Беспризорник Кешка и его друзья

1

Над городом выл буран, гнал тучи снежной пыли, валил заборы, а в районе крепости большой одноэтажный дом Августы Николаевны Градобоевой сиял сквозь метель освещенными окнами, у подъезда было оживленно.

Из летящего снега выныривали щегольские сани — парные и одиночки. Одним из последних приехал помощник начальника гарнизона. В николаевской шинели нараспашку, несмотря на пургу, он быстро вышел из саней и двинулся в дом, где перед ним предупредительно распахнулись двери. Старый генерал потопал у порога бурками, обивая снег, стряхнул папаху, разгладил бороду, вытер усы платком и, покачивая седой головой, заметил:

— Ну и погодка! Откуда такая напасть? У нас, в Орловской губернии, такого не бывает. Нет! Восток, знаете…

Бас его гремел, как в рупор. Все кругом почтительно улыбались.

— Так точно, ваше превосходительство! Погода как раз такая, чтобы большевиков морозить! — проговорил угодливо кинувшийся навстречу генералу штабс-капитан Осечкин. Он давно уже караулил генерала, чтобы «попасться ему на глаза», и теперь, опередив горничную; помог генералу снять шинель и бросился с ней к вешалке, сплошь занятой шинелями, шубами, меховыми ротондами.

— Вадим Петрович! Сюда, тут можно повесить! — выручил его брат хозяйки, показывая на свободное место.

— Правильно, Жорж! — обрадовался штабс-капитан и повесил шинель. — Знаете, и приятно и полезно поухаживать за начальством.

Генерал в доме Августы Николаевны был в первый раз. Он оглядел с порога обширную гостиную, оклеенную светлыми обоями, прищурился на люстру, блестевшую сотней хрустальных подвесок, на бронзовые бра на стенах, на вазы перед зеркалами в простенках.

Много труда и заботы положила хозяйка, чтобы навести такой блеск, чтобы достать все эти вещи уже после спешной эвакуации.

В гостиной собрались и военные, и штатские, и дамы. Еще недавно все эти люди считали, что старый строй непоколебим, что он вечен, а теперь и сами почти не верили в победу. Здесь были богачи, бежавшие от Красной Армии, их сынки, бранившие родителей за то, что те допустили революцию, помещики из России, купцы и коннозаводчики — вся публика, жаждавшая возврата старого, у которой революция отняла фабрики, заводы, лавки, банки, барыши. Сюда пришли офицеры-артиллеристы, кавалеристы, пехотинцы и казаки, то и дело метавшиеся отсюда в Харбин ради политических и торговых спекуляций. Все это были люди без будущего, живущие только сегодняшним днем.

Гости стояли группами, сидели, разговаривали в ожидании ужина. Говорили больше всего о последних событиях — о налетах партизан.

Хозяйка дома, в черном бархатном вечернем платье, наконец выплыла на середину зала. Любезно улыбаясь направо и налево, она пригласила гостей к столу, и сама первая двинулась в столовую.

Усаживаясь, она довольным взглядом окинула богато сервированный стол. Все было в полном порядке, и хозяйка с улыбкой подняла хрустальный бокал, приглашая следовать ее примеру.

Старый генерал скоро охмелел. Осоловелым взглядом он окинул стол с изысканными закусками и заметил своим командирским басом:

— Обожаемая Августа Николаевна! Вы — волшебница! Лавки в нашем городе почти пусты, где же вы достаете все эти чудеса? Где этот рог изобилия?

— Все очень просто! — отозвалась попечительница. — Чурин, Кунст и Альберс доставляют из Маньчжурии. Почти все оттуда.

— Но, Августа Николаевна, если все из Маньчжурии, так не завезите опять чуму или холеру — там этого тоже немало! — попытался пошутить сидевший напротив коннозаводчик.

Никто не засмеялся.

— Кстати, господа, — продолжал коннозаводчик, — я слышал, в Екатеринбурге образован комитет по борьбе с тифом. Он предложил отменить рукопожатия — ведь не плохо придумано! Это же прямая зараза! Не образовать ли у нас в Никольске такой же комитет, а? Ведь у нас даже не тиф, а злейшая холера. Азиатская!

— Дражайший Николай Касьянович, вы, значит, отказываетесь целовать дамские ручки? — раздался голос войскового старшины. — Непохвально!

В ответ загремел смех. Действительно — к чему помнить о холере, если сейчас так светло, тепло, весело.

Жена коннозаводчика говорила своему соседу, артиллерийскому офицеру:

— Нет, нет и не спорьте, — хотя офицер и не собирался с ней спорить. — Убеждения простого люда очень шатки. Его можно и нужно привлечь на нашу сторону. А то что в самом деле? Покоя нет! Забастовки! Дрожи за свою жизнь! Ведь весной, еще совсем недавно, стреляли во Владивостоке в генерала Хорвата, а какой он чудесный человек. Говорят, что во Владивостоке формируется специальный отряд жандармов. Это было бы чудесно! А то кто же будет нас охранять?

— Надежда Петровна! — ответил ей артиллерийский офицер, занятый своей тарелкой. — Не беспокойтесь! Мы охраним вас. Мы ведь военные. Это наш долг. Но, конечно, нужны решительные меры. Я считаю необходимым всех рабочих в десятиверстной полосе вдоль железной дороги приписать к полкам стоящих там гарнизонов и распространить на них воинский устав и Дисциплину. Если забастовал — расстрелять! Вот!

Оратор выпил бокал вина и снова начал трудиться над вкусным блюдом.

— Батюшка, — спросил коннозаводчик — священника, — а не может ли бог напустить мор на большевиков?

Поп искоса взглянул на спрашивавшего, вздохнул и ответил дипломатично:

— Бог всегда с нами. Он знает наши скорби. Нужно только нам-то не забывать его. В этом все дело. И тогда господь поможет.

— Батюшка, а как вы теперь в церквах-то поминаете? — домогался сосед. — Ведь власти у нас то и дело меняются?

— А очень ясно и бесспорно. Поминаем мы богохранимую державу российскую, правительство ее и войско ее. Какая власть ни будет, а все правильно выйдет. Хе-хе!

Наконец загремели стулья, гости встали из-за стола и перешли в зал. Музыканты заиграли вальс. Хозяйка с генералом танцевала в первой паре. Они забыли про неприятности, про дела, про партизан. А вслед за ними закружились другие пары. Мелькали цветные платья дам, мундиры офицеров, погоны, ордена, позвякивали шпоры.

«Как хорошо! Если бы не революция! Если бы не эти большевики, — думал взволнованный бойскаут Жорж, с завистью смотря на танцевавших, — непременно был бы я генералом!»

Он выхватил из лубочной шкатулки горсть конфетти, швырнул на головы танцующих, а потом в разные стороны бросил серпантин. Разноцветные ленты полетели: обвивая пары. Стало еще веселее.

Следующий вальс Августа Николаевна отдала штабс-капитану Осечкину. Осечкин танцевал с упоением: он лихо запрокидывал голову, притоптывал каблуками лакированных сапог, позванивал серебряными шпорами. Вальс растрогал его душу. Сейчас у него были две заветные цели: добиться руки богатой вдовы Градобоевой и обосноваться в Харбине, чтобы там в безопасности выждать, пока в России воскреснет рухнувшая монархия.

— Августа Николаевна, — Осечкин показал глазами обвившую их голубую ленту, — вы видите?

Градобоева улыбнулась, задорно посмотрела на штабс-капитана.

— Вадим Петрович, говорите без обиняков. Чего же я не замечаю?

Штабс-капитан молчал и еще сильней кружил ее в вихре вальса.

— Вы молчите, друг мой? — улыбаясь, спрашивала она. — Не скрытничайте.

Он повторил:

— Августа Николаевна, вы видите голубую ленту?

— Предположим. Ну и что же?

— Как бы это выразиться? Эта голубая лента обвилась вокруг нас, — Осечкин опять замялся. — О, если бы это так было навеки! Навсегда. Мои мысли заняты только этим.

Артиллерийский офицер, танцевавший с женой коннозаводчика, задел локтем Осечкина, и голубая лента порвалась.

— Плохая примета, Вадим Петрович, — засмеялась Градобоева. — Ваша голубая лента обманчива. Молчите, друг мой? Вам нечего сказать?

Штабс-капитан был суеверен, мнителен, и намек на плохую примету его расстроил.

Вальс кончился, Августа Николаевна ушла распорядиться по хозяйству, а штабс-капитан, чувствуя себя несчастным, мрачно подошел к камину и уставился на огонь ничего не видящими глазами. Здесь и разыскал его Жорж, сообщив, что в прихожей ждет Хватов.

Хватов огляделся и сказал:

— Господин Осечкин, я только что со своей заимки. Есть новости о партизанах. У них новые силы. Захватили на днях японский пулемет.

Осечкин пришел в себя.

— Мы выступаем рано утром, как договорено. Вы лично проведете отряд к их логову! Учтите, буран замел все тропы. Как бы нам самим не влопаться!

— Да разве мне впервой? — проговорил Хватов. — Господи, я с детства все эти места знаю. Им и в голову не придет, что мы в такую непогоду выступим. А потом рассчитаемся и с мужиками, чтобы не помогали партизанам.

— Ладно. Рассчитаемся и с теми и с другими. А вы уходите сейчас. Отдыхайте. И я тоже уйду.

«Как же уехать, не попрощавшись с хозяйкой?» — подумал Осечкин, вернувшись в гостиную. Но Градобоевой поблизости не было, и он окликнул бойскаута:

— Жорж, подойди, дружок, сюда! Я сейчас должен уехать. Служба! Передай, дружок, Августе Николаевне: прошу извинения, что уехал не прощаясь. Ты это сделаешь, Жорж?

— Не забуду.

— Ну, я поехал! — Осечкин пошел одеваться.

2

Буран набирал силу.

Ребята все чаще теряли из виду друг друга и не заметили, как отстал Корешок.

У Лу замерзли ноги, и он тоже начал отставать. Когда ветер невыносимо дул в лицо, он отворачивался в сторону, нагибая голову. Но это мало помогало. Лу остановился, перевел дух и решил подождать Корешка. Тут на него налетел Ванька — у него сдуло с головы фуражку, и он кинулся ее догонять. От холода у Ваньки стучали зубы. Отыскав фуражку, он пытался вытряхнуть набившийся в нее снег, но потом махнул рукой да так и надел.

— Ты что стоишь? — спросил он Лу, стараясь перекричать ветер.

— Корешка жду.

— А где он?

— Откуда я знаю?..

— У тебя побелел нос, — сказал Ванька.

— Что-о?

Ванька повторил громче, но, поняв, что приятель опять его не расслышал, ткнул пальцем в обмороженную часть лица рукой, показал, что нужно делать.

В глазах у Лу была растерянность, он неуверенно и вяло тер варежкой нос, щеки и тихо всхлипывал. Ванька оставил Леньку и побежал догонять Кешку.

Кешку он нашел у забора и крикнул ему, что потерялся Корешок. «Надо было его в середину поставить», — с тревогой подумал Кешка.

Пришлось поворачивать обратно.

Кешка поплотнее натянул шапку, поглубже запрятал пальцы в рукава. Ванька, съежившись в три погибели, покорно двинулся за ним.

С трудом продвигаясь против ветра, они дошли до Лу. Тот стоял, прислонившись к воротам, и, весь дрожа, дожидался Корешка.

— Ну, что? — спросил Кешка. — Когда он отстал?

Ленька только развел закоченевшими руками. Ребята принялись звать Корешка, но вместо ответа слышали лишь свист ветра и скрип сорванной с нижней петли калитки.

— Около какого дома ты его видел в последний раз? — спросил Ванька.

Лу ответил не сразу. Он подумал и, не желая вытаскивать рук из карманов, показал головой на ближнее здание. Ребята пошли вперед. Несколько раз Кешка останавливался и опять принимался безрезультатно кричать в темноту:

— Ко-ре-шок! Ко-ре-шок!

От замыкания электрических проводов на миг озарился фасад дома, на головы мальчиков посыпались искры. Неподалеку упал с крыши лист гофрированного цинка, сорванный ветром.

В это время Кешка дернул Ваньку за рукав.

— Смотри, сугроб шевелится!

Кешка быстро разметал снег и крикнул радостно.

— Корешок!

Это был действительно Корешок, весь засыпанный снегом. Он так и остался сидеть на корточках возле кирпичного здания, прикрыв лицо длинными рукавами.

— Корешок, вставай! — Кешка схватил его за шиворот, пытаясь приподнять.

К Кешке присоединились Ленька и Ванька. Кое-как они растормошили задремавшего Корешка. Ребята заметили, что у него побелели щеки и нос, и, не сговариваясь, стали тереть его лицо снегом.

Корешок сперва хныкал, потом плакал, говоря, что они протрут ему кожу. Наконец Кешка решил, что тереть больше не надо.

— Вставай. Пойдем! — приказал он.

— Не пойду. Чо, ботинок каши просит! И пятка замерзла, и весь я промерз.

Кешка на мгновение задумался. Тащить Корешка силой они не могли: у всех мерзли руки. Поэтому он пошел на хитрость:

— Дурак, полиция сюда идет! Бежать надо, понял?!

Это сообщение подействовало на Корешка, придало ему сил. При помощи ребят он, пошатываясь, встал на ноги; его бил озноб.

— А куда пойдем? Чо полиция делала в ночлежке?

— Шуровали. Искали листовки партизанские. Теперь нас ищут. А ты всех подводишь. Из-за тебя и всех заграбастают. Пошли!

3

Ребята ничего не видели уже в нескольких шагах. Они зашли за угол дома, где не так сильно дул ветер, и молча прижались друг к другу. Кто переступал с ноги на ногу, кто дыханием пытался согреть озябшие руки, кто тер щеку, нос или подбородок.

Напротив сквозь ставни в окнах гостиницы пробивались узкие полоски света.

— Замерз. Идемте, чо мы стоим? — жалобно бормотал Корешок. — Замерз… — Он в отчаянии готов был опять присесть тут же около забора.

Тогда Ванька негнущимися пальцами расстегнул свою тужурку и, ни слова не говоря, снял ее, накинул на Корешка. Малыш сначала не понял, в чем дело, а поняв, стал отбиваться.

— Сними, ты чо, сам окоченеешь.

Но Ванька пригрозил ему кулаком:

— Я вот тебе сниму! Отогреешься, потом я надену.

А морозный ветер пронизывал его до костей. Надо было что-то делать, куда-то идти. Но куда?

Прошло еще несколько томительных минут.

Корешок, прыгая в Ванькиной тужурке, как в халате, жалобно спросил:

— Чо мы топчемся на одном месте? Ну, пошли!

Кешка, не поднимая головы, стоял мрачный и озабоченный. Он старался не смотреть в глаза товарищам и лихорадочно думал, где отогреться.

— Братва, пошли на «Зеленку»! — крикнул он.

«Зеленкой» в городе называли сад «Зеленый Остров», расположенный на окраине. Беспризорники знали этот сад хорошо, каждый из них летом не раз побывал там, перебираясь вброд через журчащую речушку. В зимнее время «Зеленый Остров» был совершенно необитаем. Поэтому-то ребята с недоумением посмотрели на Кешку, когда он предложил идти на «Зеленку» и устроиться там на ночлег.

— Под кустами, что ли, пристроиться? — недоверчиво сказал Ванька.

— Зачем под кустами? Мы заберемся в ресторан, на кухню. А там затопим печку. — Кешка нашарил в кармане спички и глубже нахлобучил шапку. — И будем посиживать, как китайские… — ветер сыпанул ему в лицо снег, он отвернулся, — как китайские императоры. Пошли, братва?!

4

Беспризорники часто теряли дорогу, петляли, но упорно продвигались вперед. Сперва они хотели пробраться на «Зеленку» по льду речки, но потом зашли на мост, соединявший остров с городом. На мосту ветер дул еще сильнее. Вьюга словно злилась, что не смогла сломить упорство детей.

Корешок решительно остановился и сбросил Ванькину тужурку.

— Одевай.

Ванька, еле попадая зубом на зуб, натянул ее, но он так продрог, что тепла не почувствовал.

Поплутав по заснеженным аллеям сада, ребята вышли к ресторану.

— Так и знал, что двери забиты, — сказал Лу.

— В окно надо! — предложил Ворон, притопывая от холода ногами.

Не долго думая, Кешка ударил по стеклу, потом вынул из рамы застрявшие осколки, чтобы не порезаться, и полез на разведку. Сразу забраться ему не удалось, окно было высоко от земли. Тогда Ванька подставил спину, и Кешка, просунув в окно плечи, перевалился внутрь ресторана.

Остальные трое, с нетерпением ожидая сигнала, жались к стене.

— Чо он так долго? Как за смертью, — не терпелось Корешку. Он становился на цыпочки, стараясь заглянуть в разбитое окно.

Вскоре ребята увидели, как внутри ресторана вспыхнул небольшой огонек свечи, а еще через минуту услышали радостный голос Кешки:

— Подавайте сюда Корешка! Живо!

Лу и Ванька подхватили мальчишку, протолкнули его голову в разбитое окно. Кешка принял Корешка и втащил в помещение. Затем при помощи Ваньки влез и Лу и последним — Ванька.

Огонек тускло освещал пустое помещение, запорошенных снегом детей. По заиндевевшим стенам заходили их тени. Между столов и стульев мальчики прошли к открытой двери, ведущей в кухню. По сравнению с улицей здесь был рай: ни ветра, ни Снега. Им показалось, что на кухне тепло. Но первое впечатление оказалось обманчивым. Друзья по-прежнему переступали с ноги на ногу и стучали зубами.

Лу растерянно осматривался, Ворон топтался на одном месте, растирал руки и все чаще и чаще покашливал.

Кешка подошел к печи, открыл дверку, заглянул внутрь. Затем приволок пару стульев, сломал их, положил обломки в печь, подсунул снизу старую газету «Уссурийский край» и зажег. Блики огня запрыгали на лицах детей. Обломки стульев горели плохо — тянуло дымом. Но ребята теснились около дверцы. Корешок снял ботинок и заметил со вздохом:

— Было бы гусиное сало, помазать бы обмороженную пятку.

— А я бы сало лучше съел… — сказал Лу. — А пятку лучше зализать.

Беспризорники впервые за этот день засмеялись. Наконец-то они убежали от колчаковской полиции и нашли пристанище. Ребята плотно закрыли кухонную дверь и раздаточное окно, сломали пустой ящик и подложили в печку дров. Скоро на кухне стало по-настоящему тепло. Дрова разгорелись так, что из печки послышался гул.

Корешку, верившему в ведьм и домовых, показалось, что ведьма, шевеля отвисшими, как у старой лошади, губами, с длинными космами, с клюкой спускается по трубе, шурша жесткой метлой. Он притих, молчал, пытаясь не подавать вида, что боится, но заметно прижался к Ваньке и, не отрывая глаз, косился на трубу.

— Кхе-кхе… Кхе-кхе!.. — закашлялся Ванька и обратился к товарищам: — А как могла полиция пронюхать о нашем «Ковчеге»?

— Как-то пронюхали, сволочи, — отозвался Кешка.

Беспризорники погрузились в невеселые размышления.

— Матрос сказывал, что партизаны скоро придут. Тогда всех беляков расшвыряют. Вот жизнь когда будет! Тогда уже мы носы позадираем перед маменькиными сынками, — заговорил Кешка, расчесывая пальцами темные густые волосы. — Полицию камнями забросаем.

— Дошлый, тебе нужно сидеть в ночлежке и не вылезать на улицу, а то полиция быстро сцапает, — прервал его рассуждения Лу.

— Мы будем еду сами промышлять. А ты, Дошлый, сиди в ночлежке, как Ленька говорит, и не показывай носа на улицу. А то и правда поймают, — поддержал Ванька. — Нас, наверно, полиция еще не знает, мы и будем тебя подкармливать.

— Ладно, братва. Еще несколько дней посижу. Сейчас вся полиция на ногах, рыскают, как волки, — согласился Кешка. Он потянул носом воздух и заметил: — Кухня есть, а вот жратвой не пахнет. Эх, картошки бы поесть жареной!

Усталость давала себя знать. Не раздеваясь, друзья легли на пол, поближе к печке, и, прижавшись друг к другу, стали засыпать. Ваньку трясло во сне.

За окном, на улице, скрипела на немазанных шарнирах сорванная с крючка ставня, гулко бился о стену большой ржавый болт. Ветер не унимался, взметал хлопья снега, засыпал скрипевший и стонущий ресторан, врывался в остывшую трубу, завывая волком, и свистел:

«У-у-у-у!.. Фью-ю-ю!»