Белый раб

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Мой вновь приобретенный друг, прервав свой рассказ, принялся воспевать обаяние и прелесть темнокожих женщин, изображая их в виде каких-то русалок, опасных для тех, кто. заплатив за них деньги, воображает, что стал их повелителем; на самом же деле владелец такой "русалки" нередко превращается в ее раба. Мистер Джон Кольтер так увлекся, что принялся даже декламировать оду Эдвардса, включенную в историю Западной Индии этого автора и названную им "Черная Венера".

Меня терзало нетерпение узнать хоть что-нибудь о судьбе моей дорогой жены и моего сына, и я попросил Кольтера отложить рассуждения о литературе до другого раза и продолжать свой рассказ.

- Лично я ни в чем перед ней не провинился, - сказал Кольтер. - Если б я в те времена, о которых идет речь, мог предвидеть, что такой человек, как вы, потребует у меня отчета по этому делу, - а наблюдая за вами в течение получаса, я понял, что с вами ссориться было бы неблагоразумно, - то и в таком случае я не мог бы действовать более удачно, чем действовал тогда.

"Если б я стал сейчас убеждать вас, что не делал попыток завоевать благосклонность Касси, вы все равно не поверили бы мне. Но она ответила на мои объяснения в любви таким бурным отчаянием и разразилась такими горькими слезами, с такой болью взмолилась о пощаде, что влечение мое как-то сразу угасло, превратившись в сочувствие и жалость.

"Вскоре я понял, что главной причиной ее тоски было опасение, что ее продадут отдельно от ребенка. Это опасение, увы, было вполне обоснованно. Одному из новоорлеанских работорговцев, с которым наша фирма была связана деловыми операциями, приглянулась эта женщина, и ему очень хотелось приобрести ее. После тщательного осмотра, во время которого он допускал вольности, о которых я не стану вам рассказывать, почтенный негоциант объявил, что эта Касси - просто роскошь, королевский кусочек, товар первого сорта, и ее легко будет продать на невольничьем рынке в Новом Орлеане. Он сразу же предложил за нее две тысячи долларов звонкой монетой, и Гудж согласился, при условии, что тот возьмет одновременно и ребенка, приплатив за него еще сто долларов.

"Негоцианту, однако, ребенок не был нужен. Этот малыш, по его словам, принесет ему один убыток. Он собьет цену на мать. Так он, по крайней мере, говорил, но в то же время предлагал Гуджу отдать ему мальчугана даром - так сказать, "в придачу".

"Какая-то дама, проживавшая в Августе, подыскивая мальчика, которого предполагала вырастить для услуг ее сыну, предложила за сына Касси семьдесят пять долларов. Все складывалось так, что не оставалось сомнений: мать будет продана новоорлеанскому торговцу, а ребенок достанется даме в Августе.

"Несчастная мать, почуяв беду, подозвала меня и взмолилась о помощи.

"Случилось как раз так, что в отсутствие Гуджа, поехавшего на торги, происходившие в нескольких милях от Августы, к нам на склад зашел джентльмен с дамой. Им пунша была горничная для услуг госпоже. Джентльмен оказался плантатором из штата Миссисипи. Его поместье находилось недалеко от Виксбурга, и он возвращался домой после свадебного путешествия со своей женой, на которой недавно женился на Севере.

"Я показал им Касси, и она стала умолять их купить ее вместе с ребенком, которого хотят разлучить с ней. Она заставила мальчика опуститься на колени, сложить ручонки и просить милостивого господина и леди не разлучать его с матерью.

"Дама, тщательно расспросив Касси о том, чему она обучена и что умеет делать, объявила, что это именно то, что ей нужно. Дама выросла на Севере, не любила негров, и одна мысль о том, что подле нее будет черная служанка, внушала ей отвращение. "А эта женщина,… говорила она, указывая на Касси, - почти так же бела и миловидна, как женщины Новой Англии. Что же касается мальчика, то он очень скоро уже будет в состоянии чистить ножи, прислуживать за столом и вообще будет полезен в доме".

"Я спросил за обоих две тысячи пятьдесят долларов. Джентльмен нашел, что это совершенно дикая цена. За такие деньги он мог бы купить трех первосортных мужчин. Другая девушка, пусть не такая красивая и немного постарше, не хуже справится с делом и, вероятно, во всех отношениях окажется более подходящим приобретением. Последние слова супруг подчеркнул, многозначительно взглянув на меня. Его супруга не пожелала заметить ни намека, ни взгляда. Она продолжала настаивать на своем желании, и так как супружеская чета переживала еще свой медовый месяц, жена одержала верх.

"Дело было закончено - акт о продаже подписан, деньги уплачены, и мать с ребенком переданы своим новым владельцам, когда на склад вернулся мистер Гудж.

"Когда старый мошенник узнал, что я продал мать вместе с ребенком на двадцать пять долларов дешевле, чем можно было выручить, продав их порознь, он поднял такой шум, какого вы и вообразить себе не можете. Этот благочестивый приверженец секты баптистов, которого в Нью-Йорке приняли за доктора богословия, совершенно распоясался и разразился потоком таких отборных ругательств и проклятий, что ему мог бы позавидовать искушенный в этом деле пират. Если б я даже отдал женщину с ребенком даром, то и тогда он не мог бы проявить большей злобы.

"Я попытался объяснить ему, как жестоко разлучать мать с ребенком, и добавил, что мы и так получили на этом деле изрядную прибыль. "Женщина эта верующая, - пояснил, я, - и независимо даже от того, на какие страдания мы обрекли бы ее, разлучив с ребенком, наша религия и наша совесть предписывают нам принять все меры, чтобы поместить ее в порядочной семье, где с ней будут хорошо обращаться, а не продавать ее новоорлеанскому работорговцу, который приобретает ее бог весть с какой целью". Полагая, что я такими доводами произвел впечатление на моего благочестивого компаньона, я решил добить его, процитировав текст из евангелия: "Не угнетай ни вдовицы, ни сироты".

"Нужно признать, что я был далеко не так тверд в евангельских текстах, как добродетельный мистер Гудж, по приведенная мною цитата, как мне казалось, должна была прийтись как раз к месту.

"Однако, глубоко возмущенный тем, что такой профан, как я, не состоявший членом какой-либо церковной общины и вообще-то не посещавший храма божия, осмелился вступить с ним в спор по таким вопросам, мистер Гудж в полном смысле этого слова рассвирепел.

"Этот текст, заявил он, никакого отношения к делу не имеет. Он, Гудж, имел серьезную беседу по этому вопросу с почтенным пастором Софтуордсом. И вот что сказал сей глубокоуважаемый пастырь: рабы не имеют права заключать браков, поэтому среди них не может быть ни вдов, ни сирот. Дети их не рождены в законном браке. У них нет законных отцов. Они ничьи дети - как в его, Гуджа, присутствии возвестил с высоты своего судейского кресла ученый судья Хеллетт. Что же касается благочестивых негров - чушь, пустая болтовня! Никогда он не верил таким глупостям. Он, Гудж, принадлежит к секте, насчитывающей в этих краях большое число членов. Это секта "баптистов антимиссионистов"; она не считает доказанным, чтобы господь дорожил обращением язычников. Она считает, что негры ни на что, кроме пребывания в рабстве, не пригодны. Достигнуть вечного блаженства и попасть в рай могут только члены братства, к которому принадлежит мистер Гудж, и это только в награду за их веру и независимо от их поступков. Да, вот как! А все фокусы, которые эта девка выкидывала по поводу возможной разлуки с сыном, - выеденного яйца они не стоят! - провозгласил Гудж. Она ведь в таком возрасте, что может произвести на свет хоть дюжину подобных ребят.

"Дело кончилось тем, что, возмущенный грубостью и самоуверенной наглостью мистера Гуджа, я дал волю своему горячему темпераменту, которым в те годы еще не умел владеть, и также пришел в ярость. Произошла грубая ссора, которая закончилась тем, что я тут же на месте избил моего компаньона тростью, после чего наши деловые отношения были порваны.

"Да… Для такой работы у меня характер был чересчур мягкий… С мужчинами - куда ни шло - я еще кое-как справлялся. Но женщины - все равно, старые или молодые - устраивали такие сцены, когда заходила речь о разлуке с матерью, с дочерью, с детьми или с мужем, что, имея в душе хоть искорку человеколюбия, просто нельзя было выдержать. Такая работа положительно была не по мне.

"Нужно было придумать что-нибудь другое, а это было не просто. Таких дел, которыми, не роняя своего достоинства, может заняться на Юге природный джентльмен, очень немного. Я обладал хорошими манерами, умел спеть модную песенку, рассказать забавную историю… Все это обеспечивало мне ласковый прием всюду, где бы я ни появлялся. И так как я никогда не пил, умел играть в карты и в кости, неплохо действовал кием, вообще был знаком чуть ли не со всеми играми, мне нередко удавалось выиграть кое-какие деньги, и в конце концов, за неимением лучшего, это стало моей профессией и единственным способом заработка".

- Неужели, - спросил я, движимый желанием хоть чуточку отомстить за язвительные замечания, которыми мой собеседник несколько раз задевал меня, - неужели это именно одна из тех профессий, которыми может, "не роняя своего достоинства", заниматься на Юге "природный джентльмен"?

- Разумеется! - не смущаясь, ответил он. - Никто ведь не станет отрицать, что игра - благородное дело. Большинство джентльменов на Юге играют. Случается, правда, время от времени, что какое-нибудь законодательное собрание, поддавшись приступу добродетели или… снедаемое угрызениями совести, издает законы, вносящие в это дело какие-то ограничения. Но никто с такими законами не считается. Разве что какой-нибудь ощипанный цыпленок, жаждущий возмездия, начнет взывать к закону, всеми забытому. Быть игроком не лучше, но и не хуже, чем быть рабовладельцем. А между тем, в силу каких-то нелепых предрассудков, нас, как и работорговцев, не считают полноценными джентльменами, хоть мы и вращаемся постоянно в их кругу. Одна надежда, что выиграешь достаточно денег, чтобы приобрести собственную плантацию, или, как говорится, "начать новую жизнь".

- Дело, вероятно, в том, - заметил я, - что вы, по слухам, в игре не всегда довольствуетесь шансами, которые предоставляет вам судьба?

- Не отрицаю, - спокойно согласился он. - И больше половины джентльменов действует точно так же, если у них хватает умения и представляется удобный случай. Это уж всегда так: игроки-профессионалы стараются ввести в азартные игры известный элемент ловкости. Пусть даже мы и грабим господ плантаторов: разве они не существуют тем, что грабят своих негров? Какое же право они имеют жаловаться? Приглядитесь сами: здесь, в южных штатах, вся наша система сверху донизу основана на грабеже. Грабят друг друга все, на всех ступенях общественной лестницы. Одни только рабы, да еще кое-какие белые бедняки действительно зарабатывают свой хлеб. Плантаторы живут за счет рабов, которых принуждают работать сверх всяких сил. Так называемые "бедные белые", то есть разорившиеся плантаторы, не имеющие собственных рабов, торгуют предметами, украденными с богатых плантаций. Целый легион североамериканских кровопийц торгашей - янки и всякие темные нью-йоркские дельцы - наводняет страну и высасывает ее соки. А мы, люди, у которых достаточно холодная голова и одновременно ловкие руки, чтобы обвести вокруг пальца и обыграть всю эту шайку - и плантатора, и торговца-янки, и всех этих пиявок, - мы, я твердо в этом убежден, нисколько не безнравственнее, чем самый честный из них. Все здесь принадлежит сильному, ловкому и хитрому. Это краеугольный камень нашего южноамериканского общества. Жить за счет других - первородный грех этого общества. И если я не ошибаюсь, такое положение нашло себе даже защитника в лице одного северного богослова, который провозгласил, что отдельный человек не может нести ответственности за грехи общества. И если эта симпатичная теория - против которой, кстати сказать, у меня нет особых возражений - будет способствовать спасению душ господ Мак-Граба и Гуджа или господ плантаторов, поддерживающих и благословляющих их, то почему же мы, "джентльмены от ловкости рук", одни только будем исключены из числа тех, кто пользуется ее преимуществом?