Беспризорник Кешка и его друзья

1

На рассвете в здание контрразведки ворвался партизанский отряд. Комендант контрразведки, успев расстрелять только немногих заключенных, сбежал с охраной, забрав с собой ключи от камер.

Коридоры наполнились топотом ног и свежим холодным воздухом; слышался лязг взламываемых замков и засовов, глухие и резкие удары прикладов о двери, ликующие выкрики, радостный смех и глухой кашель тяжелобольных. Узники с бледными изможденными лицами обнимались и целовались с освободителями.

— Наши!.. Наши!.. — разносились по зданию контрразведки возгласы освобожденных.

Один из них, обняв на пороге первого попавшегося безусого бойца, тут же рухнул плашмя на каменный пол. Партизаны пытались вернуть ему силы, привести в чувство, но жизнь покинула его на пороге свободы — сердце уже не билось…

Бойцы обнажили головы, подняли тело и бережно понесли его на носилках из винтовок и карабинов.

— Товарищи! Братцы! Победили контру! Ура!.. — кричал другой политзаключенный. — Сбылись надежды! — Он обнимал то одного, то другого партизана и бегал по коридору, прихрамывая на одну ногу.

На лестнице пожилой мужчина с изнуренным лицом кричал:

— А как в смертных камерах? Там всех расстреляли или нет? Где трупы?

Он беспокоился о своем сыне, который сидел в одиночке, и, не получив удовлетворительного ответа, побежал вниз с намерением узнать его судьбу.

По лестнице на второй этаж поднимались двое. Один — рослый, бородатый, с обветренным лицом, в папахе, полушубке и расписных с красными узорами валенках — был командир партизанского отряда. Рядом с ним шел машинист Сидорыч — член подпольного комитета большевиков. Он был в шапке железнодорожника, в кожаной тужурке и в сапогах; на боку висела расстегнутая кобура.

— Ну, как? Здесь всех освободили? — спросил командир одного из партизан.

— Товарищ командир, некоторые двери пока не поддаются. Но мы скоро взломаем.

— Быстрее расправляйтесь с запорами и выпускайте на волю узников! — распорядился командир и прибавил шагу, чтобы догнать машиниста.

2

Дежурный офицер конно-егерского полка, расположенного в крепостном районе, при первых выстрелах партизан сообщил по телефону о боевой тревоге. Командир полка Враштель приказал привести полк в боевую готовность.

Через несколько минут по-батарейно и по-эскадронно в пешем строю полк выстроился у казарм.

Полковник Враштель нервничал. Он сидел в седле, сдерживая разгоряченную лошадь, позвякивающую удилами, и вслушивался в отдаленную стрельбу.

— Ребята, — стараясь расположить к себе конно-егерей, обратился к ним с речью полковник. — Вы меня знаете… и я вас знаю. Я — ваш командир. Интервенты-японцы разоружают гарнизон! Японцев тут видимо-невидимо! — слукавил Враштель и для большей убедительности повторил: — Да-да, разоружают никольск-уссурийский гарнизон. Мне приказано сохранить силы, чтобы отстаивать в новых условиях матушку-Русь! Время не терпит, без лишних слов и разглагольствований мы сейчас едем в сопки продолжать борьбу!

Конно-егеря не поняли полковника, и после его слов «мы едем в сопки» несколько робких, но радостных голосов раздалось в задних шеренгах:

— К своим, значит? К своим!

— По коням! — поторопился скомандовать Враштель, чтобы не отвечать на вопросы.

Залязгали окованные медью ножны, заскрипели седла. Егеря вскочили на коней и, не успев подобрать как следует поводья и поставить ноги в стремена, услышали:

— По-эскадронно-о, по-батарейно! Правое плечо вперед, рысью а-арш!

Обманутые егеря мчались по Ново-Никольскому тракту. Ночной ветер перемел дороги, появились заносы. Продвигаться вперед становилось все труднее.

Около глинобитной корейской фанзы близ села Ново-Никольского Враштель остановил заиндевевшего коня, привстал на стременах и посмотрел на растянувшийся полк.

— Можно теперь и передохнуть. Жаль коней: дороги перемело, снегу — по колено, — посетовал полковник и дал знак рукой первому эскадрону остановиться. — Нужно же за одну ночь столько намести снегу!

Здесь полковника догнал поручик Прешиперский. Он бежал из города как был, в гражданской одежде, ничего не взяв с собой, успев только разыскать коня.

— Да, господин полковник, и холодно и некстати снегу многовато, — сочувственно поддержал поручик. Он понизил голос, чтобы не слышали егеря, и продолжал: — А как же около самой границы, за Ново-Никольском? Там еще больше снегу. Как мы вообще будем переходить границу? История так история!

Враштель не торопился с ответом. Он как будто прислушивался к чему-то. Выстрелы из Никольск-Уссурийска сюда не доносились, и это несколько подбодрило и успокоило полковника. Однако вид у него был невеселый, лицо осунулось. Он закурил папиросу, поправил концы башлыка, слез с коня и стал разминать ноги. Затем, хотя в другое время он не снизошел бы до этого, взял за локоть поручика, отошел с ним в сторону и негромко заговорил:

— Да-а. Мы с вами попали не в историю, а в обоз истории. Доро́га — доро́гой, а вы, контрразведчики, с вашим начальником Осечкиным проморгали. Штабс-капитан не смог сообщить даже примерное время выступления красных. Ведь егеря-то ненадежны, стоят за большевиков. Мы могли бы вывести полк заранее. И находились бы с семьями в Маньчжурии. А теперь? — Он очистил усы от сосулек и посмотрел на контрразведчика презрительным и укоризненным взглядом. — Что теперь? Егерям веры нет. Только свистни, и все очутятся у «своих». Того и гляди, как бы своему командиру и офицерам в лоб или в затылок пулю не пустили. Жаль, что семьи остались в Никольск-Уссурийске. А мы за границу бежим да еще налегке. Без капитала, с пустыми карманами, — сокрушенно мотал головой полковник, рассеянным взглядом посматривая в сторону маньчжурской границы. — У меня имущества на сотни тысяч лопнуло в России. Сбережения тоже ахнули, и я остался у разбитого корыта. — Он помолчал и опять заговорил: — Я Осечкину как-то говорил, что контрразведка слабо нам помогает, упускает главное. Мы плохо были информированы о подпольной работе большевиков среди солдат: пришлось удирать с позором. Но позор-то позором — к позору нас революция уже приучила, — а чем все это кончится?

Прешиперский молчал, не прерывая старшего начальника. Он чувствовал себя неловко. Ведь он в какой-то мере нес ответственность за работу тайной полиции. Однако он хотел польстить Враштелю.

— Вы правы, господин полковник. — Удавка заглянул Враштелю в глаза. — Если бы егеря были все, как те двое, — он показал на Хватова и бойскаута, сидевших на конях в добровольческом эскадроне. — Бородач в Никольск-Усурийске оставил много добра, все бросил и едет с нами за границу. Такие будут отстаивать матушку-Русь до последнего вздоха, ваше высокоблагородие. Хорошо, что пулеметы вы сконцентрировали в добровольческом эскадроне. В случае чего можно будет эту братию проутюжить и прибрать к рукам.

В близком кругу Враштель говорил, что контрразведчики — это не армейцы и вообще не военные: в стратегии и тактике не разбираются, воевать не умеют, а пытаются судить о военных операциях. Сейчас он тоже резко обошелся с контрразведчиком.

— Оставьте глупости, господин поручик! — перебил он Прешиперского. — Какой вы легковерный. Мы их давно не держим в руках. Пулеметы помогут нам только на время спасти наши шкуры, вот и все! — Полковник повернулся лицом к егерям. — Посмотрите на эти физиономии, и вы увидите ненависть, злобу, и все это по нашему адресу. Они не знают, что мы направляемся за границу, а посмотрите, что будет, когда этого маневра нельзя будет скрыть. Когда заедем за Ново-Никольское.

Задетый за живое Прешиперский защищался, хотя и чувствовал, что командир полка прав.

— Тогда зачем вы ведете егерей в Маньчжурию, если у вас нет уверенности в преданности полка? — развел руками Удавка.

— Какой вы наивный, поручик! — с укоризной сказал Враштель. — Одно дело, когда мы с вами приедем в Маньчжурию, в полосу отчуждения, без ничего. А другое дело — перейдем рубикон с полком в боевой готовности и передадим его в распоряжение белых генералов. Ну, скажем прямо, — Хорвату. Тогда нам хоть какую-то должность дадут. А если вы заявитесь полным банкротом? Что тогда? Будете сапоги чистить японцам. Тогда забудете и про зеленый стол и про рулетку. Разве не так, господин поручик?

— М-да, — протянул тот, а про себя подумал: «Все эти атаманы, генералы и полковники на сигарах в России прокурились, а теперь тут думают на спичках экономить». — М-да. Вы правы, господин полковник. Время какое настало, а? Я с вами вполне согласен. Часть егерей сейчас уже догадывается, куда вы их ведете, да только молчит. Как вы считаете?

— Я тоже так полагаю! В Ново-Никольском соберу совет из офицеров и подумаем, что дальше делать. Нужно теперь быть начеку. — Враштель сел на коня и протяжно скомандовал:

— По кон-я-ям!

3

По прибытии в село Ново-Никольское полковник Враштель дал команду: «Вольно! Можно перекурить, проверить подпруги!», а сам собрал в крестьянской избе офицеров. Те разместились кто где мог — на скамьях вдоль стен, на табуретках, на сундуке; некоторые стояли, держась за эфесы сабель.

Хозяевам избы Враштель предложил погостить у соседей, сам сел за стол, крытый скатертью, и поднял руку, призывая к вниманию.

— Господа офицеры, — заговорил командир полка, теребя темляк на эфесе сабли. — Я полагаю, что вы знаете, куда я веду полк? От вас мне нечего скрывать, ведь к одному стремимся алтарю. В данный момент мы в некотором затруднении. Сами знаете, не все егеря согласятся уходить с родной земли в Маньчжурию. Это надо учесть. Всех ненадежных нужно разоружить здесь же, в Ново-Никольском, а с остатками полка переходить китайскую границу. Там есть русская земля — полоса отчуждения, там свои, там наше спасение, и оттуда мы начнем спасать нашу матушку-Русь! — Голос полковника дрожал, он заметно волновался. — А город Никольск-Уссурийск, видимо, уже в руках партизан, — полковник нахмурился. — Нужно учесть, что на нашем пути находится станица Полтавская. Часть уссурийских казаков тоже поддалась большевистской агитации, изменила России. Поэтому нужно быть начеку! Приказываю командирам батарей объявить егерям предстоящее расквартирование в этом селе. А командиру добровольческого эскадрона не расквартировывать егерей, по моему приказу разоружить неблагонадежных. В этом вам поможет господин Прешиперский — представитель контрразведки.

Офицеры стали задавать вопросы, обсуждать детали предстоящей операции.

А в это время матрос Налетов, который все еще оставался в полку, собрал в первой батарее наиболее надежных конно-егерей.

— Братишки конно-егеря, свистать сюда ребят, живо! Говорить будем!

Вокруг Налетова собрались егеря, а он вскочил на орудийный лафет, снял, несмотря на мороз, темно-серую папаху, задорно тряхнул чубом и обратился к собравшимся:

— Братишки-егеря! Чьи это трескучие ядреные морозы?! — И сам ответил: — Наши, русские, ни в солдаты, ни в матросы! Чей это снег, на котором мы с вами стоим сейчас? Русский! А чья это матушка-земля под снегом и под нашими ногами? Русская! — Его голос звенел в морозном воздухе. — А чьей она кровью и потом полита, кем оплакана и кем завоевана?!

— Кровью отцов! Кровью дедов! Кровью казаков-прадедов! — раздались голоса пришедших в движение конно-егерей, обступивших орудие.

— Значит, ни в солдаты, ни в матросы, эта матушка-земля полита кровью наших отцов и дедов?! — опять задал вопрос Налетов. — Так чего же мы ее покидаем?! Почему мы отказываемся защищать эту землю? Нас уводят в чужую страну. В Харбин нас ведут, братишки-егеря! Большевистский революционный комитет конно-егерского полка постановил: ни шагу дальше! Так обнажим же наши сабли, перебьем офицеров и вернемся к своим братишкам по оружию, к партизанам. Партизаны вас никогда не предадут и в чужую страну не уведут! Враштель сказал, что японцы разоружают гарнизон, а на самом деле ничего подобного! Город заняли красные. Партизаны сейчас проливают кровь за Никольск, а мы бездействуем!

Он с секунду помолчал, потом решительно рубанул рукой воздух:

— Кто с нами? Кто за революцию, — отходи налево, — а кто ни в солдаты, ни в матросы — направо.

Добровольцы заметили волнение конно-егерей у первой батареи и загалдели. Жорж подбежал к Хватову, а тот вскинул карабин и выстрелил в Налетова. Лошадь метнулась в сторону, а партизан упал на снег, обливаясь кровью.

На выстрел распахнулась дверь избы, где совещались офицеры, и оттуда выскочили Удавка и Враштель. Полковник бежал в расстегнутой бекеше к добровольцам, держа в руке наган.

— Пулеметы к бою, по мятежникам!..

В добровольческом эскадроне засуетились еще больше, защелкали пулеметные замки. Однако офицеры упустили момент. У восставших егерей были расчехлены пулеметы и стволы орудий первой батареи давно повернуты в сторону добровольческого эскадрона. Место матроса занял член революционного комитета полка, который сидел с Налетовым на гауптвахте. Когда часть егерей, окружавших его, стала разбегаться, он выхватил наган и закричал:

— Стой, товарищи! В ружье! Сабли наголо!

Он выстрелил в поручика Прешиперского, кинувшегося бежать к восставшему эскадрону. Тот, как подкошенный, упал на снег, а член революционного комитета скомандовал:

— По контре!

Восставшие конно-егеря сгрудились у первой батареи, стали заряжать карабины: обе стороны приготовились к смертельной схватке. Командир полка, видя, что дело приняло невыгодный для офицеров оборот, взмолился, сделав предупредительный жест:

— Ребята! Прекратите кровопролитие! Видите, пулеметы уже приготовлены, на вас обрушится шквал огня. — Стволы «максимок» действительно были наведены, и расчет ждал команды. — Я предлагаю миром договориться. Без кровопролития. Мне с вами не по пути, ребята! Наши дороги разные. Я не буду препятствовать вашему возвращению в Никольск-Уссурийск. Езжайте куда хотите, только не препятствуйте нашему пути! У меня к вам будет одна просьба. В Никольск-Уссурийске, в крепостном районе, в моем флигеле, осталась моя семья. Она в этой канители ни при чем, ребята. Сделайте, что в ваших силах. Все сделайте, чтобы семья осталась невредима. Сделаете, ребята?

У мятежной батареи конно-егеря стояли суровые и молчаливые, держа в руках оружие: кто наган, кто карабин, кто обнаженную саблю; расчеты застыли у расчехленных орудий.

Налетов, превозмогая боль в раненой руке, приподнялся и, видя, что под пулеметным огнем может погибнуть много людей, обратился к егерям:

— Братишки-егеря, ладно, пусть едут куда хотят. Наша земля в них не нуждается! Мы никуда не пойдем с нашей русской земли и вернемся к своим, в Никольск. Там, братишки-егеря, уже рабочая власть. Ура!

— Ура-а-аа! — разнеслось в морозном воздухе, и темно-серые папахи полетели вверх.

Егеря сорвали погоны и кокарды, посадили на лошадь раненого партизана и выстроились к походу.

— Братишки-егеря, слушай мою команду: шагом а-арш! — Налетов махнул здоровой рукой в сторону города. — Так держать!

Два отряда разъехались: под звуки старинного русского марша «Тоска по родине», который играл полковой оркестр, удрученные офицеры и добровольческий эскадрон повернули к китайской границе, а восставшие с песнями двинулись к Никольск-Уссурийску, чтобы присоединиться к восставшему гарнизону.