Бессмертие

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Послушно катил велосипед вдоль тополей, протянувшихся бесконечными рядами по обеим сторонам дороги, иногда изматывающе трясло на кочках, и седло скрипело всеми своими пружинами, и возницы-арбакеши с лошадок, запряженных в высокие арбы — грузовые повозки, выворачивали головы, провожая взглядами странного путешественника, упрямо крутящего свои педали, и едущего им навстречу.

С каждой верстой дорога становилась трудней. Остались позади ровные поля, сады за дувалами, земля захолмилась, речки и ручьи стали чаще пересекать дорогу, замелькали деревянные мосты, а склоны лезли все круче, к небу. Проезжая в одном кишлаке по неровно уложенному булыжнику, Масуд почувствовал вдруг, что смертельно устал.

Пока добрался до Газалкента, пришлось дважды останавливаться и менять проколотые камеры, сначала в переднем колесе, потом в заднем. Ясно стало, что до места сегодня не доехать, — значит, заночует в Газалкенте, в караван-сарае. Так и сделал… К велосипеду подходили арбакеши от арб, задравших в темнеющее небо тонкие оглобли, трогали шины, раму, качали головами. Лошаденки, выпряженные из этих оглобель и привязанные к огромным, выше человека, колесам арб, обмахивались хвостами. Погонщики верблюдов, уложив своих выносливых пустынных пешеходов на колени и сняв с их горбатых спин поклажу, присоединялись к арбакешам, рассматривали диковинный велосипед, удивлялись, как эта штука не заваливается в пути, если у нее два колеса не по сторонам, как у арбы, а подряд, тараторили без умолку, а верблюды так же безостановочно жевали что-то и роняли с бледных губ на пыльную землю пузырящуюся слюну.

Масуд напился чаю, съел еще одну домашнюю лепешку и крепко уснул. Утречком зашел в районный отдел, к просвещенцам, представился, выслушал их предупреждения и покатил дальше.

В Ходжикент он прибыл в самом конце дня. Иной раз дорога становилась такой крутой, что двигался пешком, ведя велосипед рядом с собой. Этот «аэроплан» не летал. Масуд шагал, ступая тяжело и упрямо и обдумывая разные вероятности, которые только мог предположить при своем появлении в этом далеком, оказывается, кишлаке. Например, входит во двор школы, а там уже ждут его убийцы Абдуллы и Абида… Это самое простое — у него есть наган, а у ребят не было. Раз самое простое, вряд ли так будет, но на всякий случай он нащупал наган в кармане. Ночью будет класть его под подушку, понятная вещь. Днем носить с собой. Всегда. Возникали и другие варианты нападения на него, но наган выручал…

На каком-то, самом крутом склоне Масуд остановился и задумался — с кем он сразу встретится в байском поместье? Сына, говорят, нет, а дочка там, Дильдор. Запало имя в память, когда отец рассказывал. Она сразу представилась ему толстощекой, жирные складки под подбородком, отвислый, ненасытный живот. В кишлаках таких называли сдобными. Как же! Мать откормила ее лепешками, пирожками, сладостями. Чем еще могла тешиться байская дочка? И чем могла свою дочку побаловать вволю ее мать, первая жена бая, как ее? Ведь отец тоже называл имя. Фатима… да, Фатима-биби.

Вот эта самая Дильдор входит во двор лупоглазая, а он — ни слова. Он резок и неразговорчив. Это теперь не ваш двор, бывшая молодая госпожа, а школьный. Так решил бедный кишлачный люд, а я его представитель, и друг, и работник. Я не баю прибыл сюда служить, а кишлачной бедноте, которая потянулась к знаниям. Все это будет написано в его глазах. Ни слова. Молчаливый поворот от ворот.

А почему это она входит во двор? Ну, это так… Когда-нибудь он неизбежно повстречается и по-хозяйски поведет себя с отпрысками бывшего бая, будь то дочь или сын. Вот его имя выскочило из головы напрочь. Надо будет спросить у председателя сельсовета.

Но сельсовет встретил его замком. Сторож сказал, что председатель — Исак Укталов, по прозвищу Исак-аксакал — уехал в соседний кишлак поговорить насчет каких-то важных дел. Вряд ли он сегодня вернется, хотя и рано уехал.

— А где чайхана?

Сторож махнул рукой вниз, в сторону гузара.

Масуд остановился у чайханы, в центре кишлака, сел на пыльную траву у моста через быструю, какую-то сумасшедшую реку, и показалось — больше не встанет. Не хватит сил. Прислонил «аэроплан» к прибрежной иве, а сам посидел на этой траве без движения, потом спустился к воде, которая бурным потоком вылетала из-под моста, умылся и досыта наглотался ее, живительной и холодной. Сводило зубы от этой воды. В ней чувствовалась близость горных ледников.

Масуд посидел еще немного у реки, вытерся и огляделся. С ближнего склона, тяжело ступая, к реке сходили могучие чинары, полнеба закрывая своей листвой. По другую руку зеленела ивовая роща, и в ней виднелась площадка, похожая на дворик. Там устроились две арбы, большая и маленькая. Рядом с ними осел и лошадь мирно расправлялись с сеном из торб, надетых им на морды. Ниже рощи в глаза бросался длинный, по виду недавно отремонтированный дом. «Очевидно, это и есть мельница Кабула», — предположил Масуд. И не ошибся. Из дома появился старик и побрел к маленькой арбе, волоча на спине белый мешок с мукой. Осел выкруглил на него глаз, испуганно блеснувший.

Такой же старик, только одетый куда богаче, в бежевый шерстяной халат, сидел на каменной глыбе под самой верхней чинарой. На голове — чалма, закрученная в несколько колец, огромная, как гнездо аиста, которое каждый год наращивают потомки белой птицы. Бородка клинышком. Четки в руках. «А это, конечно, Салахитдин-ишан, хранитель старых лоскутов и козлиных рогов, которые висят на ветвях чинар», — усмехнулся про себя Масуд.

В чайхане посиживали несколько человек, попивали чай. Сначала Масуд хотел спросить у них, где школа, и двигаться туда. Но потом передумал. «Посижу рядом, попью чаю, глядишь, и узнаю новости кишлачные…»

— Здравствуйте!

— Здравствуйте… — молодой джигит в домотканой рубахе с открытым воротом, накрепко подпоясанный платком, скрученным, как веревка, пробормотал еще что-то, но так неразборчиво, что Масуд сказал усмехаясь:

— Что это, милок, половина слов в горле застряла! Не подавились бы!

Оставив велосипед у деревянного настила чайханы, он уселся неподалеку от компании молодых людей, подогнув под себя ноги.

Дружки, окружавшие джигита в домотканой рубахе, загоготали. Видимо, позабавила легкомысленная небоязливость новичка в разговоре с их главарем. Зато сам джигит огрызнулся:

— А как я должен тебя встречать? Еще будешь учить меня уму-разуму!

— Если надо, с удовольствием поучу. Мне не жалко, во-первых. Во-вторых, это моя профессия. Я учитель! Приехал работать в Ходжикент. А ты кто? Что молчишь?

Джигит выругался.

— Э-э, чего задираешься, как петух? Или зло у тебя повисло на кончике языка? Чайханщик! — Масуд окликнул долговязого дядьку, колдующего невдалеке у своего большущего самовара. А джигит исподлобья поглядывал на него мелкими глазами.

Дружки джигита нагнули головы.

— Какие новости, братки? — спросил их Масуд, пока чайханщик, кивнув ему, держал чайник под булькающей струей самовара.

Соседи джигита молчали. Сам он почесал висок и спросил одного из них:

— Ну, а дальше что?

Видимо, одобрил их молчанье и велел продолжать разговор, прерванный Масудом.

— Входит дед Мухсин, значит. К нам во двор. Смотрит на виноградные лозы, увешанные вот такими кистями. «Богатый урожай!» Вошел, дьявол, откуда ни возьмись, и ушел… А утром все грозди завяли!

— Вот! — поддакнул молодой парень в красных кавказских сапогах.

— Если бы я сам не видел этот увядший виноград, никогда не поверил бы, что у деда Мухсина такой дурной глаз! Вообще-то забавный дед, смешливый. Никогда не подумаешь…

— Послушайте меня! — ворвался в короткую паузу парень в красных сапогах. — Мельник Кабул в прошлом году поменял жернова. Старые камни отслужили. Поставил новые, покрепче и побольше… А сам сидит в ивовой роще!

— Зачем? — спросил главный джигит.

— Караулил деда Мухсина… Да, да! Если дед появлялся…

Подошел чайханщик, тощий и синеглазый, как женщина с гор, но за женщину его никак нельзя было принять из-за пышных усов. В одной руке — скатерть и поднос, на котором уместились две лепешки и тарелка со сладостями, в другой — чайник, накрытый пиалой поверх крышечки. Он приблизился маленькими шажками и поклонился:

— Добро пожаловать, дорогой гость! — и начал расстилать перед Масудом скатерть — дастархан.

Старания чайханщика вызвали недовольные взгляды со стороны, на полуслове прервали парня в красных сапогах, он был нетерпелив и потребовал:

— Слушайте!

И даже чайханщик прислушался.

— Появится дед, Кабул угостит его чайком, припасенным специально для этого, чайник рядышком держал, скажет два-три ласковых слова, а дед и рад, а Кабул тотчас отправляет его обратно, подальше от мельницы… А как-то прозевал! Тырк-мырк, а Мухсин уже стоит внутри мельницы и смотрит, как крутятся новые жернова. Смотрит и хвалит: «Хорошо сработаны камни!» И все! Камни тут же растрескались, а мельница остановилась.

Сотрапезники начали отплевываться и хватать себя за воротники, как и полагается, чтобы огородиться от дурного слова, дурного глаза. Послышались их вздохи, восклицания:

— О боже!

И только чайханщик покачал головой и заметил, уходя к своему самовару:

— Ну и чушь несешь!

— Почему это чушь, Кадыр-ака? — язвительно спросил его парень в красных сапогах. — Мне не нравится это ваше слово!

— Прости меня, — улыбнулся Кадыр-ака, приложив ладонь к сердцу, — чушь, потому что все — неправда.

— Почему — неправда?

— Потому, что дед Мухсин никогда не будет рад холодному чаю, уж я-то знаю. И еще потому, что мельник Кабул по скупости плохие камни купил, когда менял старые жернова на новые. Это ты сам знаешь… Вот они и лопнули! Пришлось опять менять. Бог его наказал за скупость.

Рассказчик надулся, набрал полную грудь воздуха, чтобы послать недобрые слова вдогонку чайханщику, но вмешался третий, косоглазый, махнув на чайханщика рукой:

— Да ну его! То, что вы рассказали, детские сказки против того, что я знаю! Посмотрите-ка на вершину нашей горы. Видите?

С некоторым страхом они подняли глаза на самую высокую гору, обросшую арчовым лесом. Она была мрачной. В лесу и вокруг чернели камни, сорвавшиеся сверху, откуда срывалась и река, пронзая лес и пенясь под мостом.

— Ну?

— Как-то раз дед Мухсин упорно стал рассматривать эту гору, — продолжал косоглазый, приподняв вытянутый палец, — и воскликнул: «О боже, какая красота!»

— И что?

— Сразу же — землетрясение! Макушка горы растрескалась, каменные глыбы покатились вниз. Вот они теперь и лежат в арчовой роще и ниже! Эй, чайханщик, что ты скажешь на это? Откуда взялись камни в арчовой роще, а?

— Я не слышал твоего рассказа, — откликнулся Кадыр-ака.

Масуд бросил в пиалу сахар, покрошил в нее лепешку, залил горячим чаем и пошел уписывать. Уж очень вкусной показалась еда. «Конечно, — думал он, — люди эти не столько глупые, сколько темные. И сразу им всего не объяснишь. Это объяснять нужно с детства. Лучше не ввязываться!» Ел и рассматривал заводилу — землистое лицо с рябинками, узкий лоб, колючие глаза…

— Эй, ты, — неожиданно обратился к нему главарь, — слышал? Приехал к нам в кишлак, не встречайся с дедом Мухсином, а то, не ровен час, такой ладный, калекой станешь! Сиди дома!

Окружение встретило его слова дружным хохотом, один задрыгал от восторга своими красными сапогами, другой, косоглазый, заколотил себя в грудь. Довольный джигит огладил безбородое, рябоватое лицо. Вот как, дескать, пригвоздил я гостя!

Но Масуд доедал сладкую «тюрю», не обращая внимания на возгласы и смех соседей, и главарь недовольно дернул плечом. Масуд свернул скатерть, поставил на нее опустевший поднос, провел по щекам ладонями, соединив их ниже подбородка, привычным жестом поблагодарив за еду, и позвал чайханщика:

— Возьмите деньги! А то… Как бы ненароком не прикарманил кто-нибудь!

Смех рядом стих. Смелость нового учителя пришлась по душе чайханщику, подстегнула, и он начал сводить свои счеты с праздными болтунами.

— Да! От них всего жди. Картежники!

Двое из компании, сам джигит-главарь и косоглазый, вскочили, сжали кулаки, но чайханщика как будто даже и не слышали, а подступили к Масуду.

— Думай, прежде чем сказать, пришелец!

— В горле твоем, похоже, очень широко окно открыто, можем и заткнуть!

Масуд, тоже успев подняться, переждал словесную бурю и спросил с беззлобной ухмылкой:

— Что же вы остановились передо мной, как перед чемпионом по борьбе?

Он был такого роста, что оба задирщика невольно посматривали на него снизу. Но главарь все же проворчал:

— Чемпион! Видали мы таких…

— Ну, так знайте, хвалиться не хочу, но я действительно один из чемпионов Ташкента. Запомните это на всякий случай. И то, что воробей не петух! А если перестанете петушиться, если по-доброму, то приходите в гости, я на все вопросы вам отвечу, с охотой поделюсь всем, что знаю.

— Да? — ехидно прищурился косоглазый. — Что ты можешь объяснить про деда Мухсина?

Масуд засмеялся:

— Тут Кадыр-ака прав. Все это не больше чем выдумка.

— Все три случая? — спросил главарь.

— Все три. Виноград мог увянуть, но не от дурного глаза бедного дедушки, а от плохой обрезки, от лишних листьев, от сырой тени. Про жернова вам Кадыр-ака метко сказал. А если и не поскупился Кабул на важную покупку для своей мельницы, то ему жуликоватые торговцы плохие камни подсунули. Это уж как пить дать!

— А гора?!

— Попросите деда Мухсина сколько угодно смотреть на гору и хвалить ее при этом не переставая, никакого землетрясения не будет. Могу поспорить. Пусть хоть с утра до вечера смотрит и хвалит! Хоть сейчас. Хоть завтра. Ну? Кто готов поспорить со мной? Боитесь? Может, деда и на улице не было, когда землетрясение случилось. Может, дед еще не родился, а камни уже лежали в арчовой роще.

— Молодец! — азартно засмеялся над примолкшей компанией чайханщик. — Так их!

— Не грех и еще учесть…

— Что?

— Небось вы и сами кое-что прибавили для интереса!

Главарь тоже рассмеялся:

— Без этого хороших рассказов не бывает!

— Теперь я тебя спрошу, если можно, — сказал Масуд главарю, доставая из кармана свернутую в трубку и успевшую малость потрепаться газету. — На, держи… Что это такое, знаешь?

— Газит! — задрав голову, вызывающе ответил безбородый атаман картежников.

— Правильно, уже и тебе знакома газета… Давай прочти что-нибудь! Там много интересного написано, верней, напечатано… Читай «газит»! Ну, хотя бы одно название. Как она называется?

Безбородый молчал, потея от натуги. В конце концов усмехнулся и выдавил из себя:

— Э… э…

— Ну вот! Держишь газету, а только всего и прочитал, что «Э…»!

— Так его, так! — повторял чайханщик ликуя, протянул руку и взял газету, а потом, наморщив лоб, прочитал по складам: — «Ки-зи-и-ил Уз-бе-ки-и-и-стон»!

— Да, «Красный Узбекистан», правильно! Где научились?

— Там спрошу, там… Когда хочешь, то научишься… Везде!

— Возьмите себе газету, Кадыр-ака, почитаете в свободный час и узнаете, как живут люди в других кишлаках, в Ташкенте, что делается совсем далеко от нас, в Петрограде, в Москве! — И Масуд повернул свою кудлатую черную голову к атаману: — А ты — хочешь знать, что пишет газета, приходи в школу, записывайся в ликбез. Создадим курсы для взрослых, на днях откроем. Через несколько месяцев сам начнешь читать. И писать!

Атаман засмеялся — то ли над Масудом, то ли от забавности этого обещания, показавшегося ему несбыточным, трудно было понять. А косоглазый насмешливо заметил:

— У нас двое бедняг уже пытались открыть этот самый… ликбез!

— Я знаю, — серьезно сказал Масуд. — Потому и приехал… Меня убьют трусливые бандиты, приедет четвертый, и ликбез все равно откроется.

— Почему это они трусливые? — перебил голосистый парень в красных сапожках.

— Из-за угла убивают, — сказал чайханщик.

— И не только поэтому, — добавил Масуд. — Они боятся грамотных крестьян. Грамотными трудней командовать, а они командовать хотят. Вот и боятся нас, учителей… Мешают. Убивают.

— А ты говоришь — откроют! — вызывающе сказал главный, сузив без того мелкие глаза. — А если всех убьют?

Масуд засмеялся:

— Руки коротки. Мне-то самому ликбез ведь не нужен, я уже читаю и пишу, я приехал крестьянам помочь. А их больше, чем бандитов. Неужели они дадут себя запугать? Никогда!

— Да, не дадим, — сказал чайханщик. — А вы… вы…

— Вы, четверо, как слепые, — договорил за него Масуд.

Парень в красных сапогах вскочил и крикнул:

— Чего это они тут раскомандовались?

— Я не командую, — сказал Масуд, — я тебя, дурака, в школу зову.

— Двое таких уже лежат, тебе показать где?

Масуд проследил за взмахом его руки и спросил чайханщика:

— Там кладбище?

— Там. Их могилы вон за теми тремя тополями. Видите?

— Кто похоронил?

— Люди.

Масуд опять повернулся к компании:

— Не такие, конечно.

— Нас это не касается, — проворчал главарь.

— Похоже, вас ничего не касается… — Масуд спрыгнул с настила, называемого «сури», и взял велосипед. — Эх-ма! Но — коснется! — крикнул он картежникам, один из которых уже достал из-под халата и перетасовывал колоду. — Кадыр-ака! Где школа?

— Я покажу.

Кадыр-ака тоже спрыгнул с сури и вместе с Масудом отошел немного от чайханы.

— Не ходите туда, — заговорил он быстро, взяв его за руку на руле велосипеда. — Не ходите в этот несчастный дом! Проклятое это место!

— Да место тут ни при чем.

— Как же так! За месяц из него два трупа вынесли!

— Не место… — проговорил Масуд. — Враги виноваты.

Кадыр-ака крепче сжал его руку.

— Конечно! Может быть, они уже там, в укромном углу. Притаились…

— А кто это может быть, по-вашему?

— Если бы я знал, сам… — чайханщик показал, как он сам задушил бы убийц. — Послушайте, учитель… Послушайте меня! Я постарше вас, вдвое больше рубах износил! Не ходите! Не живите там!

— А где же мне жить? — спросил Масуд.

— Идемте ко мне. У меня детей нет, одна Умринисо, моя жена. Рада будет. Прошу.

— Спасибо. В чайхане вашей буду частым гостем, Кадыр-ака. Не волнуйтесь.

— А вас как зовут? — спросил чайханщик.

— Масуд.

— Значит, в чайхану будете приходить, Масуд?

— А вы ко мне приходите. Где дом Нарходжабая?

— Вон.

— Тот белый, на возвышенности?

— Да.

— Так я уже был там! Этот самый, где сельсовет?

Кадыр-ака покивал в подтверждение. Пышные усы заколыхались. А Масуд подумал: здорово же меня измотала дорога, что я не узнал дома по описанию отца, не заметил инкрустированных ворот, у которых разговаривал со стариком сторожем. Надо встряхнуться. Он и в самом деле встряхнулся и покатил, вскочив на велосипед, а Кадыр-ака вернулся в чайхану, где кишлачные лодыри, пошумливая, уже кидали карты друг другу.

Кадыр-ака с ожесточением стал убирать у них скатерть.

— Эй, эй! — раскричался на него главарь. — Какая змея тебя укусила?

— Скоро вечерняя молитва…

— Да, — поглядев на низкое, заалевшее солнце, подтвердил косоглазый.

— Убирайтесь!

— Мы — правоверные, помолиться не забудем, а ты, собака, что привязался? Не трогай нас! — налетел на чайханщика главарь.

— А чего тебе со мной лаяться? — спросил Кадыр-ака, выпрямляясь. — Ты с ученым парнем поспорь. Он один вас всех прижал к земле. Так что твое дело теперь — сиди помалкивай!

— О, еще один учитель поднял хвост!

— Сильный только перед сильным хвост поджимает, — ответил Кадыр-ака парню в красных сапогах. — Чего мне перед вами-то гнуться?

— Замолчи! — крикнул главарь.

— Тоже мне! Сам перед учителем сник, а теперь горло дерешь! — усмехнулся чайханщик. — Горлодер.

— Сник? Поживем — увидим, под чью он дудку запляшет!

— Как бы он всех вас не заставил плясать под свой дутар! Видели, у него дутар привязан к «велисапету»? Выкладывайте денежки за чай и еду!

— Ладно, брось, мы тутошние…

— Никуда не удерем.

— Подсчитай, сколько мы тебе должны, завтра заплатим сполна и сразу!

Они разбежались в разные стороны и поспрыгивали с сури, а он так и остался стоять со скатертью в руках.

Солнце уже коснулось макушек чинар своим золотым краем. До вечерней молитвы остались минуты. Ларьки по бокам от чайханы позакрывались, кишлак словно вымер, а скот еще не запылил по улочкам и закоулкам, вернувшись с сочных пастбищ… Кадыр-ака скатал паласы с настила и занес в пристройку. Вылил воду из самовара, плеснул воды на золу. Это значило, что чайхана закрыта.

Он торопливо зашагал домой, через мост, но где-то в конце его остановился, прислушался к себе и почувствовал, что его все еще гложут опасения. Тогда он прикрыл свои синие глаза и прислушался к притихшему внешнему миру. Если бы у байского дома был выстрел — сюда донеслось бы. Если бы на новичка пошли с холодным оружием, он не из слабых, долетели бы крики, а ничего не было. И вдруг в воображении его обрисовалась такая картина: Масуд входит во двор, где в недавнем прошлом коротали время жены Нарходжабая, а кто-то набрасывает ему на голову мешок, и руки, длинные и беспощадные, начинают душить…

Кадыр-ака повернул и что есть мочи побежал ко двору Нарходжабая, наверх.