Беспризорник Кешка и его друзья

1

Утром Кешка поделился с друзьями новым планом. Он предложил взять в типографии театральные афишки и вместе с ними раздать партизанские прокламации. Кешкин план одобрили, и беспризорники пошли в типографию.

— Вот хорошо, — радовался Корешок, — смешаем театральные и партизанские в одну кучу и раздадим — кому какая достанется. Или та, или та. Кто фартовый — тому партизанская достанется.

— А если тебя за руку схватят и спросят: «Где взял?» — остановил Кешка Корешка. — Что тогда?

— Скажем, что в типографии дали, и все. Их в типографии много и разные.

— Нет, так мы влипнем. Будем раздавать только театральные. А вот эти, — Кешка показал за пазуху, где лежали прокламации, — будем потихоньку подкидывать в почтовые ящики, в щели заборов. В руки давать не будем. Только разве своим в доску.

— Правильно, Дошлый. Нужно так, чтобы никто не видел, — поддержал Ванька.

Ребята подходили к булочной. У дверей стояла огромная толпа: тут были женщины, подростки, старики. Дети поминутно выбегали из очереди, чтобы согреться, они толкались, боролись, играли и опять втискивались на свои места.

У беспризорников подвело животы. Они подошли к толпе и с завистью смотрели на таких же детей, надеявшихся купить фунт ржаного хлеба.

— Кабы были деньги, мы бы смогли стать в очередь, — громко проговорил Ванька. — Ой, до чего ж вкусно пахнет! Давайте хоть понюхаем досыта.

Переступая с ноги на ногу, беспризорники долго стояли около телеграфного столба, подпертого двумя рельсами и походившего на человека на ходулях с распростертыми руками. Но хлеб для них был недосягаем.

Ванька, подтянув штаны, глотнул слюну и, отвернувшись от булочной, проговорил:

— Идем, Дошлый. Холодно стоять на одном месте.

И беспризорники молча поплелись в сторону Бульварной улицы.

2

В типографии, в печатном цехе, Кешка снял шапку и обратился к худощавому мужчине в пенсне:

— Дядя, дай мне афишки, я буду разбрасывать.

— Не разбрасывать, а давать в руки.

— Конечно, в руки. Это я не так сказал, — виновато поправился Кешка.

— Ладно. Только ты опоздал. Теперь остался самый дальний район города. Пойдешь по Николаевской улице, дойдешь до самого кладбища. Когда в том районе раздашь, завернешь в пятый полк. Оттуда можешь возвращаться по Унтербергеровской. Ясно? — закончил конторщик и пошел к плоскопечатной машине, где лежали афишки.

— Ясно, — Кешка радостно закивал нечесаной головой. — А контрамарку в иллюзион дашь?

— Контрамарку получишь, когда раздашь. Ясно?

— Мне нужно три контрамарки, — опять обратился Кешка к конторщику.

— Ты что, торговать ими будешь? — с напускной строгостью спросил тот.

— Торговать не буду. Нас трое. Ворон и Корешок там стоят. Они тоже будут мне помогать афишки разбр… нет, нет — раздавать, — поперхнулся Кешка.

— Ладно. Валяй. Когда все раздадите, тогда и получите три контрамарки. Ясно? — скороговоркой ответил конторщик, протягивая Кешке розовые рекламные листовки.

Получив афишки, Кешка выбежал за палисадник, где его с нетерпением ждали друзья.

— Дошлый, дай мне, я тоже буду раздавать, — показывая на пачку, проговорил Корешок.

— Сейчас. Дай выйти за калитку, там поделим.

Кешка повел друзей на бульвар. Там он отыскал удобное место между крепостным валом и большим деревом. Корешок присел на обнаженный корень, Ванька — на корточки около Кешки.

— Это тебе, Ворон. Пойдешь по Бульварной до Китайского базара. Там свернешь на Княжескую, а потом на Сенной базар. Выкрикивать не нужно. Раздавай втихаря прохожим.

— Что тут пропечатано? — принимая афишки, спросил Ванька.

— Зачем тебе знать? Раздавай, и все. Ведь без денег будешь давать.

— А если спросят, про что пропечатано?

— Ну, скажи, мол, про американский боевик, — недовольным тоном проговорил Кешка, не отрываясь от своего занятия.

Корешок терпеливо наблюдал, беспокоясь, чтобы старшие его не обделили. Не дождавшись своей очереди, он спросил:

— А чо мне не даешь? Теперь дай мне маленькие газетки.

— На и тебе немножко.

Кешка встал, посмотрел кругом. Убедившись, что вблизи никого нет, сел на прежнее место и вытащил из-за пазухи прокламации. Он положил их себе на колени, не выпуская из рук, точно боясь, чтобы у него их не отняли.

— Дай и этих мне, — попросил Ворон. Серые глаза его оживились. — Да побольше давай, не скупись.

— Только смотри не влопайся.

— Не трусь, Дошлый. В случае чего, я деру дам. Меня полицейский не догонит. Чего так мало? Дай больше. Хоть штук двадцать, — клянчил Ванька. — Я не засыплюсь.

— На еще.

— А чо мне? — умоляюще спросил Корешок. — Я тоже хочу помогать партизанам. И мне дай много. — Он держал наготове две руки, ожидая от Кешки половину пачки.

— Куда тебе? Ты быстро бегать не можешь, — возразил Кешка. — А если тебя схватят и спросят: «Кто тебе дал? Где ты взял?» Как тогда вывернешься? Верно, Ворон? Ну, что молчишь?

— Скажу, что в типографии дали вместе с этими. Вон их сколько. Дай хочь одну.

— Я тебе много дал театральных, и хватит.

— Этих мне не надо. Дай настоящих, партизанских! — настаивал Корешок, надувая губы.

— Ладно, Корешок, я тебе оставлю, а дам, когда мы встретимся на Маленьком базаре. Ты при мне подсунешь их куда-нибудь. А сейчас иди вместе с Вороном и раздавай пока эти.

Корешок опустил голову, засунул палец в рот и отошел в сторону. Он решил, что никогда больше не будет играть ни с Кешкой, ни с Ванькой. Даже порывался сейчас же сказать, что уйдет от них, будет скитаться один или уедет к атаману Безухому. Пусть остаются они тогда вдвоем. Эту угрозу он всегда приберегал на последний момент, когда все убеждения были исчерпаны, и высказывал только в исключительных случаях. В то же время Корешок чувствовал, что друзья правы, но вида не подавал. Одной рукой он держался за дерево и ногой потихоньку сгребал сухой лист.

— Хватит тебе, Корешок. Нужно расходиться, — сказал Кешка. — Твои листовки я приберегу.

Корешок молчал. Кешка дал Ваньке еще несколько партизанских прокламаций, две запрятал для Корешка, а остальные положил так, чтобы их можно было быстро вытаскивать.

— Идем, Корешок, — встал Ванька. — Будешь мне помогать. На стреме будешь стоять, когда я буду разбрасывать партизанские. Дошлый тебе оставит.

Беспризорники разошлись в разные стороны.

3

Не оглядываясь, Кешка быстро шагал по улице. Подойдя к почтовому ящику, прибитому у ворот колбасной фабрики Саковского, он вдруг заколебался, сердце у него забилось. Кешка засунул руку за пазуху, взялся за прокламацию, но не вытащил ее, боясь, что кто-нибудь увидит. Вместо прокламации он взял театральную афишку и только хотел положить ее в почтовый ящик, как неожиданно заскрипел запор калитки. Кешка застыл на месте. Калитка приоткрылась, и сторож высунул голову.

— Тебе чего, малец?

— Прочитай это, — с заметной запинкой проговорил растерявшийся Кешка, протягивая старику афишку.

— Спасибо. Читать мы, таво, не мастаки. На эту самую… на цигарку пригодится, — протянул сторож. — Э-э… Да она, кажись, таво, какая-то крашеная. Цигарку не таво. Ну ладно, давай, в хозяйстве пригодится. А что там кажут? Опять хулу на партизан?

— Про американскую картину. Боевик! — поторопился ответить Кешка.

Он облегченно вздохнул и пошел дальше, слыша непонятное бормотанье старика и скрежет шарнир. «Струсил. Трус! Корешок меньше меня, и то так бы не сделал», — ругал себя Кешка, но после некоторого размышления решил, что поступил правильно: а вдруг сторож притворялся? Но где-то в душе его грыз укор: «Струсил, струсил… Трус…»

Мучимый совестью, Кешка вспомнил матроса и представил, что Налетов видел его трусость. «Эх ты, девчонка, — сказал бы матрос, — а еще в партизаны хотел. Тебе в бабки играть, а не партизаном быть». Эти мысли придали Кешке смелости. Он вручил одну афишку о боевике женщине, шедшей ему навстречу, подошел к кондитерской фабрике, опасливо осмотрелся, вложил партизанскую прокламацию в дверное кольцо калитки и как ни в чем не бывало пошел дальше. Начало было положено, и это подбодрило его. Кешка раздал прохожим несколько розовых афишек. Потом остановился возле китайской лавочки, делая вид, что читает вывеску, потихоньку вложил в щель двери партизанскую прокламацию, быстро отошел на тротуар и принял беспечный вид.

«А что если школярам подсунуть? — подумал Кешка, смотря на церковноприходскую школу. — Эта братва шныряет по всем углам. Обязательно подберет на перемене. Надо подбросить. Прочитают про наших партизан и отцам расскажут».

Мальчик спешил. Он засунул руку за пазуху, подошел к школьной ограде, припал к забору и, выждав момент, швырнул штук пять прокламаций. Потом перебежал на левую сторону улицы и сунул одну прокламацию под ворота дома, вторую положил на крыльцо фотографии «Ива», несколько прокламаций вложил в почтовый ящик гостиницы «Киев», осмелев, дал одну рабочему квасного завода, вторую китайскому носильщику с рогульками на спине. Теперь Кешка был уверен в успехе своего дела и быстро расправлялся с оставшимися афишками и партизанскими прокламациями.

Через час, кроме двух прокламаций, отложенных для Корешка, у Кешки осталась только одна. Он хотел засунуть ее в щель дощатого забора, но, когда подошел к нему, послышалось ворчанье собаки и пискливый голосок закричал:

— Девочки, девочки! Мальчишка-оборванец!..

Кешка отпрянул от забора, перешел улицу, остановился возле богатого особняка и, переждав, пока пройдут прохожие, вложил последнюю прокламацию в почтовый ящик…

4

Начальник никольск-уссурийской контрразведки Осечкин жил на Николаевской улице в роскошном особняке, стоявшем на гранитном фундаменте. Края резного фронтона, походившие на кружева, разрисованные наличники и двустворчатая дверь, выходившая на крыльцо с навесом, придавали дому нарядный вид. Усадьба была обнесена узорным забором.

Штабс-капитан Осечкин велел вестовому оседлать двух рысаков: одного под мужское седло, другое под дамское:

— Эх, ну и денек. Не день, а просто — божий рай! — рассуждал контрразведчик, томясь желанием скорее встретиться с Градобоевой. — Приятно будет прокатиться с Августой Николаевной. Куда же мы с ней катнем? По городу кататься нет интереса. Поехать за Ильюшкину сопку или за Хенину? Опасно — могут партизаны поймать. Я для них — находка! — Осечкин гнул стек. — Нет, рисковать нельзя. Ну, там будет видно.

Осечкин полюбовался своим домом, потом, заложив руки за спину, не спеша пошел на задний двор, в конюшню. Там он пробыл недолго. Выходя из конюшни, Осечкин заметил, что кто-то на одно мгновение остановился у почтового ящика. Штабс-капитан притаился́, вытянул шею подобно собаке-ищейке и стал выжидать. Полицейское чутье его не обмануло: задержавшийся быстро отошел, и его небольшая фигура замелькала в заборных прорезях.

«Почта? — подумал начальник контрразведки. — Может быть, что-либо от Августы Николаевны? Но почему он отскочил, как ужаленный? Нужно посмотреть, как бы чего…»

Когда Осечкин отпер маленький замочек, извлек листовку и прочел: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — он затрясся от злости. Посмотрев на удалявшегося мальчика, штабс-капитан пробежал глазами по прокламации и сгоряча хотел было бежать за Кешкой в распахнутом халате, но спохватился: «Куда это я раздетый? И что это даст? Чертенок! Специально мне подбросил! Каков, а?!»

Осечкин вбежал в комнату и начал звонить по телефону:

— Алло?! Быстро! Это Прешиперский? Неизвестный мальчишка в замызганной тужурке, лет тринадцати, только что вложил в мой почтовый ящик большевистскую прокламацию. Он идет в вашу сторону. Поручаю вести наблюдение, пока не установите связь этого оборванца со взрослыми. Надо узнать, откуда он взял листовки. Я вам вышлю помощницу. Держите меня в курсе дела. — Осечкин бросил телефонную трубку и зашагал по комнате.