Бессмертие

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Есть дела, которые не обходятся без риска, даже без смертельного риска, и Кабулу-караванщику в один день пришлось второй раз засветло спуститься в свой тайник. Он предупредил Шерходжу об интересе чекиста к мельнице, а главное — к бугру, замеченному его зловредным глазом возле нее. О том, что надо уходить. Немедленно.

Шерходжа не спорил на этот раз и никого не осуждал за робость, все было слишком серьезно. Камень, висевший над ними, сорвался с горы и подкатывался. Молча посидев в задумчивости минуты две, как сидел он всегда перед значительными решениями, покусывая усы, Шерходжа встал и начал переодеваться в паранджу, принесенную мельником. Договорились, что выйдет он в парандже.

Темнота еще не наступила, а ждать было нельзя.

Переодевшись, Шерходжа протянул свой маузер:

— Замира принесет, если бог даст.

— Может, лучше взять это с собой? — спросил караванщик.

— Не лучше. Если попадусь без этого маузера, никогда не докажут, что я стрелял из него в их учителя, чтоб ему… — Шерходжа выругался. — А если с ним… Нож возьму!

Он сунул нож за пояс, под рубаху, и закашлялся. Кабул ждал и думал: много времени провел здесь, курил, перекоптил себя, накопилось хрипа в легких. Ничего, горло молодое, выдержит…

— Новый учитель их, Масуд, вооружен, — напомнил он.

— Точно?

— Я вам говорил — он Нормата вел из дома дервишей. А руку держал в кармане. И наган оттопыривался. Я сам видел. В щель. Мимо меня вели. А уж я поносил в карманах оружия. Знаю!

— Чекист, наверно, этот учитель. Подлец!

Больше Шерходжа не сказал ничего. Значит, пойдет без маузера.

— Где вас искать Замире?

— В моем саду.

Кабул вытаращил испуганные глазенки, а Шерходжа еще раз кашлянул и сказал:

— Прятаться лучше там, где они и не ждут — считают, опасно! Я же, мол, не дурак! А я дурак!

Он коротко хохотнул, а Кабул в который раз поразился его смелости и самообладанию. Да, встречал он на своем веку настоящих храбрецов и рискованных людей, бесшабашных головорезов и отчаянных любителей походить на краю у пропасти, были такие, что сами называли себя романтиками смерти, но таких, как Шерходжа, холодных и невозмутимых, тяжелых на вид и моментальных на точные решения, кажется, не попадалось. Помоги ему бог!

Шерходжа вышел из подземелья, постоял внутри мельницы, глядя сверкающим глазом в любимую щель Кабула, привыкая к дневному свету и к тому, что делается на улице, а потом хладнокровно вышел наружу и женской походкой засеменил мимо чайханы вверх по мостовой, к дому ишана, а там можно было среди кустов, по зеленой тропе, пробраться в байский сад, свой сад. Всюду следить за тем, кто куда движется, не могут, а если за мельницей уже установили слежку, то женщина, идущая по мостовой, меньше подвергается угрозе быть остановленной и схваченной, чем женщина, пробирающаяся задворками, лазейками, тропой у реки.

Кабул, не услышавший ни выстрелов, ни криков, ни шума после того, как выбрался на волю Шерходжа, тоже оставил подземелье и даже успел увидеть в свою щель, как фигура «женщины», идущей не медленней и не быстрее, чем надо, фигура Шерходжи, скрылась за домом ишана. Бог помог! Если все обойдется, ночью Замира выведет его из сада. Кони уже будут приготовлены к отъезду. И тогда — ускачут, кажется, ускачут! Только бы дед Мухсин не попался им по дороге, не сглазил.

Лучше сейчас не загадывать, не думать о том, что будет ночью. Но мысли возвращались к этому часу, торопили его. Хотелось скорее услышать топот конских ног. Замира — молодчина, не каждый джигит за ней угонится. Говорят, ищи ветра в поле. А в горах и вовсе не найдешь. Тьфу, тьфу, тьфу! Спаси, боже, от дурного глаза и слова.

До вечера Кабул крутился в чайхане, весело разговаривал с людьми, но смертельная бледность не сходила с его одутловатого лица. Кажется, иногда он сам видел себя со стороны, поражался, как бел, и удивлялся, почему никто не спросит его об этом, не заинтересуется, отчего.

Нет-нет да и кидал он взгляды на дом милиции, ждал, что вот появятся оттуда Трошин с Батыровым и направятся прямиком к мельнице быстрым и резким шагом. Не появлялись. День кончался, а люди все еще работали, спешили сделать побольше, готовились к веселью. Дети собирались посмотреть, как их старшие братья и сестры и родители, смыв с себя пыль и приодевшись, будут петь и плясать, радуясь успехам.

«Ничего, мы тоже порадуемся, — думал Кабул, — и у нас будут свои успехи, этот день и нам на руку».

И снова молился, искоса бросая взгляды на милицию и вздыхая с облегчением оттого, что русского чекиста не было видно.

В это самое время Трошин сидел в комнате председателя сельсовета вместе с Масудом и делился своими соображениями. Масуд слушал, потирая высыхающий от пота лоб рукой, вымазанной красками и побелкой, потому что он со всеми работал, всем помогал, пока его не отозвал сюда Алексей Петрович. Масуд спросил, когда тот замолчал:

— Считаешь, что Шерходжа на мельнице?

— Может быть… Пока твердо уверен, что под этим бугром должен быть подвал.

— Почему?

— Потому что куст на нем — сухой. Отчего он засох возле реки? А?

— Не знаю.

— Оттого, что под ним нет земли. Пусто.

— Ого! Прозорливец. Под землю смотришь.

— Ты не смейся, это просто. В деревне, у бабушки, еще мальчишкой я видел — на всех дворовых погребах, на подвалах стоят деревца, маленькие и сухие. Под корнями — воздух. Воздух листьям нужен, а корням — земля. Запомнилось…

— А с чего они растут на подвалах? Кто их сажает?

— Никто, горожанин. По осени летят себе семена с деревьев, цепляются за бугры, застревают. И прорастают. Да ненадолго. Сама природа сажает… А этот куст мог высохнуть и оттого, что под его корнями яму вырыли. Недавний, похоже, подвал. Узнать, ходит ли в гости к мельнику мать Шерходжи, старшая жена бая Фатима-биби. Если он там, она может навещать его.

— Ходит, — ответил Масуд решительно и определенно и добавил, замявшись: — Но, может быть, она просто в гости…

— Наше дело проверить все. Никто сам в руки не пожалует из этих… Тем более Шерходжа. Ходит к мельнику Фатима-биби?

— Да, — коротко ответил Масуд.

— Знаешь?

— Да.

— Бываешь в доме у Дильдор, когда ее матери дома нет?

Масуд молчал. Алексей Петрович встал и прошелся во комнате, заскрипев сапогами.

— Слушай, ты, может быть, милуешься с ней, когда мать ее сидит с Шерходжой и кормит сына, убившего твоих предшественников.

— Ты еще не установил этого!

— Предполагаю. Есть на это резон.

— Предположение еще не факт!

— Я предполагаю с бо́льшим основанием и правом, гораздо большим, чем твое, с которым ты отвергаешь.

— Прости.

— Я ждал, что ты одумаешься, — сказал Трошин, остановившись. — Страсти тоже перекипают, как все на свете.

Он смотрел на Масуда строго и даже недоброжелательно. Непримиримо смотрел. И Масуд тоже встал, поежился, выпрямился, вскинул голову.

— Это не такая страсть — перекипело, забылось. Я люблю Дильдор.

Трошин тяжело вздохнул, как будто ему что-то неподъемное положили на плечи.

— Как хочешь, а я с тобой совсем здороваться перестану.

— Ты?

— Да. Я первый, если…

— Если что?

— Дильдор предаст тебя, меня, всех. Ты понимаешь свою ответственность?

— Я верю ей.

— Почему?

— Потому что жизни верю. Иначе нечего жить.

Трошин сел, посидел немножко, вынул папиросы, свою всегдашнюю «Нашу марку», закурил.

— Едва стемнеет, мы должны начать.

— Я понял, — сказал Масуд. — Операцию «Мельница».

В роще жгли костры, при их свете по сури новой чайханы разносили посуду, принесенную людьми из домов. Дымились пары и ароматы над котлами с пловом. Закипали самовары. Звучала музыка. И всем верховодил неуемный и неустающий Исак-аксакал, привлекая к себе на помощь всех веселых и голосистых, которые сегодня как следует поработали на хошаре.

А по мостику над арыком к мельнице подошли трое, — Трошин, Батыров и Масуд. Огибая мельницу, они проверили все ее двери — они были плотно закрыты на тугие засовы.

— Там, где бугор, — тихо сказал Трошин, — есть калитка со двора.

Перемахнув через дворовый дувал, они оказались в саду мельника. Дом светился одиноким окном в отдалении, а к ним, зарычав и залаяв, поднимая шелест листвы, засыпавшей землю, большими прыжками приближалась собака, огромная и легкая, подобно тигру. Масуд шагнул вперед, навстречу ей, сунул руку с наганом в шумно дышащую пасть и спустил курок раньше, чем собака сомкнула челюсти. Приглушенный выстрел прорвал ночную тишину. Собака опрокинулась.

Там, где звучала музыка, вряд ли слышали этот выстрел из-за шума реки. К музыке там прибавились песни. А здесь, в доме, должны были бы слышать, однако из дома никто не вышел, не выглянул.

— За мной! — скомандовал Трошин.

Калитку к мельнице нашли быстро — она была приоткрыта. Зато, углубившись в гущу кустов, не сразу наткнулись на сухой, И едва Трошин коснулся его рукой, как Масуд, наступивший на деревянную крышку, шепотом вскрикнул:

— Вот!

С крышки были отгребены, откинуты ветки, в обилии валявшиеся на запущенном кусочке земли тут и там и все время ломко похрустывающие под ногами.

Трошин махнул рукой с наганом — сойти с крышки на шаг-другой в сторону!

— Раз она не замаскирована, там кто-то есть.

— Что будем делать?

— Ждать.

Они говорили одним дыханием, прислоняя губы к ушам друг друга. Минуты тянулись долго…

Но вот крышка откинулась, и показалась круглая голова мельника, а потом и его толстое тело высунулось из лаза по грудь, и Трошин приказал ему тихо и просто, как-то совсем по-будничному:

— Руки вверх!

Мельник даже не понял сначала, к нему ли это относится и не почудились ли эти слова, но руки медленно начал поднимать, так же медленно пытаясь попятиться назад.

— Стойте, стойте, выстрелю, — тем же голосом предупредил его Трошин, подходя. — А теперь спускайтесь, мы пойдем за вами, в гости пойдем.

При свете оплывшей свечи, коптящей в нише коридора, они увидели кирпичные ступеньки под собой, а потом и сам коридор и дверь. Кабул вел их, качаясь и ударяясь об одну и другую стенки, но не опуская рук. Перед дверью остановились. Батыров попробовал ее и показал руками и глазами: закрыта.

— Скажите, чтобы открыли, — тихонько велел Трошин, приставляя наган к виску мельника.

Тот повертел поднятыми руками и ответил еле слышно:

— Стукните три раза.

Но едва Батыров начал стучать, Кабул-караванщик крикнул:

— Не открывай! ГПУ!

Он и сам не смог бы объяснить себе, что заставило его закричать. Там была одна Замира. Правда, с маузером Шерходжи и хумом золота, но она одна. Несколько минут назад ему послышалось, будто в саду залаяла собака, он пошел проверить. И вот… Зачем он закричал? От отчаяния. Замире не выйти, не уйти, не увидеть синих далей Синцзяна. Все рухнуло. Крушение, в которое не хотелось верить, стало уже фактом. Но верить все равно не хотелось, и поэтому он закричал.

Все, и он в том числе, сразу же отшатнулись от двери.

— Еще слово, и голова вдребезги! — крикнул мельнику Трошин.

Мельник кивнул. Сознание возвращалось к нему, он хотел даже сказать Замире, чтобы открыла дверь, но его опередил сам русский чекист.

— Нас здесь больше, — сказал он. — Сопротивление бесполезно. Немедленно откройте дверь и сдавайтесь!

— Там одна моя дочь, одна дочь, — хрипло заплакал Кабул, а из комнаты, сквозь дверь, началась беспорядочная стрельба.

В первую же передышку Масуд подскочил к двери, ударил в нее ногой и выбил доску — пули теперь полетели в пробоину. Вторым ударом он высадил из стены комнаты кривой крюк, державший дверь на запоре, она распахнулась, и все увидели Замиру, сидевшую на полу. Она держала маузер двумя руками и стреляла наугад. Пули ранили в плечо вскрикнувшего отца и задели левую руку Трошина. Масуд в прыжке свалил дочь мельника, вырвал маузер. Замира кусала Масуда и пыталась отбиваться ногами. И пока он ее же платком связывал ей руки за спиной, ругалась самыми непристойными словами.

— Ну вот, — сказал Трошин. — Остановите дочь, караванщик. Говорят же, что от таких слов и змея сбросила бы шкуру.

Он повторял запомнившуюся пословицу, а Масуд, разорвав скатерть на полоски, перевязывал ему руку. Подозвал и караванщика:

— Идите сюда! — И потуже перевязал ему плечо. — Не совестно? Отца ранила.

— Всех бы вас убить! — крикнула Замира и заревела.

— Хватит! — оборвал ее Трошин. — Где Шерходжа?

Поскольку Замира затихла и молчала, он перевел глаза на мельника.

— Какой… Шер… ходжа? — спросил тот запинаясь.

— Которого вы здесь скрывали.

— Здесь? Ха! Здесь его не было, начальник! Только дочь…

Теперь усмехнулся Трошин и по-крестьянски, от плеча до плеча, с ребяческим удивлением покачал головой.

— Кто у вас дома?

— Мать… жена… Айпулат… Я ее матерью зову… Она старая… Мы женились, когда оба у Нарходжабая работали, надрывали свои…

— Вы мне зубы не заговаривайте! — перебил Трошин и властно и грозно. — Что же дочь — не ужилась с матерью в доме? Под землю ей захотелось?

— Да, она не ладит с матерью. Давно ругается. Слышали, как она ругается? Ничего не могу сделать!

— Даже в другом доме не могли поселить? Спрятали от мамы в подземелье? — Алексей Петрович повернулся к Батырову, который осматривал комнату. — Надо допросить Айпулат.

— Не спрашивайте ее, начальник! — закричал неожиданно визгливым, поросячьим голосом Кабул. — Она умрет от страха. Она ничего не знает… слабая женщина! — и повалился перед Трошиным на колени, а Батыров, закативший одеяла, тоже вскрикнул:

— Сделали тайник в тайнике! Гады!

Здесь была не деревянная крышка, как наверху, а небольшая каменная плита, которую он в остервенении попытался поднять один и уронил. Масуд помог ему. Замире, стоявшей рядом и смотревшей на Батырова так, как будто она и взглядом могла убить. Трошин приказал:

— Отойдите.

В яму был вколочен сундук. Откинули его крышку и начали доставать — ручной пулемет английского происхождения, два ящика с патронами для него и еще один с патронами для маузера, точно такой, как нашли в сундуке Фатимы-биби, только тот был пустой, четыре ножа исфаганской стали, шубу из куницы, а под ней два хурджуна, до половины заполненные золотыми и серебряными монетами, и кожаный мешочек с нитками жемчуга.

— Все для дочери? — спросил Алексей Петрович у мельника.

— Конечно! Ее приданое.

— И ручной пулемет — в приданое? Хватит! Вы же сами предлагали мне не играть в прятки — взрослый человек. Где Шерходжа?

— Не было его здесь! — закричал мельник.

— Отвечайте. От этого зависит ваша жизнь.

Кабул замычал, как немой. Замира смотрела на отца так, точно обещала задушить своими руками, загрызть, если он откроет рот.

— Откуда это? — Трошин показал на оружие. — Не скажете?

— Скажу. Басмачи оставили. Они сделали тайник. Давно хотел признаться, да боялся — не поверят. Вот и вы не верите.

— А что вы здесь с дочкой делали? Сейчас. Басмачей вспоминали?

Кабул молчал, и Замира перестала есть его глазами. В комнате становилось все более душно. Дыры наружу, для воздуха, хозяева заткнули на ночь, скрывая от людских глаз свет лампы.

— Ясно, — сказал Трошин. — Пошли.

Когда вывели арестованных из подземелья, Трошин еще раз проверил, как связаны их руки, и приказал Батырову отвести в милицейский участок. Время было дорого, и с Масудом он решил немедленно осмотреть и обыскать дом мельника, распорядившись, чтобы Батыров разделил арестованных и все время допрашивал Кабула. Была надежда, что его дрожащая душа рассыплется, хотя он пробормотал, уходя:

— Шерходжи в Ходжикенте… нет!

Но, похоже, это только для дочери.

В доме ничего не обнаружили. Ничего и никого, кроме жены мельника, Айпулат, сморщенной, болезненного вида старухи, некогда, как можно было догадаться, видной собой. Она действительно ничего не знала, ахала, много плакала и на вопрос Трошина, приходила ли к ним Фатима-биби, искренне ответила:

— Нет, нет…

— Припомните, тетенька.

— Накажи меня бог, ее у нас не было! Я не видела.

А она ходила сюда. И, значит, ходила к Шерходже.

— Не будем терять времени.

Айпулат, перебирая слабыми ногами, выплыла за ними на темную веранду, протянула руки:

— А где Замира? Где дочь? Отец где?

Похоже, она ничего не знала и о тайнике.

Два коня в конюшне, приготовленные седла не оставили сомнения в том, что Шерходжа с Замирой сегодня собирались бежать.

— Он здесь! — сказал Трошин. — Он где-то здесь! Надо обыскать весь кишлак. Я, конечно, шляпа. Гнать меня из ЧК! Не установил наблюдения за мельницей. Шерходжа мог выйти после того, как я испугал Кабула дневным разговором. Гнать, гнать!

По дороге к сельсовету он соображал вслух, что сейчас надо срочно позвонить Саттарову, чтобы постарались закрыть все дороги в горы, к перевалу. Если Шерходжа бежал из Ходжикента, то сегодня. Может быть, попросить Саттарова, чтобы прислал сюда людей на помощь, и сказать Исаку-аксакалу, чтобы мобилизовал всех надежных людей на поиск Шерходжи.

— Надо перерыть кишлак.

— Начиная с байского дома, — подсказал Масуд, все время чувствуя себя виноватым.

— Беглец не прячется в своем доме, я думаю.

— А может, потому и спрятался, что ты так думаешь.

— Ты хорошо знаешь этот дом? Там есть где спрятаться?

— Я был в нем всего два раза. Один раз вместе с тобой, когда ты взял меня понятым, и один раз в гостях.

Масуд едва не прибавил, что сейчас в саду его ждет Дильдор, но Трошин без того был сердит, не стоило его раздражать, да и вряд ли Дильдор все еще ждет его у арыка, где они условились встретиться с началом гулянья. Оно кончалось. Люди расходились. Устали, а завтра — своя работа, поля.

Три девушки двигались навстречу, щебеча о чем-то. Масуд с Трошиным отступили в тень от дерева, улицы в кишлаке не освещались, и легко было спрятаться. Стало слышно, как девушки переговаривались:

— А учителя не было.

— Так жалко! Я думала, он споет.

— Он работал больше всех. Утомился.

— Ну да! Укрылся где-то с Дильдор, ее тоже не было, — добавила самая смешливая.

«Оборвать! — подумал Масуд. — Трошин прав: оборвать эту любовь. Нет Дильдор. Уже говорят о нас. Позор… Оборвать! — приказывал он себе. — Особенно после сегодняшнего… Смешно — любовь. Все ясно. Трошин прав!» — повторял он.

— Может быть, у меня затмение… Может быть, он в своем доме… — проронил Трошин, когда они подходили к сельсовету.

— Вряд ли. Слишком рискованно. Ты прав.

А еще думалось: тогда Дильдор должна бы прибежать, прилететь, сказать, что брат появился… Прилететь? Выдать брата? Ты в самом деле с ума сошел, Масуд. Все! Он не пойдет к Дильдор даже для того, чтобы сказать одно это слово: все. Будет каждый день здороваться с ней, как с обыкновенной девушкой, курсанткой. Ничего объяснять не придется, потому что это само собой и означит конец.

— Сходи в сад, осмотри на всякий случай. Только обязательно возьми с собой кого-нибудь, например Кадыра-ака. Пока я позвоню Саттарову и буду разговаривать с Исаком-аксакалом, ты сходи.

— Хорошо.