Беспризорник Кешка и его друзья

1

Чисто к полудню голубое высокое небо в долине Суйфуна. Степной орел реет в вышине, то легко подымаясь, то стремительно падая к земле.

На зеленой поляне мирно пасется стадо, за которым присматривает старик-пастух с седыми жиденькими волосами, с такой же бороденкой, в длинной заплатанной рубахе, перехваченной бечевкой, в старых ичигах. Рядом с ним в траве лежит темноволосый босой подпасок Кешка в выцветшей кумачовой рубахе и серых штанах. Нос у него шелушится от первого майского загара.

— Оплошал, Кешка, слышь? — бубнит старик. — Обманет Хватов… Хозяин. Ей-бо! В дураках будешь. Время-то какое сурьезное, вишь, а? В лесу округ красные, стало быть, толстый черт опаску имеет, как бы партизаны евонный скот не угнали! — Пастух говорит медленно, и так же медленно плывет по синему небу небольшое облако. — Намедни, чуял я, бабы хозяйские болтали, должен-де хозяин коров в город угнать… На бойне забьет… Мясо на базар — и вся недолга.

— Скоро? — спросил мальчик.

— Уж, стало быть, скоро!

— Э, неправда, дедка! Тогда зачем он меня на заимку вез? — приподнялся на локте Кешка. — Говорил, пасти до Покрова. Хорошо заплатит, ежели буду стараться. — Подпасок опять опустился на траву и с неожиданной теплотой в голосе проговорил: — С деньгами приеду домой. К мамке. Хворая она. Доктор лекарство велел купить.

Пастух закашлялся и стал растирать руками землистое, словно прошлогодняя картошка, лицо.

— Ей-бо, обманет! Мал ты еще, сынок! Не разумеешь, что на белом свете деется. Ну какой я к шуту пастух? Взял он меня потому, что других мужиков-то негу — одних Колчак угнал, другие в сопки подались… в партизаны. А я бегать за скотиной не могу, вот он тебя и привез. Ты, паря, в Никольск-то коров погонишь… Хозяин хитер, партизан боится. Хочет скот на мясо перепустить. Денежки за пазуху, да и айда в Харбин. Понял ты таперича хватовскую смекалку, а? Чтоб ему повылазило, прости восподи…

Мальчик, не мигая, смотрел на старика.

— А тебе-то что ж делать, дедка?

— А не знаю! По миру пойду… Куски собирать.

Оба замолчали. Старика страшило, что он вот-вот совсем расхворается, не сможет и за скотиной смотреть, «Кто ж меня кормить-то будет? Кто меня в избу примет? Кто воды кружку подаст?» — горько думал он. А мальчик мысленно перенесся в город, в небольшую, с одним окошком комнатку больной матери, и с лица его слетела детская беззаботность.

— Ты, паря, не горюй! — заговорил старик, поглядывая на Кешку. — К зиме, наверно, наши придут. Выгонят белых и японцев из Никольска. Грамоте учиться пойдешь, а то в железнодорожные мастерские. На мастерового махнешь. Держи в себе бодрость. Вона белых по всей матушке России таперича гонют… — Пастух не мог говорить быстро — мучила одышка. — Твое дело не мое. Восподь-то меня скоро приберет… Хоть бы в город партизаны пришли, а там и не грех богу душу отдать. Жалковать не буду… А тебе надо ждать наших. С ими быть. — Дед кивнул на тайгу. — Сколь тебе годков-то от роду?

— Тринадцать! — ответил подпасок, доставая из-за пазухи самодельную свирель. — А тебе, дедка?

Батрак потрогал бороденку:

— На Николу зимнего без двух годочков семь десятков будет.

Мальчик приложил было свирель к губам, но поднял глаза и увидел, что несколько коров отбилось от стада. Он вскочил, схватил длинный кнут и бросился по траве за уходившей скотиной. Иглы шиповника, остья скошенной травы и сучки то и дело кололи его босые ноги.

— Назад! Куда? На-за-ад! — закричал Кешка. Он приостановился, согнулся, чтобы легче было раскрутить над головой кнут.

Черный бык с раскидистыми рогами остановился и замычал. Потом понимающе посмотрел на подбежавшего подпаска, ударил себя по бокам хвостом и повернул обратно. За ним потянулись коровы.

2

Возвращался Кешка не торопясь, стараясь шагать по едва приметному следу зимника, чтоб не кололо ноги, Слова старого пастуха взволновали мальчика. «Надо сегодня обязательно с Ленькой поговорить», — решил он.

Ленькой он называл своего приятеля, китайского мальчика Лу. У обоих не было отцов. Кешка жил с матерью, а Лу был приемным сыном русской вдовы. Обе семьи ютились почти рядом и жили одинаково бедно. В школу ребята не ходили и целые дни проводили вместе. Однажды Кешка узнал, что купцу Хватову нужны подпаски, и вместе с Лу еще с ночи стал ожидать у дома Хватова. Рано утром хозяин вышел из калитки и из толпы галдевших ребятишек выбрал Кешку и его друга, Кешка попал к самому Хватову, а Лу — к его младшему брату. Заимки братьев находились по соседству. На той, где жили Кешка с дедом, хозяйничала сестра Хватова. «Ведьма старая! — думал Кешка. — Как увидит нас вдвоем, так и орет: «Бездельник! Есть — так мужик! Работать — так мальчик!»

Пастушок подошел к деду, оглядел стадо и присел в тень. Жара нарастала, и скоро коровы одна за другой улеглись в траву. Теперь можно было и пообедать. Старик развязал сумку, достал краюху ржаного хлеба, чеснок и соленую рыбу. Самодельным ножом он вырезал себе мякиш, посыпал круто солью, перекрестился и прошамкал беззубым ртом:

— Бери хлеб, пожуем.

Подпасок расстегнул воротник рубахи, взял корку, натер ее чесноком, тоже посыпал солью, но только поднес ее ко рту, как вдалеке заржал конь. Кешка вскочил, прикрыл рукою глаза от солнца и увидел на опушке всадника, стоявшего на стременах и осматривавшего поляну.

— Это кто ж, милачок? — тихо спросил пастух.

— Не знаю! Кто-то на коне! — ответил Кешка и, заложив два пальца в рот, пронзительно свистнул.

Верховой оглянулся на свист, опустился в седло и рысью направился к пастухам.

— Дедка, гляди! С ружьем! Матрос, что ли? Полосатый, как зебра, — шептал подпасок.

Дед стал на колени, и теперь оба рассматривали приближавшегося всадника. Откуда он появился в тайге да еще в таком наряде? Матрос — на коне!

Всадник был в бескозырке с красной лентой поперек тульи. Полосатая тельняшка крест-накрест перетянута пулеметными лентами, на поясе болталась кобура, за спиной — карабин, у седла — две гранаты-бутылки. Он подъехал к пастухам, тряхнул чубом и, не спешиваясь, весело кинул:

— Здорово, стар и мал, ни в солдаты, ни в матросы!

— Здравия желаем, — несмело ответил старик. — Просим милости…

— Кроме вас, тут есть кто?

Мальчик смотрел на верхового во все глаза.

— Есть! — быстро ответил он.

— Кто и где? — похлопал всадник по кобуре.

— Вона!.. — подпасок показал на отдыхающее стадо.

— Да не скотина!

— А тебе кого? — спросил пастух.

— Люди есть тут?

— А-а-а, — почесал бородку батрак. — Таперича, окромя нас, тута никого нету.

Матрос спешился, потрепал коня по холке и пустил его на траву. Пастухи повеселели — тревога первой встречи рассеивалась.

— Как живете, братишки? — спросил моряк.

— Ничево, дай бог здоровья. Ничево. Живем.

— Вы чего на меня так смотрите?! Своих не узнаете? — сказал матрос, и два ряда крупных зубов блеснули в озорной улыбке.

— Да таперича какое время. Один человек хорош, другой — плох, третий — за мил душу… Кто их разберет? А нам-то што? Мы пастухи, приглядываем скотину, и все… — говорил дед.

— А ты кто будешь? — вдруг спросил Кешка.

— А разве по мне не видно? Партизан! — ответил моряк, и снова блеснули его белые зубы. Он бросил бескозырку на траву, снял карабин и сел под тень кедра.

Пастушок одернул рубаху, подтянул штаны и весь обратился в слух и зрение, восторженно глядя на коренастую фигуру моряка. Так вот они какие, партизаны! И лицо подпаска уже выражало готовность следовать за матросом, куда он прикажет, совершать подвиги, рубить белогвардейцев. Приглаживая непослушные вихры, мальчик подсел к партизану и деловито посоветовал:

— Сними седло-то с коня! Спутай, пускай пасется!

— Спасибо, ни в солдаты, ни в матросы! — опять ввернул свою любимую поговорку матрос. — Хоть и жаль коня, а расседлать да стреножить — не рука! Не время! Да конь ученый — и так никуда не уйдет.

Матрос оглядел поляну, достал пачку сигарет и протянул старику:

— Кури, отец. Заморские… А мне дай махорочки, ежели найдется.

— Как не найтись? — ответил тот и начал возиться с кисетом.

Моряк ловко свернул цигарку, сладко затянулся и радостно заметил:

— Табачок настоящий! Ядреный! Шибко я по махорочке заскучал. Что же не пробуешь американских сигарет? Пестрые, как попугай, а силы нету. По Сеньке и шапка, ни в солдаты, ни в матросы!

Пастух с опаской посмотрел на сигареты, словно они могли взорваться, и осторожно вытащил одну.

— Кха-кха!.. — закашлялся он через минуту и отдал сигарету назад. — Не надо… Кха-кха! Как трава!

— Плохие? — спросил мальчик. — Так зачем их брать?

— Дареному коню в зубы не смотрят. У американцев взяты. Понял? — Партизан говорил отрывисто, постоянно встряхивая темным чубом. Вдруг он быстро вскочил, оглядел поляну и снова сел. — Чей скот пасете?

— Ясно дело — хозяйский, — ответил старик.

— То-то оно и есть — хозяйский. Сам жрет, а вас чесноком да сухой коркой кормит, чтобы не зажирели? Эх, ни в солдаты, ни в матросы!

Он посмотрел на висевший на подсошках закопченный котелок и продолжал:

— Ну, пасите пока. Уж скоро им отдавать концы. А если не захотят, так на абордаж возьмем. Силой заставим. Пусть улепетывают вместе с японцами да с американцами. В морской воде выкупаем. За границей пусть пресмыкаются. — Он опять окинул взглядом поляну и сбросил с толстой и короткой шеи муравья.

Кешка, разглядывая матроса, так и порывался потрогать гранату и якорь на ленточке, но не решался, — а вдруг скажет: «Чего лапаешь?»

— А как ты стал партизаном? — наконец выговорил он.

Моряк будто не слышал и спросил:

— А хозяин ваш часто приезжает на заимку?

— Та он, трястя его матери, таперича совсем не будет наведываться, — заговорил дед. — Скоро убежит… Опаску имеет супротив партизан.

— О чем же он говорит?

— При нас у хозяев не клеится беседа, — вмешался в разговор Кешка, сверкая глазами. — Болтают, мол, на базаре все дорого, мешок сеянки, говорят, большие деньги стоит. Товару в лавках мало. В Харбин хозяева бегут, — охотно делился он последними новостями. — Говорят про Колчака, про атамана Семенова да про американцев, япошек, что они плохо воюют с красными. Партизан давно, мол, нужно было выкинуть из сопок, а то скоро, говорят, все мосты повзрывают. Ездить, мол, можно только днем, а ночью — нет. И еще говорят, что японцам пришла подмога из Владивостока. Сейчас выгружаются в Никольске.

— Так, так. Подмога из-за моря пришла? — переспросил матрос. Он лихо тряхнул чубом. — А как тебя зовут, ни в солдаты, ни в матросы?

— Кешкой Башлыковым. А тебя как?

— Яков. Фамилия — Налетов! — ответил моряк. — Так ты, ни в солдаты, ни в матросы, спрашиваешь, как я стал партизаном?.. Служил в восемнадцатом году на, острове Русском на корабле «Бедовый». Видишь — ленточка на бескозырке? Ну, конечно, подняли мы красный флаг. Летом поехал в Никольск, а там в это время чехи заняли город. Нашим пришлось скрываться: кому в сопки, кому по хибаркам. Потом комитет большевиков собрал ребят из железнодорожных мастерских. Я там работать стал. Гляжу, значит, вышел седой братишка-мастеровой и говорит, что, дескать, мировая контра — Америка, Япония, Англия и прочие и прочие — помогают Колчаку, поганят нашу землю. Молодые парни по призыву большевиков должны идти в партизаны. А то, дескать, опять царя посадят на трон. Ясно? Я слушал, сидел, как на шиповнике. Думал: «Уж если падать, так с вороного коня!» Он еще махал свою речь, а я с места дал полный вперед: «Запиши в партизаны!» Меня дернули: «Пусть к концу подойдет». А я давай огрызаться: «Потом пусть пришвартовывается, а сейчас записывай! Что мешкаете? На приколе не хочу сидеть!» И к столу: «Запиши! Налетов — и баста. Да первым, смотри, запиши!»

— И сразу записали? — завистливо спросил Кешка.

— Обожди, ни в солдаты, ни в матросы! Это дело заковыристое, надо по порядку. Все зашумели. А товарищ, дай бог ему здоровья, и говорит: «Будешь слушаться командиров и не такой будешь горячий, то я велю записать тебя. Понятно?» Я обнял его и сказал, что воды не замучу.

Мальчик не сводил глаз с говорившего.

— Ну, мне пора! — Матрос быстро встал и по-морскому расставил ноги, точно на палубе корабля во время шторма.

Вскочил и пастушок, старательно одергивая рубаху, потом, кряхтя, поднялся старик. Мальчик с нескрываемой грустью следил, как партизан надел бескозырку, закинул за спину карабин и развалисто направился к коню.

— Возьми меня с собой, — тихо попросил Кешка.

— Это зачем? Кобыла — за делом, а лошонок — без дела. Ты еще мал.

— А если я партизанам хозяйских коров пригоню? Ведь мясо, поди, нужно? Верно, дедка? — набивался подпасок, а его глаза не переставали умолять: «Ну возьми, ну что тебе стоит?»

— Ты, парень, захватил бы таперича с собой несколько коровенок-то, — согласился и старик.

Моряк расплылся в улыбке.

— Никак нельзя. За этих коровенок, отец, мне взбучка будет, да и вам тоже. Пусть пасутся, набирают сил. На все свое время. У нас пока есть трофейные консервы. Ну, пока, папаша. Лихом не поминайте. Всего вам хорошего!

— Дай же восподь и партизанам, сынок, главное — здравия… Да дерись ядрено. Бей белых да микада японского. Нашим скажи, рот пусть не разевают. Враг-то хитер, — напутствовал старый пастух. — Я буду денно и нощно бога молить.

— Бог-то бог, да главное — сам не будь плох!.. Не подкачай! — кивнул головой партизан и повернулся к Кешке. — Ну, малец, подрастай, ни в солдаты, ни в матросы!

Налетов звякнул шпорами. Они у него были непарные: одна — круглая, другая — с насечкой, мотнул широким клешем, взялся за луку и уверенно вскочил в седло. Боевой конь так и заходил под ним. Матрос дал шенкеля.

— До скорой встречи!

Гнедой попятился, напружинивая задние ноги, и с места взял рысью.

Кешка смотрел на широкую спину всадника. И, не успел тот отъехать пятидесяти шагов, вдруг пустился вдогонку, крича:

— Матрос, партизан, погоди!..

Яков придержал коня. Запыхавшийся Кешка подбежал и взволнованно спросил:

— Партизаны насовсем одолеют беляков и американцев с япошками?

Чтобы танцующий конь не оттоптал ему босых ног, он тоже прыгал с ноги на ногу.

Моряк сдерживая рвущуюся вперед лошадь, призадумался, потом тряхнул чубом и ухарски отчеканил:

— Насовсем! — и уже тихо закончил: — Ни в солдаты…

Почувствовав поводья, конь быстро понес Налетова через поляну.

Подпасок бежал к стаду и повторял:

— Насовсем! Насовсем!