Беспризорник Кешка и его друзья

1

В офицерских флигелях зажглись огни. Темные тучи обволокли небо. Вдруг блеснула молния. Поднялся ветер. Деревья пришли в движение, неспокойно зашумела листва, и хлынул проливной дождь. Крепостной район, где жила Градобоева, опустел, прохожие разбежались.

Промокший до нитки Кешка стоял около дома попечительницы и не знал, куда спрятаться. Косые струи дождя хлестали по его щекам. Скованный мокрой одеждой, он поплелся по вязкой грязи.

В голове мальчика теснились сбивчивые мысли: «Куда пойти? Куда податься?» Он хорошо знал юго-восточную окраину города, но ни на Бульварной улице, ни в военной крепости нельзя было найти пристанища на ночь.

Впереди лежала прямая Хабаровская улица, ведущая в центр города. Мальчик посмотрел вдоль проспекта и увидел мигающие электрические лампочки кинотеатра. Они то гасли, то вспыхивали вновь.

«Хорошо бы прикорнуть около иллюзиона, — устало передвигая ноги, рассуждал про себя Кешка. — Там не так боязно: света много. Но только мокро. А лучше б пробраться на галерку и остаться под скамейкой на ночь…»

К счастью Кешки, дождь перестал. Весело зажурчали ручьи. Откуда-то донеслась песня:

С тревожными мыслями Кешка подходил к ресторану Панатаиоки, из открытых окон которого вырывалась веселая музыка, смех, женские и мужские голоса.

Когда Кешка поравнялся с рестораном, дверь резко распахнулась и на крыльце показался здоровый рыжебородый детина — вышибала. Он держал под мышки низкорослого человека, бессильно болтавшего ногами. Вытащив пьяного на крыльцо, вышибала бросил его на вымощенный камнем тротуар.

— О-ой!.. О-ой!.. — захрипел пьяный. — Убили… Ограбили!.. — и медленно пополз на четвереньках в сторону.

Вышибала одернул косоворотку, перевязанную пояском с кисточкой, и не торопясь вернулся в ресторан.

Кешка посмотрел на отползавшего мужчину, потом перевел взгляд на открытое окно ресторана. За ближним столом сидели два русских офицера и японец. Офицер в артиллерийской форме, размахивая руками, громко разговаривал с улыбающимся японцем.

— Я бы разгромил! Да! А они, горе-вояки, что? — Он встал и с силой ударил кулаком по краю стола, отчего опрокинулась бутылка и зазвенели рюмки. — Приходится удирать за границу! Эй, сюда! — поднял руку артиллерист.

Моментально появился юркий официант.

— Что угодно-с, господа офицеры?

— Десять русской. Живо! — приказал артиллерист, затем обнял японца, ковырявшего зубочисткой гнилые зубы. — Друзья, один пью все десять за единую и неделимую Русь! Матушку-Русь!

— Это харосо, русски… очень харосо! — заулыбался во весь рот японец. — Русски рюбит выпит.

Кешка отошел от окна.

— Браво, браво, Мишель! Эй ты, вьюн! Еще десять! — услышал Кешка позади себя пьяные голоса и песню, доносившуюся из раскрытых окон ресторана:

Мальчик оглянулся в последний раз и увидел пьяного офицера, свесившегося с подоконника.

У иллюзиона Никитина сверкали разноцветные рекламы, зазывающие публику.

«Американский боевик

«ОЧЕРЕДНАЯ ЖЕРТВА!» —

прочитал Кешка красочный плакат. Внизу мелкими буквами было написано:

«Слабонервных покорнейше просим не смотреть»

Дождь, наделавший много грязи, заставил господ офицеров, купцов и чиновников вызвать экипажи. Около иллюзиона, на противоположной стороне Хабаровской улицы, стояли брички, с верхом и без верха, четырехколесные дрожки, пролетки, беговые американки с розовыми резиновыми шинами. Слышался говор денщиков и возниц, ожидавших конца сеанса.

Наконец распахнулись широкие двери иллюзиона, и сплошным потоком хлынула пестрая расфранченная публика.

«Самый удобный момент шмыгнуть в дверь», — быстро сообразил Кешка. Он потуже затянул ремень, покосился на билетера, стоявшего у стены, и незаметно стал пробираться к входу, ведущему на галерку. С бьющимся сердцем, прижимаясь к косяку, он приближался к вестибюлю: одна нога переступила порог, в следующую минуту он уже находился в помещении и, как напуганная мышь, без оглядки на цыпочках побежал вдоль панели на балкон. На первом марше лестницы он обернулся и посмотрел: билетер по-прежнему пропускал мимо себя зрителей, ничего не замечая.

Быстрым взглядом Кешка окинул пустой зал галерки. Только сейчас он ощутил холодный пот на лбу. Не долго думая, он залез под последнюю скамью и с нетерпением прислушался: не идут ли зрители? Раздался первый звонок, и Кешка радостно вздохнул.

Душный зал быстро заполнялся публикой. Кто-то подошел и сел на жесткое сиденье, под которым лежал мальчик. Оно заскрипело. Перед глазами Кешки замелькали две туфли, а рядом звякнули шпоры. Дама оказалась непоседливой, болтала ногами. Кешка нечаянно коснулся рукой ее ноги, женщина испуганно ойкнула и вскочила, а за ней — солдат. К счастью, в этот момент свет потух, и сеанс начался. Кешка прижался к стене и незаметно уснул.

Во сне он видел мать. Она гладила своими исхудавшими руками его голову и ласково говорила: «Останешься со мной. В батраки больше не пущу».

2

Рано утром Кешку разбудили голоса уборщиц да робкий утренний свет, пробивавшийся в зрительный зал через раскрытые двери.

«Где я? — спросонья задал себе вопрос мальчик. — Ленькин балаган? Нет, не балаган. А-а, галерка!»

За ночь рубашка и штаны высохли, но облипли окурками и грязью. Кешка встал и принялся отряхивать свою старенькую кумачовую рубашку. В горле запершило, он не сдержался и закашлялся, прикрывая рукой рот.

В противоположном конце галерки из-за скамейки высунулась чья-то взлохмаченная голова. «Кто это такой?» — испуганно подумал Кешка.

— Ты откуда взялся? — спросил лохматый.

— А ты? — сорвавшимся голосом отозвался Кешка. Но тут же понял, что говоривший — тоже мальчишка, и это его несколько успокоило.

— Чего раскашлялся? Услышит Старый Шайтан — нас выгонят на улицу, и больше сюда не проберешься. Будешь на улице дрыхнуть под дождем, узнаешь, как чхать!

Кешка не двинулся с места. Он прислонился к стене и в полутьме окинул взглядом подходившего паренька. Ростом тот был немного ниже Кешки.

— Пойдем на улицу, пока бабы полы моют, а то Старый Шайтан даст всем по затылку, — примирительно промолвил мальчишка и повелительно скомандовал: — Корешок, выходи из засады. Пошли на улицу!

Успокоившийся Кешка хотел было идти, но после того как оказалось, что здесь еще кто-то есть, опять насторожился; он увидел, как из-под скамьи показалась еще одна лохматая голова, и услышал пошмыгивание носом. «Если будут задираться, дам одному и другому по зубам и убегу», — подумал Кешка.

— Ну пошли скорей на улицу, а то Старый Шайтан зайдет! — распорядился первый мальчишка и направился к выходной двери. За ним поплелся и второй.

Кешка не знал, о каком Старом Шайтане идет речь, но понял, что всем грозит неприятность, если их застанут в зрительном зале. Осторожно, стараясь не шуметь, он пошел за мальчиками по той самой лестнице, по которой пробирался, чтобы найти себе убежище. На первом повороте он увидел широко распахнутую дверь.

Дети инстинктивно пригнулись, затаили дыхание и на цыпочках выбежали на улицу.

3

Утро выдалось погожим. Солнце только что взошло. Дворники подметали тротуары и очищали мусорные ящики.

Здесь мальчики уже с нескрываемым любопытством стали рассматривать друг друга. Первый мальчик с взлохмаченной головой, продолговатым веснушчатым лицом и серыми глазами носил козырьком назад потертую кожаную фуражку. На нем были темная грязная рубашка и такие же штаны в жирных пятнах. Став к Кешке вполоборота, не вынимая рук из карманов, он с пренебрежением процедил сквозь зубы:

— Как тебя звать по-блатному?

— А тебя как?

— Ворон, а настоящее имя — Ванька. Вороном прозвали за то, что я клевал таких ворон, как ты! — с небрежной важностью ответил тот, поводя худыми плечами.

Нужно заметить, что Ванька солгал, не моргнув глазом. Беспризорники прозвали его не Во́роном, а Вороной за то, что однажды он стоял «на-стреме» и «проворонил» приближение полицейского. Но сам себя он называл Вороном и с тех пор блуждал по белому свету с этим прозвищем.

Ворон видел, что имеет дело с новичком, и поэтому смотрел вызывающе.

— Ты что — мамкин сынок? — Он ловко сплюнул через щербатый зуб и сморщил курносый нос.

— А тебе зачем знать? — ответил Кешка.

— Как зачем? А чо на галерке кемаришь? Может ты, — шпиен?! — задиристым голоском вмешался в разговор до сих пор молчавший Корешок. — Не ходи больше на галерку! А то знаешь…

Корешок вел себя забавно: вытер ладошкой чуть вздернутый мокрый нос, шмыгнул им, подбоченился и перебирал ногами, как бодливый козленок. Весь его вид говорил, что он сейчас же бросится на противника.

Это был мальчик лет девяти, ростом значительно ниже Кешки и Ваньки. Когда его спрашивали о возрасте, он старался схитрить. Попрошайничая, отвечал: «Только восемь», а если среди сверстников заходила речь о возрасте, он вытягивался и говорил: девять, десять, одиннадцать, а однажды даже сказал тринадцать и сам засмеялся, обведя взглядом присутствующих, чтобы увидеть, какое впечатление произвело на них это сообщение. На нем была расстегнутая ситцевая косоворотка, кое-как заправленная в драные казачьи шаровары с желтыми лампасами, открывавшие босые, покрытые струпьями ноги. Из-под потрепанной кепки со сдвинутым набок большим козырьком сверкали задорные темно-синие глаза. По лицу Корешка нельзя было определить — смуглый он или чумазый.

Корешок не помнил ни отца, ни матери, ни своего настоящего имени и фамилии. В город Никольск-Уссурийск он попал случайно, направляясь в сказочную Полтаву, где, по утверждению Нюрки-Черный Зуб, «галушки сами в рот валятся».

Однажды в 1918 году главарь бродяг по прозвищу Безухий, зная слабую струнку Корешка, сообщил ему, что он со своей «штаб-квартирой» снимается и будет пробираться в Полтаву, где Корешок может насытиться до отвала украинскими галушками.

Изголодавшийся малыш несказанно обрадовался и заверил Безухого, что об этом никому не скажет. Он «смылся» от Нюрки-Черный Зуб, которую водил по церквам, и последовал за бродягами. Воры ради потехи обманули мальчишку, запрятали его в ящик вагона товаро-пассажирского поезда — «Максимки» — и повезли не на Украину, а в противоположную сторону — на восток. Шайка медленно продвигалась к намеченной цели.

На станции Никольск-Уссурийск Безухий послал Корешка на перрон за «дармовыми» галушками, утверждая, что это уже Полтава. Корешок с неописуемой радостью пробкой выскочил из укрытия и, подняв вихрастую голову, с налета спросил проходившую женщину: «Землячка, это чо? Это уже Полтава?» Та не успела ответить, а он опять: «А где галушечки сами кидаются… скакают?» — он серьезно показал пальцем в свой открытый рот.

Женщина остановилась, поправила пенсне и с недоумением посмотрела на измазанного шустрого беспризорника, у которого блестели только хитроватые глаза да зубы. Потом она дала Корешку несколько серебряных монет и объяснила, что он приехал не в Полтаву и что галушки нигде в рот не скачут.

Корешок взял деньги и вскоре убедился сам в достоверности ее слов.

Жулики остановились в Никольск-Уссурийске. После неудачного ограбления кассы богатого магазина они частью были переловлены полицией, частью бежали, забыв своего юркого сообщника. Так он и остался в незнакомом городе.

Однажды серым дождливым утром голодный и оборванный Корешок повстречался на вокзале с Ванькой и стал его постоянным спутником в вечных поисках куска хлеба и какого-нибудь пристанища на ночь…

Где-то около магазина Зингера послышалась походная песня:

Из-за поворота Корсаковской улицы показались всадники в ухарски заломленных фуражках с желтыми околышами. Впереди выделялся бравый хорунжий с закрученными кверху усами. Он осадил лошадь, оглянулся и отрывисто бросил:

— Отставить!

Песня оборвалась. Хорунжий пришпорил серого коня, и сотня чубатых уссурийцев понеслась на рысях к крепости.

— Гадюки! — бросил Кешка в сторону конников. Он задумался и посмотрел через дорогу. Ему вспомнился рассказ матери, как калмыковцы шомполами пороли его отца. — Гадюки! Дайте малость подрасти. Посмотрим, чья возьмет!

— Наши зададут им перцу, — подхватил Ворон, показывая казакам кукиш. — Скоро, говорят, нашим подмога придет из Москвы. Тогда наверняка партизаны белым шею свернут, и японцы с американцами не помогут. Говорят, наших в лесу тьма-тьмущая. Ждут только приказа.

У Ваньки с белогвардейцами были свои счеты. В Иркутске в уличной схватке с колчаковцами погиб его отец, и тогда Ванька поехал на Камчатку к родственнице. В теплушках, на платформах, на ступеньках товарных поездов, в «собачьих» ящиках, на крышах пассажирских вагонов он пробирался от одной станции к другой. Когда поезд, в котором ехал Ванька, стоял на вокзале в Никольск-Уссурийске, белогвардейские офицеры, ехавшие в классном вагоне, открыли стрельбу по потолку. Ванька лежал на крыше, и пуля попала в козырек кожаной фуражки. От страха он чуть не свалился на рельсы, кое-как слез на перрон и остался в Никольске.

— А чо наши их не вышибут? В лесу-то холодно зимой. Вышибли бы беляков, япошек и американцев из домов. Сами бы поселились, а? — пытался разрешить неясный вопрос Корешок, вопросительно глядя лучистыми глазами то на Ваньку, то на «маменькиного сынка».

— Вы не видели партизан? А я видел. Самого настоящего партизана, во как! — с нескрываемой гордостью мотнул головой Кешка. Чувствуя свое превосходство над новыми знакомыми, он выпрямился и уверенно посмотрел на Ваньку.

— Не ври! Где ты видел партизана? Чего хвастаешься! Не на таковских напал! — Недоверчиво возразил Ворон, зло посматривая на Кешку, и обратился за сочувствием к своему товарищу: — Видал вруна? Мамкин сынок, а хочет нас обмануть! — Он глубже засунул руки в оттопыренные карманы и с раздражением плюнул сквозь зубы новичку под ноги.

Корешку не хотелось изменять товарищескому долгу, который обязывал во всех спорных случаях с незнакомыми поддерживать только Ваньку, и в то же время, как не поверить в заманчивые утверждения незнакомца, видавшего «всамделишного» партизана? Слова Кешки так его заинтересовали, что он уклонился от ответа и спросил:

— А чо он тебе сказал? А где ты его видел? Он бравый?

— Ей-бо, видел! Партизан, здоровый такой. Грудь — во какая! Дубинушка, ухнем! И даже разговаривал и даже за руку прощался с ним, — с жаром уверял Кешка. Видя, что задел за живое, он еще больше оживился: — Эх, кабы вам поглядеть. В матросской форме! Бескозырка! Тут красная лента, — и он показал Корешку на лоб. — А конь? Конь — змей. Ученый-преученый. Все рвется в бой. Прямо залихватский такой, во как! — заключил Кешка и щелкнул языком.

— А хвост какой? — важно спросил Корешок, как будто это имело значение.

— Хвост — обрезанный! Шея — дугой!

Корешок шмыгнул носом, снял с головы выгоревшую кепку, отодрал козырек и швырнул его на землю. Потом надел «бескозырку» на взъерошенную голову, воображая себя матросом-партизаном. Вид у него был сияющий, глаза то и дело перебегали с новичка на Ваньку, на прохожих. Ему хотелось прочесть во взгляде каждого: «Ну и бескозырка! Совсем матрос!»

— А куда он ехал? — спохватился Корешок.

— В лес ускакал.

— В какую сторону? — в один голос поинтересовались беспризорники.

Последний вопрос озадачил Кешку, но сдаваться ему не хотелось, и, поразмыслив, он уверенно ответил:

— Туда. Далеко-далеко, — и кивнул головой в неопределенном направлении. Видя, что ребята начинают верить, Кешка рассказал им, как он с Лу убежал от Хватова на Вулкане. Это окончательно покорило Ворона и Корешка. Теперь они во все глаза с завистью смотрели на своего нового знакомого.

— Партизан и меня мог бы взять в отряд. Я только немного меньше тебя, — проговорил Ванька, примеряясь — на сколько он ниже нового товарища и выше Корешка. — Мне бы его увидеть! — в глазах его засветилась надежда.

— Чо только тебе? — с обидой сказал Корешок, в душе сознавая, что он намного младше друзей. — А может, и меня возьмет? У меня штаны военные, — Корешок с гордостью показал на лампасы. — Только вот карабина да бомбы нет. Я буду просить главного.

Кешка промолчал, а Ворон, услышав, как у нового приятеля от голода бурчит в животе, вытащил из-за пазухи кость и предложил:

— На, погрызи. Мы с Корешком знаем, где можно подстрелить. А то без нас будешь репку петь.

Сильно проголодавшийся Кешка взял кость, обгрыз оставшееся на ней мясо, но голод не проходил, и мальчики побрели через базарную площадь к прилавкам. Корешок взял с лотка старый надкушенный огурец, съел его и, подражая Ваньке, сплюнул себе под ноги.

На базаре Ванька держался уверенно, считая себя знатоком беспризорной жизни. В этом городе он изучил дворы, замаскированные и незамаскированные пролазы в дощатых заборах, доступные для ночлега чердаки. Он знал все рестораны, бары, парикмахерские, гостиницы и номера, кабачки, питейные заведения, харчевки, под окнами которых часто просил хлеба или объедков, тайные босяцкие «ковчеги».

Найдя таких же, как и сам, бездомных товарищей, искавших в жизни свою долю, Кешка стал скитаться с ними по базарам — Сенному, Маленькому, Китайскому, Корейскому, по вокзалу, кабакам, ночлежным домам, постоялым дворам, подбирая отбросы, прося подаяния или воруя.