Беспризорник Кешка и его друзья

1

Поручик Прешиперский давно не был в таком хорошем расположении духа. Он смеялся, шутил и рассуждал сам с собой, готовясь к предстоящему допросу.

Поздно ночью он приказал привести арестованного. «Ну, что ж, беседа у меня с этим вшивым мальчуганом сперва будет ди-пло-ма-ти-чес-кая, — подумал он и глянул на стену, где висела плетка-треххвостка. — Я все же добьюсь признания! Теперь начальство мою работу оценит…»

Сыщик важно сел в глубокое кресло, обитое коричневой кожей, положил руки на подлокотники и, чмокнув губами, подозвал овчарку, лежавшую у дверей.

Хорошее настроение не проходило, и Прешиперский сиплым голосом запел:

В дверь постучали, поручик перестал петь и крикнул:

— Введите!

Дверь распахнулась, и, подталкиваемый в спину дежурным, Кешка переступил порог. Поддерживая штаны, он остановился около двери, прищурил заспанные глаза на яркий электрический свет. Волосы его были взъерошены, на острых плечах висели жалкие лохмотья.

Поручик глазами приказал дежурному удалиться, сел поудобней и притворно заулыбался, глядя на мальчика.

— Давай познакомимся. Меня зовут Станислав. А тебя как? — Удавка старался говорить ласково, задушевно, точно он желал Кешке всяческих благ.

Беспризорник молча смотрел себе под ноги и по-прежнему поддерживал руками штаны.

— Подойди ближе, не стесняйся. Какого вероисповедания?

Кешка молчал.

— Как тебя зовут? Как фамилия?

— Православного, — сухо начал мальчик. — А зовут Кешка Башлыков.

— Пуговицы-то еще не пришили на штанах? Да? Не послушались. А ведь я велел сейчас же пришить все пуговицы и крючки, — он небрежно нажал кнопку.

Вошел тот же дежурный и через несколько минут пришил к штанам пуговицы.

— Есть-то тебе сегодня давали?

Поручик не настаивал на ответе. Он полез в ящик письменного стола и достал два пирожных, приготовленных им на всякий случай.

— На пока немного подкрепись. — Кешка не трогался с места. — Ну, бери, бери. Чего стесняешься? Или тебе курица надоела, так ты конины захотел? — начал раздражаться контрразведчик. — Напрасно отказываешься. Пирожное лучший сорт — сенаторское! Ну, ладно, раз не хочешь, пусть тогда пес съест.

Он взял пирожное и швырнул его собаке. Овчарка на лету поймала его, проглотила и облизнулась, показывая розовый язык. Потом зевнула, полузакрыла глаза и уткнула нос в лапы.

Кешка посмотрел на страшную собаку, заметил висевшую на стене плетку, и сонливость слетела с него мигом. Он заметно оробел. Эта перемена не ускользнула от проницательных глаз поручика. Он усмехнулся и подумал: «Боится. Это хорошо. А ведь я его еще не пугал…»

— Ты, конечно, прав был. Разбрасывая листовки, ты хотел себе заработать на кусок хлеба? Или на билет в иллюзион? Я бы тоже так поступил, будучи на твоем месте. Что тут такого? Решительно ничего. За это мы не наказываем.

— Ну да, мне обещали… — начал несмело Кешка.

— …партизаны, — попытался подсказать Удавка.

— Нет. Не партизаны! — резко ответил Кешка, чувствуя расставленную сеть. — В типографии обещали контрамарку на картину.

«Чертенок! Не поддакнул! А жаль. Хотя бы раз кивнул головой. Ну что же, попробую нарисовать ему картину земного рая… Может быть, клюнет?»

— Мы, брат, знаем, что ты работаешь на партизан. А ведь они тебе не заплатят. Вот мы — другое дело. Мы тебя выпустим так или устроим «побег». Кадило раздувать не будем. А если спросят, скажешь, что, мол, ничего не сказал. А за это от меня получишь четвертную золотом! Они тебя опять будут тянуть к себе, скажут, мол, «брось грязное дело, пойдем трубы чистить». А ты будь себе на уме, утри им нос. Положим тебе хорошее жалованье, а жалованье только взрослые получают, кто находится на службе у правителя адмирала Колчака. Тогда ты не будешь день-деньской промышлять кусок хлеба, в пояс не будешь кланяться, а будешь кушать французскую булку. Да еще со сливочным маслом! Будешь жить, как у христа за пазухой. На деньги все можно купить. Ох, деньги, деньги, — продолжал соблазнять Прешиперский. — У них-то, небось, купило затупило, собирать будут медные гроши и даже не поедят колбаски эдакой, знаешь, чайной? Ты, наверное, колбасу любишь, да? — Кешка упорно молчал. — А та кобылка, что с тобой бегала, вечно будет искать свою долю, — контрразведчик старался употреблять «блатные» словечки. — А ты знаешь русскую пословицу? Не знаешь? Она говорит: «Смел — два съел!»

Кешку не прельщали посулы. Он был предан партизанам и ждал, чтобы они скорей пришли, выручили его из белогвардейского застенка. Оправдываться ему было трудно, и он, потупив взор, стоял, переступая с ноги на ногу. По лицу, по глазам, по скованной манере держаться было видно, что мальчик был очень взволнован и боялся.

— Положу тебе месячное жалованье, — продолжал уговаривать контрразведчик, — а постоянное жалованье — это постоянные деньги. Эх, деньги, деньги! — патетически воскликнул он. — Люблю сорить красненькими. Зайду, бывало, в кабаре или в лучший ресторан «Гранд-Отель», что на Никольской улице. Всюду чистота, яркий свет: сто иголок рассыплешь, а сто одну найдешь! Сядешь это за отдельный столик, закажешь что-нибудь, ну, скажем шашлык из молодого барашка или цыпленка на вертеле, выпьешь шампанского или что-нибудь из наливок да закусишь сочной грушей, и не успеешь выкурить сигару, как на душе станет весело… Деньги — все! Эх ты, понять не можешь!

Поручик облокотился на стол. «Я такое наговорил, что земная жизнь покажется раем. Это и требовалось доказать! Может быть, и клюнет?»

— Итак, уговор дороже денег. Я болтать не люблю. Скажи, кто тебе дал прокламации? Молчишь? Ну, не торопись, подумай. Можешь назвать фамилию. А впрочем, если затрудняешься, можешь просто только показать рукой или кивнуть головой, моргнуть глазом на того человека или на дом. Никто не узнает. Это делается просто. Ну? — И поручик звякнул шпорой.

Кешка вздрогнул. Боясь говорить и даже смотреть прямо в косые глаза следователя, он отвернулся. Ему показалось, что контрразведчик заглянул в самый тайник его души и все разгадал.

— Не знаю я, — наконец произнес Кешка, — партизанских прокламаций никаких не знаю. — А про себя подумал: «Пес смердячий, хочет выпытать про матроса. Не скажу! Не заправляй арапа: все равно не уговоришь».

«Этак его, пожалуй, трудно будет взять. Держится, чертенок! Ну, посмотрим, надолго ли?» — размышлял Прешиперский, пытливо смотря на Кешку, и опять заговорил вкрадчивым голосом:

— Как зовут товарищей-то, что на базаре с тобой были, — старшего и младшего?

— Сережка и Арапчонок, — схитрил Кешка.

— Подойди сюда ближе и садись. Ведь устал? — Удавка деланно улыбнулся, поглаживая волосы. — Я тебе честь-честью говорю: не дружи с ними, не притворяйся незнающим, не бери пример с тех шалопаев и тогда милостыню не будешь просить, не будешь подвергаться невзгодам. Садись.

Словно на пороховую бочку, сел Кешка на кончик мягкого кресла, опершись ногами о пол, чтобы сразу можно было вскочить.

— Ты в бога веруешь?

— Верую, — выдавил из себя Кешка, украдкой поглядывая на пса и вытирая капли пота, выступившие на лбу.

— Побожись и перекрестись.

Кешка побожился, вытащил из-за пазухи бронзовый крестик, показал его следователю, потом перекрестился и тяжело вздохнул.

— Значит, ты настоящий православный, а вот безбожникам-большевикам помогаешь. Это уже нехорошо.

— Не помогаю, — опять слукавил Кешка.

— Как не помогаешь? Ведь ты же большевистскую прокламацию подсунул начальнику контрразведки прямо в почтовый ящик. Бога побойся! Кому ты помогаешь?! Еретикам?! Кто тебя нагрузил прокламациями в тот день?

— Никто, — искренне ответил беспризорник.

— Дурак ты! Зарядил, как попугай: «никто», «не знаю», «не помогаю». Я даже протокол допроса не веду: хочу все устроить по-хорошему, а ты!

Терпение Прешиперского иссякало. Он искал хоть малейшего промаха мальчика, чтобы ухватиться за какую-нибудь нить и распутать ее до желаемого конца.

— Так-так… хорош гусь, нечего сказать. Значит, хочешь меня провести? Напрасно. Ишь, как насупился! Ну что же, я, как нянька, возиться не буду. Знаешь что, парень? Ты упрям, а в этом деле упрямство не поможет. Хватит дурака валять. Сознавайся. Мне точно известно, что ты распространял партизанские прокламации! Посмотри сюда, — он показал на фотографию, где Кешка был заснят в тот момент, когда вручал женщине афишки. А сам подумал: «А ну посмотрим, что ты скажешь?!»

— Я афишки раздавал про американский боевик, — настороженно ответил беспризорник.

В это время послышался бой стенных часов. Наступила полночь. По лицу контрразведчика было видно, что он вот-вот взорвется. Он встал из-за стола, нахмурился, медленным шагом, позвякивая шпорами, молча прошелся по кабинету и остановился около Кешки.

— Брось фордыбачить. Сам подумай, тебе дают хорошие условия: полную свободу, деньги. А деньги — это экипаж! Лакированные сапоги! Ты будешь сыт, и нос в табаке! Что же тебе еще надо, дурак ты этакий? Сознаешься или нет?! — Удавка сделал длинную паузу и выжидательно посмотрел на мальчика. — Если будешь куражиться, посажу в кутузку, штаны спущу да всыплю розог! — Лицо Прешиперского стало наливаться кровью. Чтобы немного успокоиться, он подошел к столу, достал флягу, налил стопку, выпил и закусил конфетой.

— Я… я партизанские не разбрасывал, я только про боевик, которые мне в типографии дали, — упорствовал Кешка и сам чувствовал, что говорит неубедительно.

— Почему же убегал? Чего ты испугался?! Думаешь сбить меня с толку?! Не выйдет! — после каждой фразы поручик все больше повышал голос.

Мальчику пришли на ум заготовленные им когда-то слова, и он выпалил:

— Я думал, что за сайку меня ловят, сайку я утащил, потому и убегал.

— За кражу сайки? Кто тебя учил так врать?! — крикнул Удавка, ударив по столу кулаком.

Кешка вздрогнул, вскочил со стула, испуганно глядя то на плеть, то на собаку.

— Хватит чертомелить! — опять заорал сыщик вставая.

Кешка хотел бежать, но контрразведчик взмахнул рукой, и собака мигом очутилась около двери, оскалив зубы и загородив дорогу. Кешка шарахнулся от овчарки в угол, весь съежился и наклонил голову.

— Хорошо поешь, да где-то сядешь. Хватит в ступе воду толочь! — взревел Удавка, схватив плетку. Лицо его перекосилось, глаза забегали. Он выскочил из-за стола, широко расставил ноги, заложил за спину руки и вытянул шею. — Ну что мы вхолостую время тратим? Последний раз спрашиваю, слышишь?!

Беспризорник видел, что дела его плохи. Разъяренный Прешиперский будет бить. Это заставило его еще сильнее прижаться к стене.

— Бом-бо-ом! — пробили часы половину первого…

2

На столе зазвонил телефон.

Прешиперский сердито повернулся и нехотя взял трубку.

— Алло! Кто говорит? Что-о?! — Контрразведчик изменился в лице. Держа одной рукой трубку, другой он судорожно искал кнопку электрического звонка. — Какая стрельба?! Уже окружают?! Партизаны?! Город?!

На звонок вошел дежурный.

— Убрать арестованного! — коротко бросил поручик и снова повернулся к телефону. — Господин Осечкин, что вы говорите? Что сказать мадам Градобоевой? У вас с ней связь прервана?.. Хорошо!..

Прешиперский на минуту опустил телефонную трубку, но тут же вновь схватил ее:

— Алло! Дайте адъютанта командира конно-егерского полка. Это кто? А где адъютант? Что-о?! Уже готовятся оставить город? А в каком направлении? По Никольскому тракту? А как же гарнизон? Говоришь, слабо сопротивляется? Что же они так легко отдают большевикам последний клочок русской земли?!

Он бросил трубку на рычаг, и телефон гулко задребезжал.

Прешиперский теперь походил на перепуганного зайца. Он потерял способность здраво рассуждать. Бегая по кабинету, он то хватался за голову, то поднимал телефонную трубку, то тут же бросал ее обратно на рычаг.

«Что же я должен делать? Скрыться в иностранной разведке? Нет, этот номер не выйдет: они меня выдадут. Скажут, что я трус, и не оправдаешься. Нет, лучше в Харбин, там надежнее, там Хорват! А потом можно сказать, что я отчаянно сопротивлялся большевикам в уличных боях. Стой, я ведь куда-то должен был позвонить? Куда же? Тьфу! Что за черт! Память отшибло. — Он взялся рукой за лоб, а другой за телефонную трубку. — Ах, да-а. Чуть не забыл. Осечкин просил».

— Алло! Что вы, дьяволы, долго не отвечаете? Два двадцать. Да-да. Кто это? Августа Николаевна? Наконец-то… Мигом собирайте все, что есть ценного. Да, ценного. Велел Вадим Петрович. Сейчас же нужно выезжать… Куда? За границу. Да-да!.. Уже окружи… Комендант города полковник Радецкий застрелился?! Что? Бог с вами!.. Какие чемоданы?! Что?! Он сказал — поедете верхами в казачьих седлах. Так что оденьте… найдите для себя какие-нибудь… самые настоящие брюки. Поедете сопками, тракты опасны. Да-да! Только с драгоценностями… Он сейчас за вами заедет…

Удавка второпях еще раз покрутил ручку телефона.

— Алло! Мою квартиру. Забыли? Квартиру поручика Прешиперского! Говорю, квартиру… Кто? Вестовой Проценко? Милый Проша, сейчас же седлай коня и карьером в контрразведку… казачье седло да подсумки захвати, да вьючные ремни… Что, что! Повтори! — Поручик побелел, у него подкосились ноги. — Подлец, переметнулся к партизанам! Змею на груди грел!..

Контрразведчик снова забегал по кабинету. «А как же арестованные? Ведь они политические, — он на миг в нерешительности остановился, потом махнул рукой: — Ну и черт с ними! Пусть комендатура расстреляет всех до единого — меньше будет языков, если только она сама не удрала».

Прешиперский сорвал погоны, надел гражданское пальто, снял кокарду и неуверенно, с оглядкой, выбрался из здания, опасаясь, как бы не заметили, что он позорно бежит.

В конце улицы слышалась перестрелка. Удавка хотел идти на квартиру к Хватову и там спрятаться, но потом резким движением поднял воротник, втянул шею в плечи, пригнулся и побежал в сторону конно-егерского полка, прислушиваясь к нестройным ружейным хлопкам. Вдруг он приостановился: ему послышался звон шпор, и он решил, что за ним кто-то следует по пятам. Он уже хотел поднять руки вверх и сдаться на милость победителя, но сообразил, что это звенят его собственные шпоры. «Надо их отстегнуть и выбросить!» Поручик принялся торопливо расстегивать ремешки, но от волнения у него ничего не выходило. Наконец он со злостью швырнул шпоры, которые, звякнув о ствол дерева, зарылись в снег. Сделав несколько шагов, Прешиперский остановился: «Ох, голова, совсем рехнулся. Ведь шпоры-то были серебряные. Ведь в Харбине-то пригодятся». Он вернулся и дрожащими руками стал шарить под деревом, пытаясь разыскать шпоры.

В этот момент раздался раскатистый гул артиллерийского выстрела. Контрразведчик, бросив поиски, приподнял полы пальто и пустился бежать.

Артиллерия давала о себе знать все громче, все чаще. Ей вторили пулеметные очереди. Где-то справа послышался одноголосый звук трубы. Он, словно охотничий рог, призывал к штурму, а за ним широко разнеслось:

— Ура-а-а!