Беспризорник Кешка и его друзья

1

Накануне была оттепель. За ночь на голых ветвях тополей наросла пушистая изморозь, и сейчас они искрились от прикосновения солнечных лучей.

Через Налетова Сидорыч узнал о беспризорниках. Он послал на «Зеленый Остров» кочегара со своего паровоза, и тот в это утро привел ребят в дом машиниста. Сидорыч раздел их, отогрел возле печки, расспросил, кто они, откуда, потом усадил за стол и угостил кукурузной кашей.

Корешок, радуясь теплу, старался наесться досыта. Он исподлобья обводил всех хитроватыми глазами, и если Сидорыч не смотрел, зачерпывал деревянной ложкой побольше каши и быстро жевал.

— Что же вы собираетесь дальше делать? — спросил Сидорыч.

— Ничего. Шататься будем по базарам, и все… — ответил Лу.

Корешок перебил его.

— Шататься будем, пока наши не придут. А потом не будем шататься. В партизаны запишемся. Матрос Дошлому обещал.

«До прихода партизан вы пропадете от голода и холода», — подумал машинист. Он осторожно расспросил ребят о листовках, а потом сказал:

— А что, ребята, если вы останетесь у меня?

— Насовсем? — обрадовался Корешок, чуть не поперхнувшись кашей.

— Дальше будет видно, — ответил машинист, и его лицо посуровело. — Моя жена все еще не приехала из деревни. А мне одному скучно, да и за домом некому посмотреть, пока я езжу. Чем шататься по рынкам, живите пока у меня. Я сегодня уеду, а вы хозяйничайте. Да смотрите, чтобы дом не сожгли. И чтобы никуда не уходили. Если кто придет и будет спрашивать, так и скажите, что уехал на паровозе. А как вернусь, тогда и поговорим. Согласен, Кеша?

— А вы скоро приедете? — спросил Кешка.

— Скоро. Дня через четыре. Но вы духом не падайте. Я вам оставлю крупы кукурузной и хлеба. Дрова в сарае. Сидите себе в тепле. Что вам еще нужно?

Ребята рады были предложению Сидорыча и заверили его, что не спалят избу. Машинист вечером уехал, а Кешка, Корешок и Лу остались хозяйничать в его доме.

2

Прошло три дня, прошел четвертый, а машинист не возвращался. Ребята загрустили. Первое время теплая и относительно сытая жизнь их радовала, но к концу пятого дня им надоело сидеть дома, и они сходили на вокзал, где узнали, что будет ярмарка.

В воскресенье спозаранку мальчики пошли на базар. Наевшись кукурузной каши, оставшейся с вечера, они шли не торопясь, время от времени перебрасываясь малозначащими словами. По дороге заглядывали в кюветы, под заборы, и когда кто-нибудь из них подбирал скомканную бумажку, остальные смотрели — нет ли там чего-нибудь интересного. Корешок в мусоре, выброшенном лавочником, нашел сломанные ножницы и закричал:

— Чур, не делить! Чур, это мое!

Лу позавидовал Корешку, несколько минут рылся сам, но ничего не нашел. А Корешок уже запрятал находку в карман.

Мальчики переходили с одной улицы на другую, осмотрели несколько мусорных ящиков и остановились возле витрины продуктовой лавки.

— Эх, вот эту бы колбасу к нашей каше, — сказал Лу, показывая на выставленные в витрине колбасные муляжи, блестевшие свежей восковой поверхностью.

Сытый Корешок вытащил из оттопыренного кармана небольшой осколок зеркала, посмотрел в него и спросил у Лу, показывая на свою шапку с неподвязанными ушами:

— Идет?

— Как корове седло! — засмеялся тот.

— Сам ты корова с седлом! — рассердился Корешок и поправил шапку чуть набок, с фасоном.

Ребят нагнала хлебная повозка. На козлах сидел старик, понукая гнедую лошадь. Как ни заманчив был далеко разносившийся запах свежеиспеченного хлеба, мальчики за этой повозкой не пошли, зная, что «Бородач», как звали они возницу, сам нагружал и сам выгружал булки, а все крошки из ящиков выметал и забирал с собой. У кондитерской остановилась другая повозка. Этот возница давал изредка ребятам хлеб, и они обрадовались.

— Дядя, помочь тебе хлеб носить? — спросил Кешка.

Возница промолчал.

— Брюхо болит… чо-то есть хочется, — надеясь разжалобить возницу, страдальчески сказал Корешок, гладя ладошкой по животу.

— Хозяин ругается! — отмахнулся возница, ловко доставая хлеб. А немного погодя добавил: — Ладно уж, таскайте, только быстро и не уроните булки.

Беспризорники от радости запрыгали. Когда возница становился к ним спиной, они украдкой отрывали от круглых булок «заусеницы» и незаметно жевали. Корешок думал: «А что если бы три булки дали? Все бы и съел!..»

Когда работа приблизилась к концу, вышел приказчик и разогнал мальчиков.

3

Над громадной базарной площадью, на которой разместилось бы целое городище, сотнями кружили голуби, а на земле, под ногами у лошадей, копошились воробьи.

Ярмарка шумела и клокотала. В центре толкучки, около фургона, плясала молодая черноокая цыганка. Она то легко взлетала, то скользила по насту, то прохаживалась по кругу, била в старинный тамбурин и звенела серебряными браслетами на запястьях, а расступившаяся толпа гудела: отовсюду неслись возгласы одобрения, хлопали ладоши.

Тут же рядом разбитной барахольщик махал подолом юбки перед носом старика:

— Купи, мужик, юбку! Купи!

— Зачем мне юбка? Ей цена — копейка в базарный день.

— Купи, чудак! Баба ругать не будет!

Он полез в жилетный кармашек, понюхал табаку, а потом круто повернулся к женщине-торговке и хлопнул ее тяжелой рукой по спине:

Невдалеке, прямо на снегу, предприимчивый шулер разыгрывал из себя пьяного; тасуя колоду потрепанных атласных карт, он бойко выкрикивал:

— Ну с кем сыграем на интерес?! Шевелись, у кого деньги завелись! Красная — програё, черная — выграё! Ну, дядька Яков, ставь деньги на кон: рупь поставишь — два возьмешь!

Передразнивая шулера, Кешка крикнул:

— А два поставишь — шиш возьмешь!

— А ты, малыш, — отозвался шулер, — распроваливай отсюда! У тебя, малыш, в одном кармане — вошь на аркане, а в другом — блоха на цепи!

Ленька дернул Корешка за рукав:

— Наверно, пьяный? Или придуривается?

— Пошли, чо стоять? — подтолкнул Корешок Кешку.

Беспризорники обошли стороной древнего старика, продававшего в ведре из бересты приворотное зелье, и свернули к сбруйному ряду. Там на прилавках, стенах и дверях висели простые и выездные хомуты, вожжи, уздечки с медными кольцами и без колец, супони, седелки, чересседельники, подпруги, сыромятные ремни и постромки, попоны, брезентовые торбы. Здесь густо пахло колесной мазью.

Корешок увлекся конской сбруей. Он внимательно осматривал гужи, бубенцы и колокольчики, поводки и недоуздки, стремена. Уж больно понравилась ему плетеная казацкая нагайка! Он подошел ближе к прилавку, тронул гибкую нагайку рукой и сейчас же услышал:

— Голопупый, что пронюхиваешь? Не лапай — не купишь: кишка тонка! Задарма только дегтю могу дать.

— На чо мне деготь? Чо я буду с ним делать? — смутился Корешок, а сам еще раз потрогал нагайку.

— Братва, пошли в продуктовый ряд, — предложил Ленька.

На пути к продуктовому ряду друзья очутились в гуще беспорядочного потока лошадей и людей: извозчиков, крестьян из близких и далеких деревень, уссурийских казаков, барышников-цыган, интендантов американских, японских и чехословацких войск.

Здесь продавались, перепродавались и менялись гнедые русские битюги и орловские рысаки, цирковые кони и низкорослые монголки, выбракованные американские мулы и жирные китайские ломовые лошади, откормленные бобами.

Над всей базарной площадью клубился пар. Пахло сеном, конским потом и свежим навозом. Лошади ржали, фыркали, били о землю копытами, становились на дыбы. В разных местах слышалось щелканье бичей, раздавался свист.

Цыган и два деревенских мужика тут же, на санях-розвальнях, под одобрительные возгласы распивали магарыч — венец барышнической сделки.

Торг был в самом разгаре.

Пронырливый перекупщик расхваливал старого мерина. Ломовой извозчик заглядывал в зубы вороному коню, стараясь определить возраст, чтобы не дать маху. Усатый полтавский казак, в папахе набекрень, в добротном тулупе осматривал жеребца: не сбита ли холка, крепко ли стоит на ногах? Он то щупал ребра, то раздувал шерсть на боках: нет ли струпьев от шпор, то нагибался и по очереди брал ногу: целы ли копыта? При этом он приговаривал:

— Ну, стой, стой, дурачок! Тпру! Дай ножку, гнедок! Стой смирно!

По узкому проезду среди незапряженных коней на упитанной кобылице белой масти гарцевал цыган-пройдоха, с черной бородой, с массивной золотой серьгой в мочке и с ножом-чури за голенищем. В этот день он надеялся уехать с конской ярмарки на даровом коне, стать богаче на несколько десятков золотых рублей. Это веселило его барышническую душу. Завидя на дороге зазевавшегося Корешка, он заорал во всю глотку:

— Что хайло раззявил?! Дай дорогу, шалопай, а то копытом в рот заеду! — цыган подмигнул мужику, который участвовал в дележе барыша, за что обязан был поддакивать и набивать цену.

Корешок шарахнулся в сторону, а цыган, не слезая с лошади, решил с ходу кого-нибудь одурачить. Он жирной рукой хлопнул по плечу стоявшего рядом украинца:

— Ты что, паря, не фартовый сегодня? Рано запряг да поздно выехал? — барышник усмехнулся в усы, дал шенкеля и натянул поводья. Полукровка взвилась на дыбы, роняя изо рта пену. — Покупай! Али хошь — сменям на твово?! Моя — змея, а не кобылица: ни щербата, ни горбата, животом не надорвата! Вот лошака так лошака!

Украинец не успел раскрыть рта, как цыган уже поймал его руку и ухарски замахнулся:

— Ну, батя, по рукам: сменим баш на баш! Ты не проиграшь, а только выиграшь! Эта кобылица, батя, тебя на широ-о-кую дорогу выведет! Не кобылица, а золото!

«Хочешь сбить меня с панталыку, конокрад? Не выйдет!» — подумал украинец с плутоватыми глазами, держа за уздцы кровного рысака-красавца. Желая отделаться от назойливого цыгана, украинец сказал:

— Твоя кобылица крадена.

— Не нам попа судить, на то черти есть, батя! — шуткой отделался цыган. — Ну, батя, где твоя не пропадала?! Задаром отдаю. Вот попомнишь меня добрым словом. Не заработаю цыганятам даже на куриную ножку! Жалеть будешь, батя. Счастье свое в землю зарыл.

Видя, что сделка не состоится, цыган отъехал прочь.

Тут был и Хватов-старший, одетый в теплый полушубок военного образца, в шапке-ушанке, а рядом мерз в старом башлыке дед-батрак, с которым Кешка пас скот. Чувствуя плохую обстановку, сложившуюся для белогвардейцев, Хватов постепенно распродавал имущество. На ярмарку он вывел двух лошадей — Пирата и Волчка. Дед, держа коней под уздцы, водил их по площади, оставив у коновязи Вулкана — того самого коня, на котором убежали Кешка и Ленька с заимки. Хватов шел рядом с дедом, похлопывая кнутом по голенищу.

Проходя мимо, Кешка увидел привязанного Вулкана. Мальчик остановился. Вспомнились обиды, нанесенные Хватовым ему и деду-пастуху, и захотелось отомстить бывшему хозяину. Кешка отыскал глазами в толпе Хватова и, улучив момент, пробрался к коновязи, погладил по шее Вулкана и быстро развязал повод уздечки.

— Пошел, Вулканчик! Пошел домой. Пусть хозяин пешком потопает.

Лошадь, почувствовав свободу, попятилась от коновязи, а Кешка, пригнувшись, исчез в людском потоке и присоединился к товарищам.

4

Поручик Прешиперский чувствовал себя отвратительно: после бегства мальчишки, распространявшего листовки, начальник контрразведки намекнул, что если он и дальше так будет выполнять его поручения, то больше не получит серьезных заданий.

Сослуживцы при случае едко подшучивали над Удавкой, и его репутация в контрразведке заметно пала. Чтобы исправить свои дела, поручик энергично действовал. Он посещал постоялые дворы, вокзалы и рынки. Только на «Зеленый Остров» не догадался заглянуть.

Начальство выражало недовольство плохой работой контрразведки. Оно считало, что тайная полиция плохо борется с большевиками. Об этом думал Прешиперский, собираясь обойти окраины города, как вдруг послышался звонок. Он открыл дверь и принял от вошедшего гимназиста записку.

«Господин поручик! — прочитал сыщик. — На конской ярмарке я случайно встретил около коновязи сорванца, которого вы ищете, — распространителя партизанских листовок. Я его хорошо знаю. Летом он приходил к моей сестре и просил, чтобы она его приняла в приют. Однажды они напали на меня около бани. Я веду за ним наблюдение. Скорей приезжайте. Жорж».

— Неужто?! — невольно вырвалось из уст Удавки.

Его раскосые глаза радостно забегали. Он еще раз прочел записку, подошел к телефону, вызвал экипаж, быстро надел пальто с каракулевым воротником, шапку и в ожидании лошади еще раз рассмотрел фотографию Кешки, сделанную сыщицей.

Постучали в дверь. Сыщик сунул фотографию в карман и с порога бросил кучеру:

— Рысью на ярмарку!

5

— Дошлый, — шепотом сказал Лу и в то же время потихоньку наступил товарищу на носок ботинка, что на условном языке беспризорников означало: «Сразу не смотри, а то заметят». — Гимназист с завязанной щекой, в шинели и в штанах на выпуск все время за нами ходит. Как бы не скаут.

Кешка, считавший себя в постоянной опасности, вздрогнул. Затем он надвинул шапку на глаза, полуобернулся и мельком взглянул на гимназиста.

— Как хвост привязался. Мы на барахольный ряд — и он на барахольный ряд. Мы от барахольного — и он от барахольного. Мы к сбруйному ряду — и он туда же. Мы тут стали около коняк, — и он тут около коняк. Не иначе, как тот скаут, а? Давай дадим деру?

Кешка еще раз украдкой обернулся, пытаясь узнать своего старого врага, но у гимназиста была перевязана щека, и это мешало рассмотреть его лицо.

— А он часто на нас смотрит?

— Смотрит-то вроде не часто, а вот ходит по пятам, — ответил Лу.

— Скажи Корешку, а то он рот разевает да мух ловит. Пусть ближе около нас трется, — посоветовал Кешка и спросил, оглядывая себя: — А как я в этой тужурке, похож на себя?

Ленька оглядел приятеля с ног до головы и отрицательно замотал головой.

— Только рожа. А так нет. Ты скорчи ее как-нибудь, чтобы не был похож сам на себя. Вроде ты косоротый.

Лу пошел предупредить Корешка, а Кешка посматривал на гимназиста, остановившегося около коня, и тревожно размышлял: «А что, если меня узнает полиция и схватит? Буду отпираться. Откуда они взяли, что я партизанские прокламации подбрасывал? Пусть докажут. Буду молчать, как рыба… А вдруг спросят: мол, раз ничего не было, так зачем убегал?..»

Корешок вертелся около заиндевевшего пони и думал: «Шаровары у меня военные, с лампасами! Вот только не хватает коня». Потом он стал глазами примеряться, как заскакивать на пони «по-партизански» — с ходу или залезать при помощи стремени.

«Увести да в сопки к партизанам заявиться на этом коне. Главный тогда б обязательно принял в отряд и ружье б дал с маленькой саблей. Бомбы навешал на пояс», — мечтал Корешок, не сводя завистливых глаз с лошадки. Он несколько раз порывался погладить ее, но удерживался, боясь, чтобы хозяин не ударил его кнутом. Наконец он осмелился, подошел к лошадке, и, улучив момент, потрогал пальцем ее шею. Ему захотелось посмотреть лодашке в зубы и определить возраст, как это делают взрослые, но в это время к нему подошел Лу.

— Корешок, иди сюда. Что ты тут глазеешь? — Тот не ответил. Тогда Лу повысил голос: — Иди сюда!

— И чо привязался? Скулит и скулит, — отмахнулся недовольный Корешок. Но тут же стал хвастаться: — Лень, а ты знаешь, я гладил эту лошадку. Она не брыкается. Могу еще погладить. И даже в зубы заглядывал! Она совсем молодая. Ей лет столько, сколько и мне.

После того как Ленька сердито дернул его за рукав, Корешок совсем рассердился.

— Чо ты пужаешь? Тебя завидки берут, чо я лошадке рот раскрыл и в зубы заглянул, да?

Тогда Лу шепнул ему про подозрительного гимназиста. Тревога друзей передалась Корешку. Он сразу забыл о пони и подумал: «Скаут полицию покличет, сцапают Дошлого и начнут дубасить, как матроса на вокзале».

Мальчики быстро пошли к Кешке.

В это время гимназист стороной ходил вокруг Кешки, и Кешка хорошо рассмотрел его. Это был скаут. Надо было от него избавиться. Не подавая виду, он незаметно шепнул подошедшим друзьям:

— Расходитесь в разные стороны, а я пойду прямо, посмотрю, — за кем он поплетется?

Ленька и Корешок отошли от Кешки: один — направо, другой — налево. Кешка направился к скобяному магазину. Не оборачиваясь, он зашел в магазин, закрыл за собой дверь, дыханием оттаял заиндевевшее дверное стекло и услышал сердитый голос хозяина:

— Мальчик, чего возишься? Сломаешь мне стекло!

Не ответив, Кешка быстро протер рукавом тужурки стекло и одним глазом посмотрел в небольшой кружочек. Сердце у него замерло: к лавке рядом со скаутом шагал сыщик. Надо было скорее куда-то спрятаться. В это время хозяин заорал из-за прилавка:

— Чего трешься? Пшел вон отсюда!

Согнувшись, Кешка выскочил на улицу и пустился бежать. Он стремительно влетел в широкие боковые двери продуктового ряда и хотел прошмыгнуть на улицу в другую дверь, но налетел на большой бидон с молоком, опрокинул его, и молоко хлынуло через широкое горло.

— Скаженный, чи шо? Видкиля цэ вин узявся?! — всплеснула руками крестьянка, подхватывая бидон. Но было поздно: молоко вылилось на землю, образовав большую белую лужу.

Оказавшись на улице, перепуганный Кешка юркнул в черный ход китайского жестяного квартала и, пробежав немного, залез под большую цинковую ванну и притаился, намереваясь переждать погоню.

Удавка и Жорж не заметили, как Кешка выскочил из скобяной лавки. Но когда они вошли в нее и увидели, что мальчишки нет, сыщик устремил правый глаз на хозяина лавки, а левый — на вторую дверь и строго осведомился:

— Где оборванец?

Хозяин сморщил горбатый нос, отчего его очки подпрыгнули, как велосипед на ухабе, и угодливо сообщил:

— Ваше благородие, он только что выскочил. Я таких у себя не прячу. Можете поверить моему честному слову.

Контрразведчику стало ясно, что мальчишка догадался о преследовании. Он резко повернулся, на пороге запнулся о «подкову счастья», выругался и выскочил на улицу. Ему удалось заметить, как беспризорник вбежал в боковые двери продуктового ряда. Прешиперский дал свисток, рассчитывая, что кто-нибудь задержит мальчугана, а сам вместе с Жоржем помчался по следам Кешки в продуктовый ряд.

— Сюда мальчишка вбежал. Такой оборвыш. Куда он делся?! — переводя дух, спросил поручик ту самую женщину, у которой Кешка нечаянно опрокинул бидон.

— Цэ шо вин здурив, чи шо? — затараторила женщина, показывая на лужу разлитого молока́.

— Я не знаю, кто из вас сдурел, — ты или он! Я опрашиваю — куда побежал оборванец? — с раздражением закричал сыщик.

— А хто мэни заплатыть гроши? Вы його знаетэ, чи ни?

Хозяйка еще что-то хотела сказать, но Прешиперский, потеряв терпение, закричал:

— Я тебя спрашиваю, куда он смылся?!

— Та нэ мыло… Я кажу, вин молоко пэрэкынув, тай годи.

— Дура! Куда побежал мальчишка, спрашивает тебя господин Прешиперский?! — вмешался Жорж, схватив женщину за ворот шубы и тряхнув так, что та заморгала глазами и закрестилась.

Перепуганная крестьянка показала на дверь.

— Чого цэ вы до мэнэ чипляетесь? Хиба я знаю! Вин, як той малый бис, наскочив на мое добро и як скажэнный утик туды, тай годи…

Преследователи выскочили в проход и остановились в нерешительности, раздумывая, куда делся беспризорник.

— Ты, Жорж, валяй вдоль дверей, да смотри в оба. А я пойду черными ходами. Что за дьявол! Прямо на глазах исчез! Он, по всей вероятности, где-то тут. Больше ему некуда деваться.

Сыщик быстро пошел по жестяному кварталу и стал осматривать лавки. Китайцы-жестянщики делали тазы, стиральные доски, ведра, ванны, кружки, баки, скребницы. От частых ударов деревянными молотками по жести стоял неимоверный шум и звон.

Удавка зажал уши и набросился на работавшего китайца, запретив ему бить молотком. Китаец перестал колотить по ободку ведра, не понимая, чего хочет разгневанный русский «капитан». Видя, что шум и звон не уменьшились, поручик плюнул и закричал:

— Ты не видал оборванного мальчишку?!

Китаец отрицательно замотал головой и еле выговорил на ломаном русском языке:

— Моя не видала.

Кешка лежал под ванной ни жив ни мертв. Он слышал разговор сыщика с жестянщиком.

Чувствуя, что мальчишка может опять уйти, контрразведчик с силой пнул подойник, он полетел кувырком и ударился о ванну, под которой прятался Кешка. Кешка вздрогнул всем телом и чуть было не выскочил. Несмотря на то, что он лежал ничком на снегу, у него на лбу выступила испарина: «Пропал!»