Бессмертие

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Хотелось бы поставить здесь точку, чтобы не расставаться с Масудом навсегда. Но из песни слова не выкинешь, и, наверно, лучше рассказать все до конца.

Масуд, который с детства любил коней, не мог не заметить, как хорош был белый красавец, мимолетное чувство шевельнулось в его душе. На одно мгновение…

И тут же заработали другие мысли: если Шерходжа был гостем этого небогатого дома, почему не расседлал коня, не ввел его хотя бы под навес, не дал корма? Небогатые хозяева любовней и бережней относились ко всем животным, тем более к коню, верному другу и помощнику… Либо Шерходжа только что появился здесь и сам был в домике за кошарой, либо его не приняли Суюн-беке с чабаном… Но конь? Почему он бросил коня, если ушел дальше?

Шерходжа был здесь. И приехал только что.

Масуд спешился и завел своего Серого в лощину, в затишек, похлопал по мокрой шее, обтер ее ладонями. Прости, Серый… Ты устал, постоишь, подождешь… А я…

Оставляя за собой глубокие следы, а где и проваливаясь по пояс, он начал пробираться к кошаре. А если Шерходжа уже увидел его? Если прячется за дувалом? Он вытащил наган… Снег иногда попадал в дуло, и Масуд сдувал его через несколько шагов… Да, Шерходжа не мог уйти далеко, даже если ушел отсюда… Он стянул с себя, бросил на снег халат и засунул руку с наганом под кожаную тужурку. В горле пересохло. Спрятавшись за камнем, чтобы еще раз стремительно обдумать все, снял с камня горсть снега и подержал во рту.

Потом вышел и остановился в рост, на виду. Выстрела не было, и Масуд быстрее зашагал к дувалу, к белому коню, к дому. На веранде вскинулся необыкновенно рослый пес, но его сейчас же унял женский голос:

— Тихо! Сиди!

Масуд никогда не видел и не слышал Суюн-беке, но подумал, что это ее голос. Собака замерла посреди двора, не зная, бросаться ли ей на незнакомца или послушаться хозяйку, кричавшую:

— Вернись!

Женщина была в красном платье и короткой шубе, наброшенной на плечи. Наспех. На голове — цветастая шаль…

— Здравствуйте, Суюн-беке, — сказал Масуд.

— Вы откуда? — спросила она, нерешительно ответив на приветствие.

— Оттуда, — он махнул за плечо наганом, с которого она не сводила глаз. — Гость у вас?

— Никакого гостя у нас нет!

Голос ее прорезался и зазвенел. А за ней появился рослый, под стать Масуду, чабан с устрашающими усами и бородой — в горах некогда и не так уж обязательно заниматься стрижкой, — без верхней одежды — ему холода привычны.

— Добро пожаловать, — поклонился он, механически, мимоходом приподняв руку к груди. — Старуха сделала бешбармак, как раз угадали. Как говорится, теща вас любит!

— С удовольствием, — ответил Масуд, — я очень голоден. Но — потом. Сначала — где Шерходжа?

Чабан качнул головой:

— У нас нет.

— А конь?

— Шерходжа! — неестественно засмеялась Суюн-беке. — Очень он нам нужен! Мы его прогнали… — договорила она тише, боясь, что ей не поверят. — Сказали — уходи! И ты уходи… Уходи!

— Давно это было?

Чабан молчал. А Суюн-беке пролепетала:

— Я вышла завести… коня… И тут…

— Конь еще не остыл, — определенней добавил чабан, уступая хозяйке главное, чтобы его ни в чем не обвинили позже. — Шерходжа пешком ушел… Вон там его следы!

— Там тропа, что ли?

— Есть, конечно…

— Не проводите?

Суюн-беке вцепилась в руку чабана, схватила его за локоть:

— Он не пойдет. Не пущу, хоть убейте!

След, открывшийся за домом, довел Масуда до арчовой рощи и долго путался в ней. Здесь беглец провалился, а здесь отдыхал, лежа на снегу пластом, это отпечатки его спины, его раскинутых рук и каблуков узких сапог… Не для снега твои сапоги, Шерходжа, не уйдешь…

Однако скоро неудержимо повалили крупные хлопья, и следы начали пропадать, пока не потерялись совсем. Иногда Масуд угадывал их, но это могли быть и старые следы, по которым он уже прошел… Да, вот отпечатки и его тяжелых и больших сапог, которых не спутаешь с другими. И тогда он сам прилег отдохнуть и подумать, что делать. Всем сердцем он чувствовал, что убийца где-то рядом, затаился, не мог уйти далеко, даже если чабан и показал ему тропу. Чего он так метался, так путался, как загнанный, Шерходжа? Не терять ни минуты!

А день кончался… Привалившись к старой арче, издававшей елочный запах, Масуд вдруг увидел раннюю звезду над мрачнеющей снежной вершиной и вздрогнул. Быстро станет совсем темно, через полчаса! Он подул на свои окоченевшие руки, подышал, выгоняя последнее тепло из глубины тела, и поднялся. А поднявшись, огляделся. Вон поляна в горном лесу… А за ней — скалы… Грудами лежали вековечные камни, выставив из-под снега острые края и углы. Кое-где и там росла арча… Через полчаса, даже меньше, ничего уже будет не видно. А в кошаре — белый конь, а в лощинке рядом — Серый. Бери любого… Одного можно убить, чтобы не на чем было догонять. Чабан не даст своего… Да и его коня можно пристрелить, Шерходжа не останавливался и перед людьми. У него — маузер…

Оставался один способ…

Масуд вышел из-под арчи и, покачиваясь, в рост зашагал через поляну. Пуля вжикнула мимо уха, а потом звук выстрела раздался над скалами, и эхо повторило его в горах.

«Все, — подумал Масуд, рухнув, лежа на снегу и вдавливаясь в него, — мы встретились! — Он не испытывал ничего, кроме радости. — Надо замереть, не шевелясь. Шерходжа уверен, что его пуля не пролетела мимо. Пусть так думает, боже, пусть он так думает, пусть так думает, — повторял Масуд и молился. — Я пролежу хоть до утра… Пусть он покажется!»

И снова вжикнула пуля и раздался выстрел. Вторая, третья… Масуд считал. Шерходжа разряжал в него свой маузер, чтобы самому остаться живым и — в безопасности. Он боялся. Пусть беснуется! Масуд считал выстрелы… Спасибо матери, что она родила его таким тяжелым, почти зарылся в снег… Спасибо снегу, что валил непрестанно сверху и засыпал его… Спасибо сумеркам, которые сгущались быстро, точно были заодно с Масудом. Он теперь не упустит убийцу, заметит его черную тень на снегу, едва та выползет из-за скал…

Одна пуля зажгла его плечо, но он не шевелился. И не застонал. В чистом и звонком горном воздухе далеко слышно… Стиснул зубы…

И вот посыпался снег с арчовых веток, повисших над скалами. И показалась еще серая тень. Она приближалась. До Шерходжи метров пятьдесят, сорок… Пусть подойдет. Один выстрел, одна пуля все решит. Ближе, ближе…

Когда он выстрелил из-под себя, Шерходжа взмахнул обеими руками, подержался чуть-чуть и повалился на спину, закричав во весь свой охрипший голос. Этот неожиданный предсмертный крик врезался в уши Масуда и застрял в них. Он словно бы продолжался, когда Масуд подошел к Шерходже, чтобы впервые заглянуть в его лицо.

Но Шерходжа еще был жив. Если бы он мог и его попросили об этом, он рассказал бы, как замерзал под скалами, откапывал их старческие морщины, прикрытые снегом, чтобы посмотреть на них еще раз… Они не грели и грели. Больше не у чего было согреться…

Рука его шевельнулась на глазах Масуда, маузер поднял свой зрачок, и последняя пуля нашла незащищенное сердце ходжикентского учителя и чекиста, сына Махкама…

Так и обнаружили их утром Трошин и Саттаров, в двух шагах друг от друга. На арчовую поляну привел чабан, слышавший выстрелы, но испугавшийся прийти сюда сам. Тела, почти засыпанные снегом, откопали, положили на разные арбы и повезли в Газалкент, откуда ждал звонка Махкам Махсудов.