло около восьмидесяти человек. Майор не держал надсмотрщика и сам руководил всеми работами. Он охотно повторял, что "управляющий годен только на то, чтобы разорить хозяина". Мистер Торнтон был человек деятельный и изобретательный, сельское хозяйство было его коньком - но таким коньком, который вез его к успеху.

И характером своим и поведением майор резко отличался от своих соседей. Нетрудно поэтому понять, что соседи эти его недолюбливали. Его никогда нельзя было встретить на бегах или на петушиных боях, не появлялся он и на политических собраниях, не участвовал в попойках, в карточной игре или в других увеселениях. Его деньги, как он любил говорить, доставались ему с большим трудом, и он не мог рисковать ими, держа всякого рода пари. Что же касается увеселений, то у него, по его словам, не было на них времени, да и удовольствия он в них не находил. Соседи мстили ему за презрительное отношение к их любимым развлечениям, уверяя, что он просто-напросто скряга. Они даже осторожно намекали на то, что он дурной гражданин и опасный сосед. При этом они горько жаловались, что недопустимая снисходительность майора к его собственным рабам подстрекает и их рабов к неповиновению и недовольству. Поднимался даже вопрос, не предложить ли майору Торнтону покинуть эти края.

Но майор Торнтон был человек решительный. Он хорошо знал свои права. И не менее хорошо он знал людей, с которыми ему приходилось иметь дело, знал также, какие меры могут наилучшим образом на них воздействовать. Когда один из наиболее злобствующих и беспокойных соседей позволил себе нелестное замечание по адресу майора и это замечание дошло до его ушей, майор, не откладывая дела в долгий ящик, послал обидчику вызов. Вызов был принят, и майор с первого выстрела всадил пулю прямо в сердце противника. Хотя с тех пор отношение соседей к Торнтону и не изменилось, они все же стали более воздержанны на язык и предоставили ему править своей ладьей по собственному усмотрению, не позволяя себе никакого вмешательства.

Майор Торнтон не был плантатором по происхождению своему и полученному воспитанию. Этим, по всей вероятности, и объяснялось то, что он в своем поведении и поступках так резко отличался от своих соседей. Он был, как говорят в Виргинии, "хорошего рода", но отец его умер, когда мистер Торнтон был еще ребенком, оставив сыну очень небольшое состояние. Вначале Торнтону пришлось заняться мелкой торговлей, но уже через несколько лет он благодаря своей сметливости, воздержанному образу жизни и неусыпному труду скопил довольно значительную сумму. В Виргинии коммерческая деятельность не считается почетной - во всяком случае, не считалась таковой в те годы, о которых идет речь, - и каждый человек, желавший создать себе положение, стремился стать землевладельцем. К тому времени, когда мистер Торнтон, приобретя порядочное состояние, счел, что для него настал момент отказаться от торговли и стать плантатором, тогдашний владелец Окленда, успев просадить два поместья на рысистых коней, борзых собак и всевозможные кутежи, оказался вынужденным продать с молотка и эту последнюю свою плантацию. Майор Торнтон приобрел это поместье, но оно в те годы резко отличалось от благоустроенной плантации, какой ее застал я. Старые безобразные постройки были наполовину разрушены. Не стоило даже тратиться на починки. Земля была совершенно истощена; к ней применялась нелепая истощающая система, распространенная во всех американских штатах, где существует рабство.

Прошло всего несколько лет после того, как плантация перешла в руки Торнтона, - и она изменилась до неузнаваемости. Прежние развалившиеся строения были снесены и заменены новыми, земли, прилегавшие к усадьбе, обнесены изгородью и густо засажены. Тщательно обработанная почва быстро приобретала прежнее плодородие.

Соседние плантаторы, поместья которых находились в таком же плачевном состоянии, как и поместье Окленд до того, как оно стало собственностью майора Торнтона, с удивлением и завистью следили за непонятными для них изменениями. Их сосед, Торнтон, не делал тайны из применяемых им методов. Человек он был общительный и любил поговорить, особенно если речь заходила о его системе обработки земли. Но сколько он ни повторял одно и то же всем своим соседям по очереди, сколько ни пытался втолковать им, какие преимущества имеет его метод, - последователей у него не нашлось. У него было три излюбленных конька, но ни один из них не оказался приемлемым для его соседей. Он так и не сумел внушить им, что единственная мера для улучшения бесплодной почвы - посев на ней клевера; что лучший способ управлять поместьем - это управлять самому; и, наконец, что только хорошо кормя своих рабов, можно добиться, чтобы они не грабили полей и не похищали овец.

Хотя майору Торнтону и не удалось найти последователей, сам он твердо продолжал итти по намеченному им пути. Особенным "новатором" он проявил себя в своем обращении с рабами.

- Человек с добрым сердцем, - говорил он, - бывает добр и к своему скоту. - И, не будучи наследственным плантатором, он возмущался при мысли, что можно к рабам относиться хуже, чем к лошадям.

- Вам, полковник, - сказал он как-то, обращаясь к одному из соседей, - ничего не стоит связать негра и собственноручно нанести ему сорок ударов плетью. Вы с детства привыкли к этому, и вам это легко. Но, как ни странно вам это покажется, мне легче было бы, если бы отстегали меня самого, чем отстегать негра. Что бы ни случилось, я стараюсь обойтись возможно меньшим числом ударов. Именно поэтому главным образом я и не нанимаю управляющего. Плеть и пара наручников - вот вся наука ваших управляющих и надсмотрщиков. У них нет ни желания, ни сознания необходимости придумать что-нибудь другое, - а если б и было желание, то у них нехватило бы умения, - чорт бы их всех побрал! Вы сами знаете: у каждого есть свои странности. Я лично не терплю щелканья бича и не желаю слышать этот звук на моей плантации, даже если щелкает бичом возчик, погоняющий лошадей.

Майор Торнтон в этой речи вкратце изложил всю свою систему. Он был тем, чем вынужден быть любой рабовладелец по самому своему положению, - а именно тираном. Он не задумываясь заставлял людей работать на него и присваивал плоды их труда - а это ли не высшее проявление тирании! Но даже будучи тираном, как и всякий другой рабовладелец, он умел оставаться в пределах благоразумия и хоть какой-то человечности, что было совершенно чуждо большинству его соседей. Он не испытывал ни малейшего желания отказаться от того, что закон определял как его "право собственности" по отношению к рабам, как не испытывал желания подарить кому-нибудь свои земли. Заговори с ним кто-нибудь об освобождении негров или хотя бы об ограничении прав рабовладельцев, и он одним из первых выразил бы глубокое возмущение таким "нелепым и наглым посягательством на его священное право собственности". Но все же, теоретически требуя всей полноты власти и всех преимуществ, какими обладает неограниченный деспот, он на практике проявлял известную гуманность и благоразумную сдержанность - качества, очень редкие у плантаторов в их взаимоотношениях с рабами.

Эти редкие качества привели майора Торнтона к открытию, совершенно неожиданному для его соседей, - во всяком случае в те годы, о которых я повествую, - а именно: он пришел к заключению, что рабы не могут работать без пищи и что кормить их и предоставлять им приличное жилье так же необходимо, как давать лошадям овес и содержать их в сухой и чистой конюшне.

"Питайтесь как следует и как следует работайте" - было его излюбленным девизом. И, право же, нужно было побывать в Америке, чтобы услышать, что такой девиз - "нелепость" и обличает в том, кто им руководствуется, глупое и совершенно излишнее благодушие.

Что же касается бича, то майор Торнтон, выражаясь его собственными словами, не терпел его. Не то чтобы он не считал себя вправе им пользоваться, - нет, мне однажды пришлось слышать, как он ответил миссионеру, позволившему себе какое-то осторожное замечание по этому щекотливому вопросу, что он имеет такое же право высечь своего раба, как съесть свой обед. Но нельзя все же не отметить, что майор Торнтон, то ли из чувства гуманности, то ли по какой-нибудь другой причине, прибегал к плети очень редко - разве что был уж очень разгневан. За все время, что он был моим хозяином, то есть на протяжении почти двух лет, я припомню не более дюжины таких экзекуций. Если кто-либо из его рабов совершал проступок, считавшийся в тех условиях тяжелым, - например, повторные кражи, попытка к бегству, отказ от работы, дерзость, неповиновение, - майор Торнтон продавал его. И - странная непоследовательность, которую нередко приходится наблюдать, - этот столь гуманный человек, который не терпел у себя на плантации бичевания раба, не задумываясь готов был оторвать этого раба от жены и детей и выставить на продажу, зная, что он может попасть в руки самого жестокого хозяина.

Мысль о том, что нас могут продать, всегда жила в нас, принуждая к труду и безоговорочной покорности, и действовала не менее сильно, чем на других плантациях плеть.

Всем нам отлично было известно, что таких хозяев, как майор Торнтон, найдется не много. Одна мысль о том, что нам придется променять наши хорошенькие и опрятные хижины, нашу обильную пищу, добротную, своевременно выдаваемую одежду и мягкое обращение, к которому мы привыкли в Окленде, на грубость и полуголодное существование, которое ожидало нас у большинства других владельцев, - одна эта мысль приводила нас в ужас. Майор Торнтон прекрасно понимал это и умело поддерживал в нас этот благодетельный страх, раза два в году осуществляя на деле угрозу продать провинившегося раба.

Умел он также возбуждать наше рвение при помощи мелких подарков и наград. Если наше дневное задание было выполнено, он никогда не позволял себе возлагать на нас добавочную работу и поддерживал в нас бодрость, разрешая свободно распоряжаться временем, как только бывал выполнен урок. Все же мы даже в свободное время лишь с большими предосторожностями решались ступить на территорию соседних плантаций: по горькому опыту мы знали, что ближайшие к нам рабовладельцы с единодушием, достойным таких людей, как они, не решаясь открыто проявить свою неприязнь к майору, пользовались всяким удобным случаем, чтобы выместить свою злобу против него на его рабах. Да будет мне разрешено по этому поводу привести один эпизод, участником которого мне пришлось быть; он может послужить не только яркой иллюстрацией виргинских нравов, но и доказательством следующего неоспоримого положения: там, где закон способствует угнетению одной части населения, он редко пользуется уважением и остальной части этого населения.

Одним из ближайших соседей майора Торнтона был капитан Робинсон, человек, с которым у майора происходили частые столкновения.

Однажды в воскресное утро, проходя по дороге, ведущей к Окленду, я повстречался с капитаном Робинсоном, который ехал верхом в сопровождении слуги. Капитан остановил меня и спросил, не я ли накануне принес ему письмо от "этого подлого мошенника Торнтона", касавшееся ограждений болотистых участков. Я ответил, что действительно накануне принес письмо, в котором говорилось о разграничении участков, и передал его управляющему.

- Хорошее письмецо, нечего сказать! - воскликнул капитан. - А знаешь ли ты, паршивец, что если б мой управляющий знал свои обязанности, он спустил бы с тебя штаны и всыпал бы тебе за труды сорок ударов плетью?

В ответ я позволил себе заметить, что всего-навсего передал послание хозяина, и несправедливо будет счесть это за провинность.

- Заткни глотку, заткни свою поганую глотку, мерзавец! - заорал он. - Я научу и тебя и твоего хозяина, как оскорблять джентльмена! Том! Подержи-ка этого проходимца, пока я выколочу пыль из его новенькой куртки!

Спеша выполнить приказание, верный слуга Том соскочил с лошади и сгреб меня в охапку. Я энергично сопротивлялся, да и сил у меня было больше, чем у противника, так что я справился бы с ним без особого труда, если б на помощь слуге не поспешил его хозяин. Их было двое против меня одного. Общими усилиями они повалили меня наземь и, сорвав с меня куртку, связали мне руки. Затем, снова вскочив в седло, капитан осыпал меня градом ударов, пока не сломался его хлыст. Удовлетворив свою ярость, капитан пришпорил коня и умчался. Том последовал за ним, даже не подумав развязать меня.

Когда они скрылись из виду, я принялся искать свою куртку и шляпу. И то и другое исчезло. Утащил ли их слуга или хозяин - мне так и не удалось узнать.

Мой хозяин, узнав о происшедшем, пришел в бешенство. Первым побуждением его было вскочить на лошадь, отправиться к капитану Робинсону и потребовать у него объяснений. Но он вспомнил, что на следующий день назначено совещание окружного суда, на котором должны были разбираться важные для него вопросы. Он будет иметь возможность повидаться там со своим поверенным и посоветоваться с ним. И, подумав еще немного, майор решил, что вообще благоразумнее будет отложить разговор с капитаном, пока он полностью не выяснит, каково отношение закона к этому вопросу.

На следующий день мистер Торнтон взял меня с собой в город, и мы направились прямо к поверенному, которому я изложил дело во всех подробностях. После этого майор спросил, какого удовлетворения он вправе требовать, согласно закону.

Адвокат ответил, что закон в этом вопросе вполне ясен и наказание, которое должен понести обидчик, несомненно достаточное.

- Нередко встречаешь людей, - заметил адвокат, - которые ничего в этом деле не смыслят и потому готовы утверждать, что в странах, где существует рабство, закон не ограждает раба от насилий со стороны свободных людей. Им представляется, что в рабовладельческих штатах свободный гражданин вправе отстегать любого раба. Они глубоко ошибаются или намеренно делают вид, что ничего не понимают. Закон подобного произвола не допускает: свою защиту он простирает одинаково как на свободных, так и на рабов, с этой точки зрения не делая никакого различия. Если насилию подвергнется свободный, он вправе предъявить к обидчику иск. Если насилию подвергся раб, иск за него предъявляет его законный покровитель и защитник - хозяин. Итак, майор Торнтон, дело совершенно ясно: вы вправе предъявить иск к капитану Робинсону, и я могу уверить вас, что решение суда будет целиком в вашу пользу… Вы, надеюсь, можете доказать, что все произошло именно так, как вы мне рассказали.

- Доказать? - воскликнул мой хозяин. - Еще бы! Да вот и сам Арчи, с которым все это произошло.

- Да, сэр, разумеется… Но вы забыли, что показания раба против белого недействительны.

- Но тогда что проку в вашем законе? - с возмущением воскликнул майор Торнтон. - Арчи был один, когда капитан накинулся на него и избил. Не можете же вы считать его таким дураком, что он решится возвести напраслину на белого? Как, сударь? Несмотря на защиту того самого закона, о котором вы столько наговорили, капитан Робинсон может избивать моих негров сколько ему заблагорассудится, и я не буду вправе требовать удовлетворения? Ко всем чертям ваш закон в таком случае!

- Но поймите сами, сэр, - возразил адвокат, - поймите сами, как опасно и неудобно было бы разрешить рабам свидетельствовать против белых!

- Вы правы, - с иронической усмешкой согласился мой хозяин. - Это и в самом деле было бы весьма неудобно для кое-кого из моих соседей… Да, весьма неудобно… Ну что же, сэр, раз закон не может дать мне удовлетворения, я сам расправлюсь с обидчиком. Я не позволю так обращаться с моими слугами. Я отхлещу хлыстом этого мерзавца Робинсона, как только он мне попадется на глаза, и дело с концом!

С этими словами майор Торнтон поднялся и покинул кабинет адвоката. Я последовал за ним.

Не успели мы сделать и нескольких шагов по улице, как моему хозяину неожиданно представился случай осуществить свою угрозу, - навстречу нам попался капитан Робинсон, у которого, повидимому, также оказались дела в окружном суде.

Не тратя времени на разговоры, майор накинулся на него - и удары хлыста обрушились на плечи моего обидчика.

Капитан Робинсон выхватил пистолет. Мой хозяин, отбросив хлыст, тоже схватился за пистолет. Капитан выстрелил, но промахнулся. Тогда прицелился мой хозяин.

- Не стреляйте! - закричал капитан. - Я безоружен! - Майор Торнтон на мгновение заколебался и опустил пистолет.

Вокруг нас за это время успела собраться толпа. Какой-то приятель капитана подал ему заряженный пистолет.

Противники снова прицелились друг в друга и одновременно выстрелили. Капитан Робинсон упал, тяжело раненный, а выпущенная им пуля насквозь пронзила одного из присутствующих - цветного, не раба, но свободного человека, единственного, который сделал попытку помешать этому необычайному поединку. Несчастный упал мертвым, а толпа в один голое решила, что "так ему и надо. Незачем было этому цветному болвану впутываться в ссору между джентльменами".

Друзья капитана Робинсона подняли его и унесли к нему домой. Мы же с майором Торнтоном с торжеством покинули поле битвы, и тем дело кончилось.

Такие происшествия случаются довольно часто, но весьма редко доходят до суда. Зато победитель сразу же завоевывает славу и всеобщее уважение.

Загрузка...