Беспризорник Кешка и его друзья

1

Прошло две недели, как уехал Налетов, а голос его все еще звучал в ушах подпаска. «Где сейчас матрос? Наверное, лупит американцев да япошек?» — думал мальчик. Мечта о побеге все сильней одолевала его, «Бежать! Скорее бежать!»

Яков придержал коня…

— Дедка, я убегу в город, — высказал Кешка старому пастуху волновавшие его мысли.

— Погоди, парень. Вот будешь гнать скотину, да разом до дому и завернешь. А то хозяин таперича жалованья не отдаст. Какую ни есть копейку, а заработал, — предостерегал дед.

— Не заплатит — и не надо! На лекарство в городе заработаю, а может, и партизаны дадут.

— Один-то заплутаешься…

Птичка с темно-синим брюшком села на сук соседнего куста, повернула любопытную головку к людям, почистила о ствол клюв, вспорхнула и ступеньками стала подниматься в небо.

— Мы вдвоем с Лу, — доказывал Кешка. — Ему тоже нелегко живется, уши дерут каждый день, а есть дают мало. Я его сговорю.

— Смотри сам. Ты — вольна птица. Хошь — сюды, хошь — туды податься можешь. Боязно только, кабы не заплутался.

— А мы хозяйского коня возьмем и доедем, во как! А в городе отпустим, пусть идет к хозяину, — твердил свое подпасок.

— Да вы и ездить-то не мастаки.

— Ка-ак не мастаки? Я умею рысью и галопом. Лу тоже может.

— Справных коней хозяин в город увел, тревожится, кабы их партизаны не угнали. Остались Вулкан да Пират. Вулкан боевой конь. А я подожду наших… Покуда город не отобьют.

2

Как-то вечером Кешка решил наконец поговорить с Лу о побеге. Ребята сидели на скамейке в глухом углу хватовского фруктового сада.

— Он храбрый, говоришь? — с завистью расспрашивал Лу. Ему было досадно, что Кешка, а не он увидел партизана.

— Ну да! Сразу двух американцев поймал. Еще, говорил, поймает. Он сказал, что в отряде у них все такие. Подрастай, говорит, в партизаны возьмем, — и Кешка таинственно шепнул: — Давай удерем в город. За уши не будут драть. К мамке вернешься. Давай, а? Может, в городе к партизанам попадем. А не хочешь, я один удеру, все равно тут не останусь.

Лу молчал, опустив голову. По его смуглому лицу видно было, что он никак не может решиться. Своих родителей мальчик не знал. Его мать, молодая китаянка, двенадцать лет назад пришла к бедной русской женщине с двухмесячным ребенком, ища приюта. Та ее приняла, а вскоре китаянка заболела и умерла. Рабочая семья похоронила китаянку и усыновила черноголового мальчика, дав ему имя, которое произнесла в последнюю минуту умирающая мать, — Лу. Ребенок стал любимцем семьи, вырос среди рабочей детворы и по разговору не отличался от русских сверстников. Теперь из всей семьи остались в живых только двое — Лу да его названная мать, привязанные друг к другу крепкой любовью.

Хозяйка заимки три дня назад так ударила Лу по голове, что у него до вечера звенело в ушах. На Кешкино предложение бежать от Хватова он только тяжело вздохнул и потрогал распухшее ухо. По натуре Лу был кроток. Наказывали ли его хозяева, уставал ли он от непосильной работы, все эти батрацкие невзгоды Лу переживал молча.

— Ну давай удерем! — продолжал уговаривать Кешка друга. — Утром пораньше встанем, выведем Вулкана из конюшни, оседлаем и айда. К вечеру доедем. Давай, Леньча? Ну! Тебе слабо́, слабо́?

Лу упорно молчал и только болтал босыми ногами. Не мог он сказать «да». Согласишься, а потом уж отказаться нельзя. А сказать «нет» ему тоже не хотелось. «Как же я останусь один?» — с тоской думал мальчик. И вдруг сразу решил:

— Ладно, удерем! Только зачем конь?

— Правильно, молодец, Леньча. Не струсил. Тебя бы и партизан похвалил, сказал бы, что годишься и в солдаты и в матросы. Во как! Они храбрых любят. А то раздумывал, как девчонка. Зачем конь, говоришь? А как без коня? За день не дойдешь. А ночью волки съедят. А на коне нам наплевать на всех волков. Такого стрекача дадим, — восхищенно шептал Кешка, обрадованный согласием товарища. — Ты захвати хлеба или сухарей на дорогу. Набери в карманы и отнеси в дупло старого дуба, знаешь?

— И верно. В дупле никто не увидит, — тихо согласился Лу. — А когда побежим?

— Если хлеб сегодня добудешь, так на рассвете давай удирать. Хозяин должен сейчас уехать.

О, как хотелось Кешке скорей покинуть ненавистную заимку!

Еще долго перешептывались бы маленькие заговорщики, обсуждая задуманный побег, да сердитый мужской бас донесся с открытой веранды хозяйского дома, где горела керосиновая лампа:

— Эй, Кешка! Где ты?

Тот робко откликнулся:

— Я тут.

— Иди сюда, живо! — раздраженно приказал хозяин.

— Иду! Беги, Леньча, — шепнул Кешка, — а то он сюда придет. Да смотри, уговор дороже денег, — на рассвете бежим!

Через минуту, поправляя свою кумачовую рубаху и бронзовый крестик на груди, Кешка стоял на крыльце перед полным, но энергичным мужчиной лет сорока пяти, в рубахе поверх брюк, заправленных в хромовые сапоги. Это был Хватов-старший, приехавший проверить, как идут дела на заимке, и расспросить сестру, не слыхала ли она чего о партизанах.

— Коров плохо пасете со стариком! — отчитывал хозяин Кешку, прихлопывая волосатой рукой комара на блестящей лысине. — Все по осоке гоняете? Надо менять пастбища: сегодня здесь, завтра там. А то на траву скотина вышла, а молока мало.

Пастушонок молча глядел на ноги хозяина.

— Запрягай Бегуна, мне ехать надо, — распорядился Хватов и быстро пошел в дом.

Мальчик спрыгнул с крыльца, побежал на конюшню, запряг лошадь и вывел ее к воротам.

Хозяин окинул взглядом коня, сердито приказал Кешке снять с упряжки колокольцы, грузно уселся в коляску, отчего заскрипели мягкие рессоры, и выехал со двора. А Кешка побежал в избу, откуда визгливым голосом звала его сестра Хватова.

Руки у нее были тонкие, как колесные спицы, пальцы — узловатые, длинные. Плоская грудь, большой нос, бескровные губы, всегда непричесанные волосы и сварливый характер — все это дало повод батракам называть ее Ведьмой.

— Бездельник! Сколько тебе нужно говорить? Иди качай Васюточку, — зло ворчала она, подкручивая фитиль и собираясь ложиться спать.

— Это Феклино дело, — тихо выговорил мальчик.

— Я тебе дам «Феклино»! Она у меня другим занята. Качай и не разговаривай!

Кешке хотелось спать, но он сел на табуретку, взялся рукой за витой шнур и стал его потихоньку тянуть. Колыбель поскрипывала: «Рук-рук, рук-рук». Взлохмаченная голова пастушонка сама клонилась набок. По стене мелькала тень зыбки. Временами Кешка прислушивался, посматривая на лицо ребенка, — спит? Но как только звуки «рук-рук» затихали, младенец начинал реветь, и с кровати, где дремала Ведьма, раздавался голос, скребущий душу:

— Куда спешишь?! На пожар торопишься, что ли? Почему перестал качать? Дай Васюточке заснуть!

Кешка косил глаза на хозяйскую кровать и думал: «Сама — спать, а я — качай! Вот удеру, не поспит несколько ночей, так узнает, как его укачивать. У, Ведьма!»

Время было позднее, сон одолевал, глаза слипались. Подпасок задул лампу, лег на пол и нехотя дергал уставшей рукой за шнурок. Сквозь дрему он все реже и реже слышал ненавистное «рук-рук» и вскоре уснул.

3

В двухстах шагах от строений, принадлежавших Ивану Хватову, стоял дом с надворными постройками его младшего брата Петра. Сейчас, когда скрывавшиеся в сопках партизаны совершали смелые набеги на железнодорожные мосты и другие важные объекты, находившиеся в руках белогвардейцев, он, как и старший брат, боялся жить на заимке и лишь изредка навещал ее, чтобы посмотреть, как ведется хозяйство. А сам в это время распродавал добро, скупал драгоценности и золото и одной ногой стоял в Никольск-Уссурийске, а другой — в Харбине.

В эту ночь в доме Петра Хватова было тихо, только со стороны конюшни изредка доносился слабый цокот копыт — это лошади в стойлах переступали на дощатом полу.

У амбара виднелась пристроенная глинобитная сараюшка с вмазанным небольшим стеклом. В ней у стены стоял деревянный топчан, сколоченный из шершавых досок. На нем валялось старое пальто, служившее Лу постелью. Мальчик охотно жил в сараюшке, чувствуя себя здесь свободнее. В хватовском доме он боялся сделать лишний шаг и, если его не звали, никогда не заходил даже на кухню.

Лу серьезно отнесся к побегу. Еще с вечера он незаметно взял на хозяйской кухне кусок белого хлеба, остаток курицы и под покровом темноты спрятал все это в условленном месте. А перед тем как ложиться спать, раскрыл настежь дверь сараюшки, чтобы услышать крик первых петухов. Но этого ему показалось недостаточно: он выставил оконное стекло и, полный тревожных мыслей, лег спать. Спал беспокойно. Чуть раздавался легкий шорох или лязг цепи сторожевой собаки, Лу вскакивал, прислушивался и, убедившись, что время не наступило, опять ложился. Ему снились всадники, похожие на моряков, рабочие, которые воевали в степи с американцами и японцами. В этом бою был и он с Кешкой, рубил саблей врагов. А противник наседал и наседал. Из-за сопки шли на партизан новые и новые сотни. Но вот враги дрогнули. Рядом с Кешкой и матросом летел во весь опор и Лу, преследуя отступавших. В самый интересный момент, когда его и Кешку награждали за отвагу, из курятника отчетливо и звонко донеслось:

— Ку-ка-ре-ку!

Лу вскочил, быстро протер заспанные глаза, положил в карман кремень, увеличительное стекло, пустую гильзу, затем вышел на улицу и осмотрелся. В большом одноэтажном, сложенном в сруб, хватовском доме света в окнах не было. Лу насторожился: «Ведь могли же подслушать наш разговор с Кешкой и теперь поймают». Ему стало страшно. На цыпочках он подошел к собачьей будке, просунул худую руку в открытую дверцу, погладил по голове Рыжего, дал ему кусочек хлеба.

Гремя цепью, пес вылез из конуры, положил большие лапы на грудь китайчонку и несколько раз лизнул его лицо влажным и шершавым языком.

Мальчик не сопротивлялся. Ласка собаки растрогала его. Сдерживая себя, он молча потрепал единственного в хозяйском доме друга и на ходу проговорил:

— Прощай, Рыжик, прощай!

Пес последовал за ним, но цепь не пустила.

Крадучись, батрачонок подошел к заднему двору, вылез через дыру и побежал к условленному месту, чтобы посмотреть — там ли Кешка.

Кешки еще не было, и Лу хотел пуститься в обратный путь, чтобы разбудить друга, но подумал: «Дай-ка посмотрю, тут ли хлеб и курица?» Он подошел к дереву, присел на корточки и пошарил в дупле. Там ничего не было. «Неужели Кешка обманул? Взял хлеб и ускакал сам, а меня оставил. Пусть едет. Пусть скачет. Никогда играть с ним не буду. Это разве товарищ? Это — обманщик. Пусть, пусть! Он еще что-нибудь попросит у меня, я тогда ему припомню!»

Огорченный Лу пошел обратно, чтобы незаметно пробраться в сараюшку и лечь спать.

Звезды по-прежнему мерцали в вышине. Где-то щелкали соловьи, где-то хрипло прокричал филин, прощаясь с ночью:

— Ух-ма! Ух-ма!

Лу стало жутко. Досадуя на себя и ругая приятеля, он быстро шел к ненавистному дому и думал: «Хорошо, если не заметили, а то будет порка».

4

Проснувшись, Кешка сразу вспомнил о побеге. «Не проспал ли?» Но из спальни хозяйки послышался бой стенных часов:

— Бом, бом, бом!

«Три часа. Пора. Как же выбраться из дому? Если в дверь — заскрипит, — размышлял Кешка. — Полезу в окно!»

Он глянул на образа, тускло освещаемые мигавшей лампадой, подошел к кухонному столу, нащупал противень, взял оттуда несколько пряников и сухарь, положил их за пазуху и осторожно раскрыл окно; в лицо потянуло свежим ночным воздухом. Мальчик ловко взобрался на подоконник и спрыгнул во двор. «Ленька, наверно, давно ждет меня у дуба, а я все еще копаюсь», — подосадовал на себя Кешка и заторопился. Сделав два шага к конюшне, он остановился: «Ключи забыл взять! Да и как Вулкана будем взнуздывать? В недоуздке удил-то нет. А так нельзя — разнесет. Надо обратно лезть на кухню за уздечкой и ключами. Эх, разиня! — ругал себя Кешка. — Ладно, мигом вернусь, возьму ключи и уздечку!»

У ног его очутилась хозяйская собачонка Жулька. Она сладко поскуливала. Кешка что-то шепнул ей, залез на подоконник и стал водить ногой, нащупывая место на лавке, чтобы ступить. Вдруг с крынки слетело блюдце и громко задребезжало, а босая нога оказалась в большом горшке со сметаной. По телу мальчика пробежала дрожь, на лбу выступил пот. Кешка так и замер, плотнее прижавшись к подоконнику, боясь пошевелиться и даже вытащить ногу из горшка. «Не разбудил ли Ваську? Тогда все пропало. Ведьма схватит и будет бить».

Убедившись, что опасности нет, он осторожно подошел к стене, оставляя на полу следы, взял ключ, уздечку и тем же путем проворно вылез на улицу.

Дрожащими руками пастушонок отпер замок, висевший на массивной скобе, и потянул тяжелую дверь. Вороной конь повернул голову и, узнав подпаска, приветливо заржал. Мальчик зашел в стойло, похлопал лошадь по шее, чувствуя, как мелкая дрожь прошла по телу животного, порывистым движением снял недоуздок, взял уздечку и торопливо стал просовывать удила в рот лошади, стараясь разжать стиснутые зубы.

— Назад! Сдать назад! Ну скорей, Вулканчик, скорей! — приглушенным голосом уговаривал Кешка.

Конь неловко попятился, гулко ступая подковами по сырому полу.

Подпасок снял со стены тяжелое казачье седло, укоротил ремни, суетливо оседлал мерина и вывел его из конюшни. Потом он вытащил задвижку, замыкавшую одновременно ворота и калитку, и очутился за двором. Подведя лошадь к скамейке, прибитой к забору, он поспешно сел в седло, опасливо взглянул на хозяйский дом — нет ли в окнах света? — дал шенкеля, и конь рванул вперед.

В небе звезды уже потускнели, чуть брезжил рассвет. Темные кроны деревьев безмолвствовали.

Еще не доехав до условленного места, Кешка увидел двинувшийся ему навстречу силуэт. Он насторожился и стал всматриваться в темноту.

— Леньча, ты? — узнав приятеля, прошептал он. — Скорей садись.

— Ты брал, Кешка, хлеб и курицу? — спросил Лу, не подходя близко к лошади.

— Что в дупло ты хотел положить? Нет, не брал. Да ладно, искать не будем. Завалились, наверно, куда-нибудь. Я сухарь утащил да несколько пряников — и хватит. Скорей, Лу, давай руку.

Лу засуетился, неумело вдевая ногу в стремя.

— Ну скорей! — взволнованно подгонял Кешка.

Лу дважды срывался со стремени и проворно отскакивал, боясь, как бы лошадь не наехала на него.

— Что он у тебя крутится, как змей? — сердился Лу.

— Чего ты, черт, топчешься! Назад! Стой! Вперед, ну, вперед! Еще немного! Ну, Леньча, давай руку!

Только Лу протянул руку, как лошадь мотнула хвостом и отступила. Кешка развернул Вулкана.

— Чуть-чуть! Во-во, хватит! Стой! — командовал Лу.

Наконец Кешка схватил товарища за воротник и потянул, что есть силы, не обращая внимания на треск рубашки. Кряхтя, Лу уцепился за заднюю луку, забросил ногу на спину лошади и с трудом вскарабкался.

— Чего ты меня за руки схватил? Как же я буду править? Держись за бока… Ну, поехали!

Ребята помчались по пыльной проселочной дороге. Перед глазами у них мелькали темные силуэты придорожных деревьев, а в ушах четко отдавался топот конских копыт.

На крутом повороте Кешка прильнул к луке, руками и ногами вцепился в лошадь и оглянулся на хватовский дом. Но сквозь кусты разглядеть ничего не удалось. «Эх, один конец!» — пронеслось в голове Кешки, он ослабил поводья, и лошадь поскакала дальше.