Библиотека литературы Древней Руси. Том 16 (XVII век)

Евинян, цесарь зело можный[2317], в Риме царствовал. И в некоторое время, на ложе лежачи[2318], през[2319] великою можность свою поднелося сердце его в великою гордость. И почал он мыслить сам в себе, глаголя: «Несть Бог ины, сильнейший, можнейший, паче[2320] мене». А как онтак мыслил, уснул. И рано вставши, паном своимь и дворяном повелел, чтобы готовились все с ним ехать на ловлю[2321]. Тогды дворяне его изготовяся, того же дни ехали с ним.

А как были на дороге, и тогда цесарь от солнечного зною так разгореся, что умереть хотел, толко бы[2322] не искупался в студеной воде в земной. И тогда цесарь узре издалеча великою воду, рекл[2323] своим рыцарем: «Остантесь ту мало, дондеже пойду покупаюся». И отъехал от них и, пришедши до оной воды и раздевся, купался. И как там, купаючись, мешкал, пришел некоторый человек в его образе, и в походке, и во всем подобный, облекся в его одеяние и, всед на его конь, ехал к рыцарем. Видячи тогды дворяне образ цесарев, мняще его быти цесаря, прияли его с честию, а цесаря нага оставили. И по оном лове ехал он цесарь на палац[2324] с своими рыцарми.

Потом искупавшися Евинян цесарь и вышедши из воды, а ни платья а ни коня не обрете. И дивовался велми, что никого не видал, смутися[2325], что будучи цесарем, а стал наг, и почал мыслить сам в себе, рекущи: «Что имам[2326] сотворити, что так Нужне[2327] и ганебне[2328] от своих оставлен? Але[2329] юже вем, что чинить. Есть оттуду недалеко един рыцарь, котораго я рыцарем учинил. Пойду до него и одеяние и коня у него возму; и тако поеду на палац мой и за ту легкость[2330] и посмеяние месть слушную[2331] над ними учиню».

Тогды Евинян цесарь пошол наг до замку оного рыцаря и, пришедши, у врат стоя, колотился, чтобы ему отворили. И пытал его воротник, рекущи: «Кто ты еси и чего хощешь?» Отповедал Евинян, глаголя: «Отвори толко врата, а кто есмь аз — оглядай». И отворивши врата, воротник узрел его нага, дивовался и рекл ему: «Кто еси ты? — повеждь ми». Отповедал Евинян, рекущи: «Аз есмь Евинян цесарь, иди до твоего пана и рцы ему, чтобы мне дал одеяние и коня, яко одеяние и коня стратил[2332], когда купался, а дворяне мои так отъехали от меня». Рекл ему воротник: «Нужный[2333] и скаредный[2334] хлопе, что ты мовишь и лжешь? Цесарь Евинян давно проехал со своими дворяны на палац, а пан мой проводил его до замка, возвратился к дому своему и теперь обедает. Але то, что еси смел назватися цесарем, повем пану моему».

И пришед воротник до пана, все речи Евиняновы поведал. Услышавши то, пан велел, чтобы его пред него поставить; и привели его. И как пришол, и узревши его, рыцарь не познал его, что он цесарь был (але его он добре знал), и вопросил его: «Кто еси ты и как имя твое?» Отповедал ему Евинян: «Аз есмь Евинян, аз тебе учинил рыцарем в то и в то время». И поведал имянно, как то учинил. Рекл ему рыцарь: «Нужный хлопе, какою упорностию[2335] смел еси назватися цесарем? Ибо цесарь, пан мой, уже давно на палацу своем, а аз, проводив его, возвратился. А коли уже ты смел назватися цесарем, без помсты[2336] не будеш». И велел его гораздо бити и потом за врата выпхнуть.

Тогды он, убит и выпхнут, велми ревно[2337] плакал, глаголя: «О, Боже Всемогущий, что то есть, что мой рыцарь не познал мене, к сему же еще и бити мя велел?» И почал мыслить сам в себе, мовячи: «Есть недалеко отсюду некоторый князь, пан мой думный,[2338] пойду до него и скажу ему всю причину мою, чтобы мне дал одеяние и проводил бы меня на палац мой».

Тогды, пришедши до замку оного князя, заколотил, чтобы ему отворили. Услышавши колотанье, воротник отворил ворота и, узревши человека нагаго, дивовался и пытал его, мовячи: «Кто еси ты и для чего пришел еси зде, будучи нагим?» Отповедал ему Евинян: «Аз есми цесарь, а с пригоды[2339] стратил есми одеяние и коня и сего ради пришел есми ко князю, чтобы мне вспомогл в той моей пригоде велицей».

Услышавши ту речь, воротник дивовался тому и, вшедши на палац до пана, поведал ему ту речь. И рекл князь воротнику: «Введи его зде». А как его ввел, никто его не познал. Тогды князь нача его вопрошати: «Кто еси ты?» Отповедал Евинян: «Аз есмь цесарь Евинян, которой тебя учинил великим паном и князем своим радным[2340]». Рече ему князь: «Шаленый[2341] и нужный хлопе[2342], вшаке[2343] я недавно с моим паном цесарем ездил и на палац паки возвратился. Але что еси честь цесарску предо мною смел еси на себя возложити, не будеши без наказания». И велел его всадить в темницу и кус хлеба и воды ему дать. Потом велел его из темницы вывести и велми бить и, убивши его, с двора выпхнуть. И смиловался некоторой слуга над ним, дал ему платьишко, чем приодеться.

Тогды Евинян, убит и выпхнут, начал велми плакать, рекущи: «Беда мне, нужному человеку! Что имам сотворити, что стал есми всем в посмех и в поругание?» И мыслил сам всебе, глаголя: «Пойду еще на свой палац, или[2344] мене познают мои, паче же познает мя моя цесарева чрез некоторые знамена[2345]».

Воставши тогды Евинян, в том худом платьишке шел на замок и, пришедши, колотил во врата, чтобы его пустили. И воротник, услышавши колотанье, отворил врата и, увидевши его, вопросил: «Кто еси ты?» Отповедал ему Евинян: «Дивлюся, что не знаеши мене, много лет служа мне». Рекл ему воротник: «Что ты глаголеши ложно, я служу цесареви, а не тебе». Рекл ему: «Аз есмь цесарь Евинян. А не вериши ли мне, иди, прошу тя, до цесаревой и повеждь ей знамена, которыя я тебе повем; а тых жаден[2346] иной не ведает, разве она, и она тому верить будет. И рцы ей, чтобы мне с тобою прислала одеяние, зане с пригоды все стратил есми». Рекл ему воротник: «По всему знать, что ты шаленой. Цесарь и цесарева теперь седят за столом, а ты называешися быти цесарем. Пойду я к цесаревой и скажу ей твою речь, але известно вем, что бит будешь доволно».

И слышав воротник знамена от Евиняна, пришол к цесаревой, исповедал ей все, что слышал от него. Услышавши то, цесарева смутилась[2347] и обратилася к пану своему, рекла: «Пане мой, слухай дивных речей. Знамена особливые, которые между нами были, человек некоторой, пред враты стоя, того то воротника прислал ко мне[2348], а называется цесарем быти и паном[2349] моим и жадает[2350] платья от меня». И как то он цесарь услышал, велел воротнику, чтобы его привел пред лице всех.

Тогды, как гонебне[2351] Евинян на палац пред лицем всех был приведен, некоторой пес, егоже[2352] зело любил и [который] у него всегды в обед лежал, кинулся на него, хотел его укусить, и как бы слуги не оборонили его, уморил бы его; и того деля[2353] не укусил его. Да тамо же был сокол, седел на жерди, которой, увидевши его, метался на него и, урвавшися, вылетел вон из двора.

Видячи тогды он цесарь Евиняна пред собою стояща, рекл ко всем, которые были на палацу: «Слухайте отповеди того хлопа». И начат вопрошати его, глаголя: «Повеждь ми, кто еси ты и чего деля пришел еси зде?» Отповедал ему Евинян: «Пане мой милый, отповедь моя да не будет в диво, зане истина есть: аз есмь Евинян». Цесарь вопросил всех седящых при столе и около стоящых, глаголя им: «Повеждьте, которой из дву нас есть цесарь и пан ваш?» Отповедали ему панове: «Милостивый пане, чрез ту присягу, которую тебе учинили, исповедаем тебя быти цесарем и государем нашим, котораго мы от младых лет нашых знаем. А сего хлопа, как мы и живы, не видали и не знаем. И сего деля вси единым гласом просим, чтобы тот хлоп был скаран[2354], чтобы иные, на него смотря, боялись и таковой дерзости не имели бы».

Тогды цесарь, обратившися к цесаревой, рекл ей: «Панна моя милая, чрез верность мою, которою мне повинна[2355], повеждь ми, знаеши ли человека сего, которой назвался быть цесарем и государем твоим?» Отповедала цесарева: «Пане мой, а цо ж меня пытаешь? Или не болши тритцати лет живу с тобою и дети имамы? Разве[2356] дивлюся тому, что тот человек весть[2357] нашы тайны, которые меж нами были».

Потом рекл цесарь Евинянови: «А коли уже так предо всеми нами дерзнул еси назватися цесарем, сего деля повелеваю, чтобы днесь, увязавши к коневью хвосту, за конем волочити. И будет впредь смеешь так цесарем назватися, тогды смерти гонебной не увидишь[2358]». И возвавши слуг, предал его им, чтобы учинили над ним по его велению, к сему же чтобы его доволно побили. Тогды слуги, взявши Евиняна, уволочили его и, убивши его, на полы мертва за град выкинули.

Потом Евинян почал велми плакать, разпочаянц[2359] о цесарстве и нарекаянц[2360]: «Несчасливый то был день, в который я народился, несчастен то был тот час, в которой я зачался! Беда мне, нужному человеку, понеже до таковой нужды[2361], гонбы[2362] и жалости[2363] пришел есми! Вси друзи мои отступили от меня, жена же моя и дети не познаша мя. О, чтобы я бых на свет сей не родился!» И коли он, так нарекаючи, плакал, тогды вспомнил, что там еще недалеко жил пустынник, а его исповедник, и начал помышляти всебе, глаголя: «Пойду я еще к тому пустыннику, или он мене познает, зане многократ исповедь мою слыхал».

И шел ко оному пустыннику и, пришедши, заколотил в оконце каморы его. И услышавши пустынник колотанье, вопрошал, глаголя: «Кто есть?» Отповедал Евинян: «Отвори оконце, чтобы с тобою глаголал. Аз есмь цесарь Евинян». Услышавши глас его, пустынник отворил оконце. А как его узрел, не познал его, але с прытости крепко оконце закрыл, рекущи: «Отойди прочь, проклятый злый дух, неси бо ты цесарь, але злой дух во образе человечи». Услышавши то Евинян, от великия жалости пал на землю и рвал власы на главе своей, глаголя: «О, Боже мой Всемогущий! Чесо ради на мене таково великое уничижение и от всех поношение допустить изволил еси? Зане[2364] к тому уже не вем, что сотворити имам». И рекши то, вспомнил: коли на ложи лежал, вознеслося было сердце его вспых[2365], глаголя, что «несть Бога иного крепчайшаго, паче мене».

И вспомнивши то, абие[2366] начал паки[2367] колотить в оконце пустынника онаго, глаголя: «Мужу Божий! Прошу тя чрез любовь онаго, которой висел за нас грешных на кресте, послухай исповеди моей, хотя не открываючи оконца». Рекл ему пустынник: «Выслушаю, поведай». Тогды он с плачем и сокрушением великим исповедался всех грехов своих, паче же онаго греху, что вознеслся был гордостию своею против Господа Бога, рекущи, что «несть Бога иного, паче мене». И как Евинян исповедался и покаяние принес, пустынник, отворивши оконце, абие познал его и рекл ему: «Свидетель ми есть Господь Бог, что тебе не познах, а теперь уже познах тя. Имам ти одеяние, але убого, а всяко[2368] возми себе, которое полутче, и, оболкшися, иди на палац. Имам надежду, что уже вси познати тя имут».

Тогды Евинян цесарь облекшися в его одеяние и шел на замок. И стоячи у врат, колотился, чтобы ему отворили. Услышавши то, воротник отворил ворота и с великою честию приял его. И рекл Евинян воротнику: «Ужели знаеши мя?» Отповедал воротник: «Пане мой милый, как не знати мне тебя, государя моего? Але дивлюся тому, что стоял есмь аз весь день у ворот сих и никуды не отходил, а не видел, как твоя милость вышел с двора».

И как вшел Евинян в замок, вси, которые видели его, кланялися ему. Але другой цесарь с паньею был в полацу. И вышедши некоторой рыцарь с полацу от цесаря и смотрил на него прилежно, а потом вшел на палац и рекл до цесаря: «Милостивый пане, есть пред полацем некоторой человек, емуже вси покланяются и честь ему воздают, которой во всем подобен есть твоей милости, так что воистину не розознати, которой бы из вас был цесарем».

Услышавши то, цесарь рекл к цесаревой: «Изыди и посмотри, знаеши ли человека того». И вышла цесарева пред полац и, видячи Евиняна, дивовалася велми. И паки на полац взошла к цесарю и рекла: «Пане мой, за правду поведаю тебе, что не вем, которой из вас есть цесарем государем моим». Рекл к ней цесарь: «А коли уже так есть, пойду я сам и правду познаю».

Вышедши тогды цесарь из полац и увидевши Евиняна, поял его с собою за руку и велел ему подле себя стать. И возвал всех рыцеров и панов, которые были с цесаревою, вопросил их, рекущи: «Чрез присягу, которую мне чинили, повеждьте, которой из дву нас есть цесарем?» Отвещала прежде цесарева, глаголя: «Пане милый, мне о том отвечати прежде подобает. Але свидетель ми есть Господь Бог, что воистину не вем, которой из вас есть пан мой». Тако же и вси рекоша.

Рекл им цесарь: «Слухайте мене вси. Сей человек — тот есть цесарь и государь ваш. Але что не в которое время вознеслся был в гордость против Господа Бога, для котораго греха Бог его скарал: отнял от него знаемость человечю[2369] столь долго, дондеже за то тгрех покаяние Господу Богу принес. А я есмь аггел Божий, хранитель души его, иже соблюдах панство его, дондеже он в покаянии пребывал. Але коли уже покаяние за грехи свои выполнил, сего ради отселе а бысте ему паки поддани были яко пану своему, а потом вас Господу Богу предаю». И рекши то, невидим бысть от очию их.

Тогды Евинян цесарь, будучи паки привращен на стол[2370] их, благодарил Господу Богу. И ходил во всех заповедех Господних и попечение имел о добрых делех хвалебных. И соверши последний день свой в покою.

Выклад тоя же повести обычайный[2371]

Намилейшая братие, цесарь тот может нарещися всяк человек, сему свету подданный, который для богатеств и для честей в гордости возносится в сердцы своем, яко бы другий Навуходоносор,[2372] который не был послушный приказанью Божию. Таковых рыцеров ужива[2373] — то есть смыслов; а едет на ловы — сиречь на суеты света сего.

Потом горячесть великая, сиречь[2374] искушение диаволское, изоимет его, что не может быть в покою, естьли не будет охоложон в водах сего света, а то прохлажение есть обуморение[2375] души. И так рыцери, то есть смыслы, оставят человека без стражи, покамест хочет мытися в водах сего света. И таковый первее сседает с коня, то есть блудит от веры, ибо на крещении обещался верити в Бога и гордости Диаволя отрекся. Але покамест купается в водах сего света, веру погубляет, а то есть сседание с коня. Потом снимает одеяние с себе, то есть добродетели отлагает от себе, которыя принял на крещении, и тако наг нужно[2376] лежит в суетах мирских.

Потом другой человек, то есть пралат,[2377] который имать соблюдати веры доброту, приемлет одежду его, ибо пралатови дана есть власть розвязовати[2378] грешнаго человека, елижды грешный человек чистым сердцем обращается к Богу.

Евинян, то есть грешный человек, егда от воды сего света выходит през ласку Божию[2379], тогды не обретает риз своих, то есть ни единыя добродетели, зане все погубил во гресе, и того будет жаловать[2380]. Але паки чтобы досталось одеяние, то есть добродетели, имать идти первее к дому рыцаря. Тот рыцарь есть разум, которой тебе будет карать и бить, зане разум приводит[2381], что согрешил еси против Бога. Тогды имаши ся полепшить[2382] и покутовать[2383]. И того деля не можеши себе назвати цесарем, сиречь верным христианином, яко дела христианския погубил еси грехом.

Потом имаши итти до замку княжему, то есть до власнаго[2384] сумнения, которое против тебя тяжко шемрует[2385], дондеже с Господем Богом помирится, и предает тя в темницу, то есть в трудность и в вонтпливость[2386] великую, през[2387] которую дорогу будешь мил Господу Богу. Может и раны прияти от него, сиречь сокрушение сердечное, през которую кровь, то есть грех, выпловет.

Потом имаши колотить до полацу сердца своего, то есть с прилежанием велми помышляти, како согрешил против Господа Бога. Потом воротник, то есть воля твоя, которая есть вольна, имать отворити двери сердца твоего и имать привести тя к первой[2388] невинности, которую приял еси на святом крещении. Пес, который мечется, чтобы тебя укусил, то есть тело твое власное, имже многажды человек убиваемь бывает, аще бы не Господь Бог оборонил. Сокол, которой, урвавшися с жерди, прочь улетел — то есть крепость Божия — не будет пребывати с тобою, дондеже лежать будешь во гресех. Тогды а ни жена, а ни душа будет знать твоего спасения. Сего деля будет влачен, у хвоста конскаго привязан, — то есть за то, что еси сотворил. И колижды сотворил еси, имаши жалети и сокрушение имети.

А как тако сотворишь, пойдешь к пустыннику, которой седит в каморе церкви святой, исповедаешися всех грехов, ихже сотворил еси против Господу Богу, а през закрытое оконце (то есть не для человечи хвалы, але ко твоему утешению), абие Бог и вси аггелы познают тя.

Потом облечешися во одежду, то есть в добрыя дела, и пойдешь до палацу сердца твоего. И все рыцари, то есть смыслы, и жена твоя, то есть душа, познают тя, зане будеши паки истинным цесарем, то есть верным христианином, и будеши царствовати в Царстве Небесном.

Конец повести и толкованию ея о Евиняне.

Титус[2390], цесарь зело можный, в Риме, славном граде, пановал, которой уставил был такову заповедь, чтобы день нарождения сына его первороднаго от всех был празднован. А кто будет[2391] дня нарождения сына его не будет святить[2392], тот смертию умрет. И как та заповедь всем была объявлена, тогды цесарь Титус возвавши мистра[2393] Виргилиуша[2394] и рекл ему: «Мистру Виргилиуше, выдал есми ту заповедь, але вем, что людие частокрот будут преступать ю, аще не буду я иметь какова доведыванья для таковых преступцов. Сего деля по своей мудрости учини такову вещь, по которой бы я могл ведать таковых преступников». Рекл Виргилиуш: «Учиню, яко повелеваешь».

Тогды Виргилиуш поставил един столп[2395] посреде града и учинил чернокнижною наукою[2396], что тот столп все грехи тайные, которогождо[2397] дня учиненые, цесареви поведал. И так по ведомству того столпа многи казнены бываху.

И был в том граде некоторый коваль[2398] именем Фока, которой в тот заповедной день, как и в иныя, всегда робил. И как он, лежащи в некоторое время, размышлял, что множество людей ведомством столпа того погибает, тогды вставши рано и шел к тому столпу и рекл ему: «Образе, чрез твое оскоржение[2399] множество людей умирает. Оклеветаешь ли ты мене, обещаюсь Богу, что я твою главу сокрушу». И рекши то, шел домой и робил.

Тогды Титус цесарь по своему обычаю послал послы к тому то образу, чтобы ся доведали от него, был ли кто, которой бы заповедь его преступил. И как послы пришли ко оному столпу и поведали ему волю цесарску, отповедал им образ, рекущи: «Приятеле милые, поднесите очи свои и, увидевши, читайте, что то написано на моем челе». Тогды они, поднесши очи свои, увидели три речи на челе его написаны: «Времена ся преминуют, людие ся погоршают[2400], а кто будет ныне правду мовит, имать убитому голову наставить». И как то прочли, рекл им столп: «Идите поведайте пану вашему, что есте видели и читали».

Шедши тогда послове, поведали все то пану своему. Услышавши то Титус, велел своим рыцарем, чтобы, оружие взявши, шли к столпу. А естьли бы кто против воли его столпови нечто восхощет учинить, чтобы такова, связавши, к нему привели. Потом рыцаре, пришедши к столпу, рекли ему: «Цесарь приказал, чтобы ты поведал тех, которые против заповеди его чинят и которые тебе грозят». Отповедал им образ, глаголя: «Возмите Фокуса коваля, тот то есть, которой всегды заповедь преступает и грозит мне главу сбить». Тогды рыцаре явши Фокуса коваля и привели его пред цесаря.

Увидев же Титус Фокуса приведенаго, рекл ему: «Что то слышу о гебе? Чему заповедь мою преступаешь, к тому же еще образу грозишь?» Отповедал Фокус: «Пане милый, я той заповеди содержати[2401] не могу, ибо на всяк день треба ми имети осмь пенязей,[2402] ихже не могу инако добыть, кроме работы». Рече ему цесарь: «Чему осмь пенязей?» Отповедал Фокус: «На всяк день чрез весь рок[2403] повинен есмь возвращати два пенязя, ихже измлада пожинал[2404]. Дву же паки пожичам[2405]. А два истрачю[2406], а два накладам[2407]». Рекл ему Гитус: «Повеждь ми явно, чтобы я разумел». Рекл Фокус: «Пане милый, изволи послушати мя. Два пенязя повинен есмь дати отцу моему, зане когды я был малым дитятем, отец мой на всяк день два пенязя на меня накладал. А ныне уже мой отец в убожестве[2408], того деля ему на всяк день оны два пенязя возвращаю. Других же паки дву пенязей сыну своему пожичаю, которой ходит до школы, а прилучит ли ся мне обнищати, чтобы мне тогды те два пенязя зозвращал, как и я чиню отцу своему. Другия же паки два пенязя трачю на жену мою, которая есть мне всегда противна[2409], и хитра, и своеволна; и для тех трех вещей что ни даю ей, то все трачю. Але остаточные два пенязя полагаю себе самому на поживенье. А болши тех осми пенязей не могу иметь разве[2410] безпрестанной работы. И та есть причина моей уставичной працы[2411]. Сего ради, справедливый цесарю, правое сказание о мне дай[2412]». Рекл ему цесарь: «Милый Фокуше, добре еси оправдал, иди и от сего времене работай верне».

Потом рыхло[2413] цесарь умер, а Фока коваль для своей мудрости на цесарство от всех избран был, которой цесарство зело мудро правил. И в старости скончал живот свой в покою. Потом по его смерти вымалевали[2414] его меж прочыми цесари, над главою имеюща осмь пенязей.

Выклад тоя же повести

Намилейшая братия, цесарь тот есть Отец Небесный, который дал такову заповедь, что кто бы згвалдил[2415] день первороднаго сына его, той смертию да умрет. День есть той неделя[2416], от святой церкви уставлена. А и в Старом Законе, и в Новом приказано есть о нем тако: «помни день святый святости его»[2417]. Але много таких есть, которые наипаче согрешают в таковыя святыя дни, нежели во иныя дни. Таковыя могут быти уподоблени некоторой рыбе морской, которой долго так есть добро, дондеже в мори есть, але любо[2418] прилучится с пригоды[2419] скочить горе[2420] в дождь, и как дождь покропит ю, тогды она починает умирать и неудобь[2421] к первому здравию приходит, аж до сыти не насытится паки воды морской. Такожде же и людие: елико долго робят в мори века сего, толико ся им добре имеет[2422], але когды ся им подобает в праздник итти во святую церковь слухать слова Божия, тогды им бывает великая тяжкость, дондеже паки охолодятся работами мира.

Виргилиуш, которой столп учинил, то есть Дух Святый, который научает казнодеев[2423], чтобы научили добродетелем и грехи бы объявляли, муку и хвалу, але не стом сиречь[2424] может казнодея[2425], яко и столп мовил: «Времена ся преминуют», что уже явно видим, ибо в первой[2426] церкви во всем стане[2427] часы молитвы бывали лепше, нежели днесь, и того деля давала земля овущу множае, але ся днесь все преминуло для грехов людских, и о всем вшитке[2428] ся изменили живелы[2429] для[2430] грехов, что явно ся показало в потопе мира.

Другое может рещися: «Людие ся погоршают», яко то явне видим, ибо в древних временех людие были ласковые, нежели днесь, и милостивые, милостыни болши давали, любовь совершену меж собою имели, — а та причина того, что весь мир в зле лежит.

Третие может ся рещи: «Кто будет правду мовит, имать буянцему[2431] главу наставить». Такожде ся и днесь деет, ибо аще учнет казнодея обличати о гресех панов великих або преложоных[2432], тогды ему будут грозить и лаять[2433], яко же святый Павл о том в первом к Тимофею, в четвертой главе проповедает, глаголя: «Будет время, егда правой науки не приимут в дому Исраилтеском».[2434]

Фока есть всякой христианин доброй, которой верне, яко воин, Христу работает. И сего ради всяк верный христианин повинен есть на всяк день Отцу своему Небесному давати два пенязя, то есть милость и честь. Милость, ибо он нас так умиловал, что для нашей милости единороднаго Сына своего послал с небеси и допустил ему умрети смертию поносною[2435]. Честь должни есмы воздавати ему, ибо всё от него исходит, а без него ничтоже можем добро творити.

Дву такоже пенязей пожичамы сынови, а о том сыне Исаиа поведает, глаголя: «Отроча родилося нам, то есть Сын Божий».[2436] Тому два пенязя имамы давати на всяк день, что есть добрую волю[2437] и доброй учинок[2438], дондеже пребываем в смертном сем телеси, а потом, егда будем мы убози и нази в день судный, тогды он нам те пенязи возвратит в животе вечнем, яко же рече святый Матфей в 16-ой главе: «Сторицею паче возмете и живот вечный одержите».[2439]

Другия два пенязя тратим на жены наша, иже есть тело наше ненужнейшее[2440], иже всегды противится души; а два пенязя есть злая воля и злый учинок, которой бывает учинен от злой воли. Те два пенязя погубляем, ибо для того зде или на оном свете тяжко будем карани[2441].

Але остатние два пенязя на нас (аще есмы добрые христиане) наклада мы, а то есть егда любим Бога всем сердцем, и всею душею, и мыслию и егда такоже любим своего ближняго, яко сами себе. И аще будем тако толко осмь пенязей выдавати, тогды по сем животе наследуем живот вечный.

Был некоторой князь, которой велми охочь был ездить на лов. И с пригоды прилучися в некоторое время, какон ехал на лов, такоже некто купец тою же дорогою за ним ехал. И увидел красоту князя и драгим одеянием оболчена, мыслил в сердцы своем, глаголя: «Господи Боже Всемогущий, сей человек многим должен есть тебе, се[2442] яко благолепотен есть, и можный, и приемный[2443]; слуги его вси такоже в честном одеянии». И мыслив то, рек единому от слуг его: «Приятелю милый, повеждь ми, яковый то пан ваш?» Отповедал ему слуга, глаголя: «Есть великих земель пан и велми можный[2444]: в злоте, и в серебре, и в челяди можный». Рекл ему купец: «Сей человек многим должен есть Господу Богу, зане красен есть и мудр меж всеми, кого ни видал есмь». Услышавши то слуга, поведал втайне пану своему.

Тогды как был вечер, просил он пан онаго купца, чтобы начевал у него. И купец не смел отговариватися, но ехал с князем тем до града. А как въехал с ним на замок, увидел там множество богатства его, велми ся дивил. А как была вечеря, посадил князь онаго купца подле своей паньи. Увидев же купец панью, также велми красну, здумелся[2445] и почал мыслить в сердцы своем, глаголя: «О, Боже, всему добру дателю, сей князь имать всего, чего сердце его жадает, имать жену пенкну[2446], сыны и девки, и челяди зело много».

А кактак мыслил, принесены ествы, а пред панью и пред него добре приправлены[2447], во главе трупей, але пред иную челядь — на сребряных мисах. Увидевши купец голову трупью пред собою, велми убояся и мыслил сам всебе, глаголя: «Беда мне, что я боюся[2448], погублю главу свою на сем месте». Але панья, видячи гостя смутна, тишила[2449] его.

А как был вечер, веден он купец на некоторой полац на покой. Акак вшол там, увидел ложе велми красно[2450] и опонами[2451] обито. А во едином куте[2452] горели две свечи великие, а в другом висели тела за рамена[2453] дву человек мертвых. А как он купец положился спать, вышедши слуги от него, двери замкнули. Тогды он купец, возревши, в куте увидел тела дву человек мертвых, повешеных за рамена, велми ужасеся, так что и уснуть не мог. И вставши рано, мыслил всебе, глаголя: «Беда мне, боюся, что я такоже промеж тех дву буду висеть».

Тогды он князь, воставши, велел его позвати ксебе и рекл ему: «Гостю добрый, како тебе здесь мнится?» Отповедал купец: «Все мне речи[2454] подобали[2455], разве то, какмне во оной главе трупей ествы ношены, — то мне велми прикро[2456] было, так что и есть не мог. А то такожде, как на ложи лежал, видел есми дву младенцов мертвых, висящих во гмаху[2457] в котором я лежал, и так меня ужас взял, что не мог уснути. Сего деля молюся ти, чтобы твоя милость поволил бы мне ехать прочь».

Рекл ему князь: «Приятелю милый, видел еси при столе жену мою велми красну а глава трупья с кормом пред нею, але того та причина есть: ибо тот, котораго та голова была, был некоторой князь можной, которой, намовивши[2458] мою жену, с нею свалялся. А я как увидел их вкупе случоных, вымявши мечь, стял[2459] есмь его главу. И того деля на знамя той памяти и срамоты полагаю пред нею на всяк день главу ту, чтобы она помнила грех тот свой, которой сотворила. А сын онаго князя, котораго я стял, убил тех двух младенцев, висящих в гмаху, мне природные. И того деля на всяк день посещаю телеса их, чтобы был хотевши ко отмщению крове их. А как вспомню чужеложство моей жены и смерть тех младенцев моих, то никогды не могу весел быть, хотя имею всего добра доволно. Того деля поедь прочь от меня в покою и отселе не буди завидя живота всякаго человека, дондеже право[2460] увеси о нем». Тогды купец, подяковавши ему[2461], челом ударя ему, отъехал.

Выклад обычайный

Братие возлюбленная, князь той есть всяк человек-христианин, обогащен добротою, силою святаго крещения. И той имеет красную челядь, то есть помыслы внешния и внутренния кроме[2462] греха, которыя служат человеку. А на лов едет — то есть дела спасеныя чинить.

Купец есть добрый пралат или исповедник мудрый, который повинен прилучится[2463] к таковому и дом сердца его навестить и доброты добрыя там щепить[2464], яко же сотворил Иисус двема путникома, идущим до Еммауса, иже с ними в дом на господу[2465] вшел.[2466]

Жена же красная есть душа, по подобию и по образу Божию создана, которая имат быти посажена подле пралата, Святаго Писания чтобы научилась, того, что ко спасению потребно. Но многократ та душа чужеложствует со Диаволом, егда грехи смертныя творит. И тогды имать взяти мечь языка и молитися набожне Господу Богу, по святому Давиду, рекшему: «Язык их — мечь остр».[2467] През тот мечь, и чрез сокрушение сердечное, и чрез устнама исповедь можеши победити Диавола, то есть главу его стять и пред очима сердца твоего имаши всегда полагати, зане Господь Бог даст тебе благодать победити его и покаяние совершенно показати и милосердыя учинки.

Два младенца, в каморе висящие, которых неприятель твой забил, суть любление Господа Бога и ближняго твоего, которые убиты были за грех перваго отца Адама. И для того их имети будеши в каморе сердца твоего, чтобы любил Господа Бога твоего от всего сердца твоего и всею мыслию твоею и ближняго своего, яко сам себе, чтобы всегды пребывал в боязни Божией, яко не вемы, аще достойни есмы благодати Божии или гневу его. Такоже в памяти должни имети, яко много Господь наш Иисус Христос для нас пострада на кресте, чтобы мы — чрез размышление безпрестанное горцей муки его — достали бы есмы до Царства Небеснаго.

Конец повести и выкладу ея.

Король Титус[2469] можный в Риме королевствовал. И в его королевстве был некоторой рыцарь знаменитой и зело набожен, которой имел жену красну чужеложницу, которая от чужеложства не хотела николи престать. Видячи то, рыцарь смутился[2470] велми и умыслил дозрети Святой земли. И рек жене своей: «Жено милая, пойду я до Святой земли, того деля прошу тя, чтобы ты добродетелно жила, по приказанию Божию».

Тогды, как он рыцарь заехал за море, жена его добыла себе чернокнижника некотораго, в его науце добре наученаго, и сним всегда смышляла. И придалось в некоторое время, как они обое на постели лежали, рекла ему рыцарева: «Как бы ты мне мог едину вещь учинить, тогды бы ты могл меня за жену себе понять». Отповедал ей чернокнижник: «Повеждь ми, что хощешь, да учиню тебе все то». Рекла ему рыцарева: «Муж мой поехал до Святой земли, а велми не любит мя; чтобы ты мог наукою своею его загубить, одержал бы то все, что я имею». Рекл ей чернокнижник: «Учиню то все для тебе, разве[2471] за мужа имей мя себе». Отповедала ему рыцарева: «Обещаюся тебе все то неложно исполнить». Тогды он чернокнижник учинил из воску образ, егоже назвал именем того то рыцаря, и прилепил его на стене пред очима своима.

А как тот рыцарь в то то время, в Риме будучи, шол по улице, и некоторой мистр[2472], в той же науце научоный, встретился с ним и прилежно смотрил на него и рекл ему: «Приятелю милый, имам ти некоторую тайну поведати». Отповедал рыцарь ему мистру: «Повеждь ми, что то есть?» Рекл ему мистр: «Ты днесь будеши сын смерти, аще не будеш вспоможения имети от мене, яко жена твоя есть курва и уже на твою смерть направила». Услышавши то он рыцарь, что правду рекл ему о жене, поверивши оным словесем и рекл ему: «Мистру милый, соблюди днесь здравие мое, а я тебе добре заплачю». Отповедал мистр: «Учинити то добре рад, учинишь ли ты, что я тебе велю». Рекл рыцарь мистру: «Готов есмь все то учинить».

Тогды мистр повелел уготовить лазню[2473] и, вшедши до ней, велел рыцарю в воде сидеть. И давши ему в руки чистое зерцало, рекл ему: «Смотри в то зерцало, увидишь в нем дивныя вещи». А как он смотрел, а мистр тогды, подле его сидячи, книгу читал. И потом вопросил его, рекущи: «Что видиши тамо?» Отповедал рыцарь: «Вижу некотораго чернокнижника в дому моем, которой образ восковой на подобенство мое в дому моем прилепил к стене». Рекл потом мистр: «Что теперь видиши?» Отповедал рыцарь: «Уже теперь емлет лук и кладет на него острую стрелу а хочет во он образ стрелить». Рекл ему мистр: «Милуешь ли живот свой — как увидишь стрелу летящу, понури все тело свое в воду, аже я тебе скажу». Услышавши то он рыцарь и увидел, как стрелу выпущал, все тело свое в воде понурил.

Потом мистр рекл ему: «Поднеси главу твою и смотри в зерцале». А как он смотрил, вопросил его паки: «Что уже видиши в зерцале?» Отповедал рыцарь: «Вижу образ не прострелен, ибо стрела в страну летела, а тот чернокнижник о том велми скорбит». Рекл ему мистр: «Смотри в зерцало, что потом творит». Отповедал рыцарь: «Приступил ближе ко образу и стрелу кладет на лук ко стрелянию». Рекл ему мистр: «Учини такоже, как и первое учинил, будет хочешь соблюсти здоровье свое». И узревши рыцарь, что уже чернокнижник лук вытягает, все тело свое понурил в воде.

Потом рекл ему мистр: «Смотри паки, что еще творит». И он, смотрячи в зерцало, отповедал: «Скорбит о том, что не тратил[2474] в тот образ, а к жене моей говорит: “Не пострелю ли в третьие того образа, то живот свой страчю[2475]”. Але уже приступил блиско, так ми ся мнит, что не имать погрешить того образа[2476]». Рекл ему мистр: «Не брези о том[2477], але как увидишь — лук будет вытягать, понури такоже все телов воду, аже я тебе повем». Тогды рыцарь, узревши, что чернокнижник вытягает, понурился паки в воду.

Потом мистр велел ему встать и рекл ему: «Смотри еще в зерцало». И как он почал смотрить, разсмеялся. И пытал его мистр: «Чему смеется?» Отповедал ему рыцарь: «Вижу в зерцале, что не прострелил образа, а стрела, обратившися, проразила перси[2478] его, а жена моя копает дол[2479] под постелею моею, где бы его погребла». Рекл ему мистр: «Востани и облецыся[2480], яко от смерти избавлен еси». Тогды рыцарь, повставши, подяковал ему мистрови[2481].

Потом рыцарь по пелгримованью возвратился ко своей жене. А как вшел в дом, жена его с веселием приняла. А рыцарь то дело таил многое время. Потом послал по родину[2482] жены своей и рекл им: «Приятеле мои милыи, причина то есть, для которой я по вас послал: се есть девка ваша[2483], моя жена, которая в чужеложство далася, к тому же на мою смерть направила». Услышавши то жена его, клятвою отпиралася. Потом рыцарь, все то дело о черноксенжнике поведавши, рек им: «Не верите ли сему, то идите и оглядайте место, где его погребла». И вел их в камору. Они же то свидетелствуючи, обрели тело онаго чернокнижника под постелею и поставили ю пред судиею. И судна дал на ню сказание, чтобы спалена была. И бысть тако.

Потом тот рыцарь поял себе панью красну и имел с нею плод. Потом в покою скончал живот свой.

Выклад обычайный

Намилейшая братия, тот цесарь есть Господь наш Иисус Христос, рыцарь есть человек, жена есть тело, которое колижды чужеложствует, толикожды в грех смертный впадает. А рыцарь, то есть человек, видячи то, имать итти до Святой земли, то есть до Царства Небеснаго, чрез добрыя дела. И встречал его мистр на пути, то есть мудрый исповедник, которой человека грешнаго имать научати.

Чернокнижник есть Диавол, которой человека держит похотми телесными в крепости[2484] своей. Тот прилепляет образ, то есть душу, гордостию и суетою, а приемлет лук и стрелу. Лук есть свет сей, егоже роги — гордости живота[2485] и похоть очная[2486]; тот лук приимает лакомый[2487] человек. Стрела острая есть гордость, от неяже мнози погибают, яко же прежде показало в Сатане и во Адаме. Сатана мовил: «Поставлю себе столец на полнощи[2488] и буду равен Вышнему».[2489] И та стрела паки в самого его проразила. Адам же восхотел, чего не подобало жадать[2490], и для того умер.[2491]

Образ душевный добре может уподобитися воску, ибо яко же воск тает от огня, тако и грешнии людие от лица Божия. Чтобы нас тогда Диавол не пострелил, имамы итти до лазни, сиречь к исповеди, в нейже измываемся от великия скверны греха. Але имамы зерцало чистое в руце, то есть Святое Писание и ино, которое бы могло в нас создати добрые учинки[2492], чрез которое можем соблюдатися тщеты и стрел диаволских. И тако, как лук диаволский бывает вытяган против души твоей чрез некоторое искушение, понури все тело свое в воде, то есть что коемуждо сотворил еси мыслию[2493], — коханьем, волею, исповедью и[2494] грех будет заглажен.

А как будешь очищен, а Диавол забит, то есть побежден, тогда облечешися в твое одеяние — в добродетели, которыя приял еси на святом крещении, и, шедши до дому совести своея, извлецы тело умершаго, то есть грехи, которыми тело твое от пути правды заблудило, и потом тело сожги огнем покаяния. А кости, то есть грехи застарелые, будут заглажены.

Потом можешь понять панну, то есть тело, очищенно от греха огнем Божия милости и благодати. И потом будеши имети плод, то есть добрыя дела, имиже можеши внити в живот вечный.

Цесарь Дометиан[2495] можный и зело мудрый, паче же велми справедливе[2496] пановал, зане никому ничесогоже не пропущал; и тако вси людие его в справедливости всегда умножахуся.

И прилучилось в некоторое время, как он цесарь сидел за столом, пришедши на замок некоторой купец и колотил во врата, дабы его пустили. Услышавши то воротник, отворил ворота, вопросил его: «Кто еси ты и чего хощешь?» Отповедал ему купец: «Я есмь купец а имею некоторые вещи продать пожиточны[2497] облюбеницы цесарской[2498]». Услышавши то, воротник пустил его.

Тогда он купец, пришедши к цесарю, поздравил его: «Здрав буди, Дометиане, цесарю непреможенный[2499], аз пришел к твоей милости, нося некоторые вещи продать». Рекл ему Дометиан: «Что за вещи имееши продати?» Отповедал купец ему: «Имею, наможнейший цесарю, продати три мудрости». Рекл ему цесарь: «За что ми даси куюждо мудрость?» Отповедал купец: «Пане милый, дамы за тысящу золотых». Рекл ему Дометиан: «А не будут ли мне твои мудрости пожиточны, тогда я свои денги погублю». Отповедал купец: «Пане милый, не будут ли те мудрости пожиточны, то возвращу паки денги твои». Рекл цесарь: «Добре мовиш, повеждь же теперь те мудрости, которые хочешь продать». Тогда купец поведал ему: «Что твориши — мудро твори а смотри конца. 2-я мудрость: Гостинца[2500] николи не оставляй для стежки. 3-я мудрость: Не начуй никогды в той господе, где господарь есть стар, а жена молода. Сия три вещи храни, и добро тебе будет».

Услышавши те мудрости, цесарь дал ему за куюждо мудрость по тысящи золотых. И ту первую мудрость: «Что твориши — мудро твори, зри конца» велел ю писать во своих полацех[2501] и на всех местех, идеже ходил, и на убрусех[2502], которыми стол прикрывал.

Потом же не в долзе времени для справедливости[2503] бысть, что панове его государства смолвилися убить его. Але что того мочью[2504] не могли учинить, наняли балвера[2505] его: как будет голить[2506] его, чтобы ему горло зарезал. И взявши тогда балверь от них пенязи, обещал им то учинить.

Тогда, как балверь почал цесаря голить, возрел на оно писмо, которое на ручнику[2507] было написано, и, прочитавши то, мыслил сам в себе: «Есмь я наят, чтобы сего человека забил; а учиню ли то, тогда мой конец не добр будет, яко погибну гонебною[2508] смертию; и тако что творю, имам смотрети конца, яко то поведает». И абие почали ему руки дрожать так, что ему бритва из рук выпала. Увидевши то, цесарь рекл ему: «Что бысть?» Отповедал балверь: «Пане милостивый, смилуйся надо мною, ибо наят есмь, чтобы тебя днесь убил; але как с пригоды читал писмо на сем ручнику, обачил абие, что конец мой был бы злая смерть, и того для руце мои задрожали». Услышавши то Дометиан, мыслил сам всебе, глаголя: «Первая мудрость сохранила уже здравие мое; благословена та година[2509] была, в которую дал заплату свою за ню». И рекл балверу: «Отпущаю то теперь тебе, але отсюду буди верен».

Видячи то панове, что не могли его так убить, думали меж собою, как бы его еще могли погубить, и рекоша: «Во грядущий день поедет в малом числе до того то места, а мы наступим ему скрыте[2510] на оной то стежце, которою чрез лес поедет, и там его забием». И похвалили все думу ту и изготовились там на нь.

И как тогда Дометиан цесарь ехал до онаго места и приехал до оной стежки, и рекоша ему рыцари: «Пане, лучше есть тою стежкою ехать и ближе, нежели дорогою». И мыслил цесарь сам всебе, глаголя: «Вторая мудрость есть: „Не оставляй гостинца для стежки”; буду я искусить ту мудрость». И рекл к своим дворяном: «Не хочю я оставить гостинца для стежки; будет хотите — и вы поедьте стезею и все приготовте, дондеже я приеду». Рыцарове же как поехали едини без цесаря стежками, тогда неприятели цесаревы, которые заступили были ему на стежках, мнели, что король с ними есть, повставши все, побили тех, которые туды ехали. Услышавши то Дометиан, рекл сам всебе: «То есть вторая мудрость соблюла здоровье мое».

Видячи то они панове, что и тою хитростию и лестию не могли его убить, советовали меж собою, мыслячи, как бы его иною причиною загубить. И рекоша: «В тот то и тот день будет начевать в дому господаря, у котораго панове ставятся, ибо не маш слушнейшей[2511] господы[2512], лучше той. И мы наймем господаря с господынею, чтобы, как цесарь уснет, нас к нему пустил, и убьем его там». И сотворили по совещанию своему.

И как тогды приехал Дометиан до онаго места, стал во оном гостином дому и велел позвать пред себя господаря и госпожу. И как пришли пред него, видячи тогды цесарь, что господин добре стар, а жена добре молода, яко бы в осмнатцать лет, и мыслил цесарь сам всебе: «Третия мудрость есть: „Не начуй николи в той господе, где господин есть стар, а жена молода”». И рекл ко своему коморнику[2513]: «Иди рыхло[2514] и приготовь мне инде[2515] постелю, а зде не буду я спать». Рекл ему коморник: «Пане милый, уже зде все добре изготовлено, и во всем месте[2516] несть господы лутче той; того для лутче, чтобы ты зде опочивал». Рекл ему цесарь: «Я тобе поведам, что хочю инде спать». Услышавши то коморник, абие[2517] перенес ложе на другую господу[2518]. ...рекл своим дворяном: «Вы, которые хотите остать здесь, остантесь и рано приходите ко мне». И остались тут неколико дворян.

И как все уснули, тогда он старой дворник с женою своею, восставши, со изменники цесарскими побили спящых дворян, а мнели быть меж ими цесаря. А на утрие рано обрел цесарь своих рыцарей побитых и мыслил в сердцы своем: «Аще бы я тут с ними спал, то бы и я такожде убит был, яко же и они. То уже третия мудрость соблюла здоровье мое». Видячи ту измену, Дометиан велел онаго старца с женою загубить.

Потом пановал без всякой противности[2519]. И покамест жив был, много лет те три мудрости соблюдал. И потом в покою скончал живот свой.

Выклад той повести

Намилейшая братия, цесарь тот может нарещися[2520] кийждо добрый христианин, которой власть имеет над плотию своею и над душею, радит их[2521]. Воротник у ворот есть воля волная, зане всяк грех волный есть. Купец, которой пришел ко вратом, — Господь наш Иисус Христос, по Писанию святаго Иоанна во Апокалипсиисе: «Таемне аз стою у дверей и колочю[2522]; отверзет ли мне кто — вниду к нему и буду вечеряти с ним».[2523]

Тот купец за душу твою продает тебе три мудрости, а суть златые добродетели. Первая мудрость есть та: «Что хощеши творити, то твори преже для Бога во всех делех, яко в мирских, тако и в духовных, а смотри конца»; по оной мудрости поминай последняя своя[2524] и во веки не согрешиши. Вторая мудрость есть: «Не оставляй гостинца для стежки». Гостинец есть путь десяти заповедей Божиих, ихже всегда держатися подобает, даже до смерти, а николи не ходити стезею живота злаго, яко отступницы творят. Третия мудрость есть: «Не начуй никогда у стараго господина, которой имат жену младу». Старый господарь есть мир сей, иже имат младу жену, то есть суеты, из нихже исходят всяческая суета суетствий. Того деля, аще кто будет в сем мире начевати, тот будет боятись смерти. Всяк бо не может раб быти миру и Богу.[2525]

Панове же, которые сложилися на цесаря, то суть диаволи, которые всегда хотят невидимо человека забить. И аще не возмогут собою, то соглашаются с балвером, то есть с плотию, которая есть яко балверь, ибо яко же балверь голит власы, такожде и плоть волею своею голит добродетели, которыя на святом крещении приимает человек. Аще бы смотрил человек на свою кончину, сиречь на смерть, еюже имаши умрети или когда или где, тогда бы ся отдалил учинков злых[2526]. Сего ради будем соблюдати те добродетели и тако наследим живот вечный.

Дарий король[2528] велми мудрый и можный в некотором граде пановал, которой имел трех сынов, ихже велми любил. А как уже хотел умереть[2529], отдал все наследие свое сыну первородному. Второму сыну отдал все, что сам нажил в животе своем. Третиему сыну, юнейшему, дал три честныя драгия дары: перстень златый, спонки[2530] и сукно дорогое. Перстень тот такову силу имел, что кто его будет на палцу носить, имать благодать от всех, так, чего от кого ни пожадает, то все будет при себе имети. Спонки же ту мочь имели, что кто их на персех будет носить — что сердце его вжедает, что ему подобно, то всего у него будет. А сукно ту мочь имело, что кто на нем сядет и помыслит, где бы в одном часу был, там абие будет. Сия три честныя дары отдал сыну своему юнейшему, чтобы ехал на науку, и приказал, чтобы тех даров матка его стерегла и во время бы подобно отдала.

И потом король Дарий умре и с великою честию от всех погребен. По нем же они два сына его начаша владети кождо своим жребием, что которому дано от отца. Але третий сын, жадаючи перстня от матере, изготовился ехать на науку. И давши ему матка перстень, рекла: «Сыну милый, учись и стерегись от жен, чтобы перстня не стратил». Тогда Юнотас, сын молодший, взявши от матки перстень, ехал на науку и в кратком времени доволно ся научил, а силою того перстня всего у себя много имел. И имел ласку от всех людей, так, что у кого ни пожадал, то все при нем было.

И было некоторого дня, он шел по улицы, встретила его панья добре красна, а он прелстился на ню, жадал ее, чтобы к нему приступила. Она же абие сотвори то, и он ю приял ксебе, силою того перстня всегда поживаючи[2531]. Потом она панна его фриерка[2532] дивовалась, что так прохладно жил, а ни денег при себе имел. И как в некоторое время был он весел, начат вопрошати его, глаголя: «Мой любезнейший под всем солнцем, любишь ли ты меня — прошу тя, повеждь ми, откуду так прохладно живешь и всего много имеешь?» Отповедал ей Юнотас, не размысля о хитрости женской, глаголя: «Тот то перстень, которой видишь, есть таковой мочи: что у кого ни захочю взять, то то все при мне будет». Услышавши то, его фриерка рекла ему: «Ты всегда с людми товарыщишь, того деля дай мне тот перстень схоронить, чтобы его не стратил[2533], а я его буду прилежно блюсти». Тогда Юнотас дал ей перстень, и она, схоронивши его, не хотела ему отдать, выговариваючись тем, будто у ней украли его. А как Юнотас не имел, откуду бы жив был[2534], ревно[2535] плакал.

И потом вратился до дому королевой, матки своей, и сказал ей, что перстень стратил. Рекла ему матка: «Сыну милый, всяко[2536] говорила тебе, чтобы ты стерегся жонок. Але даю тебе спонки, которые прилежно соблюдай; а как погубишь их, тогда пожиток[2537] вечный и честь свою стратишь[2538]».

Взявши тогда Юнотас спонки от матки, ехал паки до онаго места[2539] на науку. А как там приехал, доведалась того фриерка его, встретила его во вратех и с веселием его прияла. Пребываючи тогда там, Юнотас приял до себя свою фриерку по-прежнему. А те спонки носил на персех и, что ни помыслил, то все при себе имел; и как прежде сего, тако и всегда роскошне годовал[2540].

Тогда видячи то, фриерка его дивовалась, что ни сребра, ни злата не имел и ничего у него видала, и мыслила сама всебе: «Воистину другий куншт[2541] принес». И выпытавала его велми мудро у него. Потом Юнотас показал ей спонки и мочь их поведа. Рекла ему фриерка: «Ты всегда те спонки носишь, а так дорогия, ибо можешь единаго часу что помыслить — и будет ти чрез весь год, чего похочешь. И чтобы тебе их не стратить, отдай их мне на сохранение». Рекл ей Юнотас: «Боюсь, или[2542] такожде стратишь спонки, яко же стратила перстень, и тако буду велику нищету претерпевать[2543]». Отповедала ему фриерка: «Намилейший мой, половина моего здоровья[2544], научилась есми тем искусом, что стратила есми перстень, а уже лепше буду уметь соблюсти спонки, чтобы их никто не украл». Поверивши юноша, прелщен словесы женскими, дал ей и спонки сохранить. Потом, как все истощил, жадал от ней спонек тех, але она, как и преже, поведала с присягою, что у ней их украли. Услышавши то, Юнотас плакал велми, рекущи: «О, каков то я младенец, что по погублению перстня дал есмь и спонки, жонке поверил!».

Потом возвратился второе до матки и свою речь пригоды своей[2545] поведал ей. Услышавши то матка его, велми жалела о том и рекла. «Сыну милый, почто еси верил жонке, се уже прелщен еси? И вси тебе будут иметь за шаленого[2546]. Отселе буди мудр, ибо уже не имам, что ти дать, толко одно сукно драгое, которое отец твой отдал тебе. А погубишь ли е, то уже ко мне потом и не ходи».

Тогда Юнотас, взявши от матки сукно, ехал паки на науку. А фриерка его, яко и прежде, с веселием его прияла. Потом Юнотас, распростерши сукно на земли, рекл к своей фриерке: «Наимилейшая моя, сие сукно отдал мне отец мой за великой дар». И седши Юнотас с своею фриеркою на оном сукне, мыслил сам в себе: «Чтобы мы были стали далеко, где ни единаго бы человека не было». И бысть тако, что абие объявился на краю света в некотором доле[2547], которой далеко был от людей. А как там были, фриерка велми засмутилася[2548], ибо Юнотас обещался ю тамо оставить зверем на снедение, естьли бы ему перстня и спонек не возвратила. Але фриерка ему обещалась возвратить, толко бы мочно[2549]. Тогды Юнотас паки ю потешил а на ее прошенье поведал ей мочь того сукна, глаголя: «То сукно есть таковой мочи, что кто на нем коли сядет и помыслит, где бы хотел быть, то абие будет там».

Потом Юнотас возлег там на сукне, а голову свою положил на лоне ея. И как почал спать, тогды она, вытягнувши из-под него часть того сукна, на котором лежал, и помыслила: «Чтобы я была на том месте, где в заранье была». И как то помыслила, и абие была там. А Юнотас остался там, спячи, во оном доле, зверем на снедение. А как ся пробудил, увидел, что фриерки и с сукном не бывало, почал велми плакать, рекущи: «О, неверна фриерка моя, прочто такову немилость надо мною показала, а ты взявши все три честныя дары дорогая от мене, мене же зде оставила на пустыни!»

Потом воставши, шел, не ведая куды, и нашел некоторую старую дорогу, которою пришел до некоторой глубокой воды, чрез которую как шел, а та вода была такова ядовита, что мясо с ног его даже до костей объела. Видячи Юнотас такову воду ядовиту, взявши ея в сосуд, пошел дале. И как захотел есть, узрел некоторое древо с овощием, вкусил овощу его, и абие напал на него труд[2550] велик. И видячи то Юнотас, взял такоже и того овощу с собою. Потом пришел ко другой воде, чрез нюже как шел, наросло ему опять мясо от нея на ногах его. И видячи силу у той воды, взял ея такоже. И идучи дале, узрел такоже некоторое древо со овощием и — алчен был — ел от плода его, и абие паки спал труд с него, которой напал был от вкушения перваго древа овоща. Он возрадовался тому, взял такоже и того древа плода.

Потом дале идучи, узрел некоторой замок, шел к нему. И сретоша его два мужа и вопросили его, глаголюще: «Кто еси ты и откуду, добрый мужу?» Отповедал им Юнотас: «Аз есмь лекарь велми ученный». Рекоша ему они людие: «Король сего королевства пребывает на том замку трудоватый[2551]. Аще ты уздравиши его, даст тебе много богатства». Рекл им Юнотас: «Аз его ис той болезни исцелю, зане лекарство на ню достаточное ведаю и имам». Услышавши то, они привели его до короля. Тогда Юнотас принял короля ко исцелению, дал ему втораго древа овощу, и спал весь труд с него. И потом дал ему вторые воды испить, и паки ему мясо наросло. Видячи то король, что оздравел, дал ему великия дары.

Потом Юнотас, не в которое время гуляючи подле моря, узрел некоторой корабль, на немже было знамя[2552] того града, из негоже он был. И челом ударя королю, всел на он корабль и ехал со онеми людми до своего града. И как там приехал, розошлася слава по всему граду, что лекарь велми учоный приехал, але его никто не познал.

Потом же в том граде рознемоглась велми фриерка его, которая его в дарех прелстила, и послала по Юнотаса лекаря. А как Юнотас там пришел к ней, от жаднаго[2553] не был познан. Але он познал фриерку свою, рекл ей: «Никоторое лекарство тебе не поможет, аже бы се и первое исповедала грехов своих. И аще будет кого в чем ушкодила[2554], чтобы паки возвратила». Тогда фриерка исповедалася пред ним, глаголя, яко юноту некоего прелстила в перстню, в спонках, в сукне и как его оставила в пустыни зверем на снедение. Услышавши, Юнотас вопрошал ея, глаголя: «Панья милая, где суть те три вещи?» Отповедала ему: «Есть в коробочке моей». И дала ему ключь коробейной. И Юнотас, взявши те дары свои, дал ей оного овощу есть, от которого он сам отрудовател был, и оной воды напится, от которой мясо отпало. И абие усохнула и для великой внутренной болезни с плачем великим кричала. Але Юнотас, смиловавшися над нею, паки ю уздровил.[2555]

Потом Юнотас со онеми драгими дары возвратился к дому своему, к матери своей. И тым его приеханьем возрадовался весь град, и было пированье по всему граду. И поведал матке своей все пригоды свои. И имела матка его радость велику, что его Бог избавил от великих бед. Потом Юнотас, преживши много лет, сконча житие свое в покою.

Выклад обычайный

Возлюбленная братия, тот король есть Господь наш Иисус Христос, королева есть матка святая Церковь, три сынове есть людие на свете. Перваго сына разумеем богатых и силных света сего, которым Бог дает роскоши мирския. Втораго сына — мудрецы света сего, которые чрез мудрость мирскую добывают всего много. Третияго сына имамы разумети добраго христианина, от Бога избраннаго, которому дал Бог трои дары драгие: перстень веры, спонки надежды и сукно любве.

Сего ради кто будет имети благодать Божию — и любовь от человек приимати, тако, что ни пожелает чего от кого, то все приимет. Яко же пишет святый Матфей[2556]: «Аще имети будете веру, яко зерно горчично, и речете горе сей: „Преиди оттуду» — и прейдет».[2557] Будет ли кто тако же носити в сердцы своем спонки надежды, тогда что помыслишь имети, то все будет при тебе. Яко же пишет святый Лука[2558]: «Просите — и возмете, ищите — и найдете».[2559] И святый Павл к коринфяном пишет, глаголя: «Надеждою есте спасени».[2560] Будет ли кто тако же имети сукно любве, то идеже восхощет быти, абие тамо будет. Яко апостол к коринфяном глаголет: «Не ищет своих си[2561]», но яже суть Христова.[2562] И святый Иоанн глаголет: «Бог любовь есть».[2563]

Але и те трои драгие дары погубляет человек на науце сего света чрез фриерку свою, то есть чрез плоть свою или чрез похоти плотския, ибо плоть противляется души. Фриерка взяла от юноты сукно, как он спал, так же и тело частократ отдаляет ласку[2564] от человека чрез смертный грех и оставляет его спяща в греху без всякой ласки, споможения Божия, дондеже лежит во гресех. Юнотас, проснувшися, велми плакал. Такожде и ты, егда проснешися от греха и как обращеши себе без ласки и добродетелей, слушне[2565] имаши плакати. И что же имаши творити? Востани скоро чрез милосердна учинки[2566], и тогда найдеши путь спасения. Потом иди дале, дондеже обрящеши воду, которая отделила плоть от кости. Та вода есть скруха[2567], которая тако имат горка быти, что имать отделити плоть, то есть телесныя похоти, от кости, то есть от грехов, которыми еси образил[2568] Господа Бога. И имаши взяти той воды в сердце твое. И дондеже пребываеши в сем смертном телеси, имей сокрушение в сердцы. Потом имаши дале итти и имаши есть от плода древа. Тот овощь есть покаяние, имже вспомогаема бывает душа. И плоть многажды бывает черна и врасковата[2569], яко трудоватаго. Того овощу имаши взяти и с собою нести.

И как дале пойдешь, приидешь до второй воды, чрез которую плоть паки направится[2570]. Та вода есть исповедь, которая направляет цноты страцоные[2571]. И как дале пойдешь, будешь есть овощь древа втораго и тако будеш здрав. Овощь тот есть плод покаяния: молитвы, посты и милостыня.

Те воды, овощи имаши всегда с собою, ибо аще с пригоды[2572] обрящеши некотораго короля трудоватаго, чтобы его исцелил. Король тот есть человек, грехом зараженый, который чрез овощь исповеди и чрез воду сокрушенна может быти здрав. Два мужи, которыя на дороге сретоша его и ко уздравлению королю приведоша его, есть страх Господень и страх адский, для которых страхов человек воздержится от зла, а творит благо.

Корабль, которой Юнотаса везл до отчины его, то есть приказанье Божие, которое нас ведет до веселия вечнаго. Але имамы первое оглядать фриерку, то есть тело, которое противится души. Обрящет е лежащо на ложю похотей телесных, даст ей овощу покуты[2573] с водою сокрушения, а чрез то двое[2574] поднесется[2575], чрез набоженство[2576] прияты[2577] рогость[2578] покуты. И тако отдаси душу Господу Богу с дары, то есть с добрыми цнотами, и можешь прейти до отчины и хвалы Царства Небеснаго.

Король некоторой имел урядника надо всем панством своим, которой имел сердце так велми поднесено и пышно[2581], что всех людей утискал[2582] и принужал, ибо по повелению его все сотворяшеся тогда.

И там недалеко от палацу королевскаго был некоторой прокоп[2583] великой, в которой лесные звери сходилися. И приказал он староста, чтобы в том прокопе долы[2584] чинены и прикриты листвием, чтобы в них звери впадали и были иманы. И прилучилось, коли с потехи тот староста чрез тот прокоп сам въехал, вознеслося сердце его так, что помнел сам в себе, яко несть во всем государстве лучши его и болши. И как мыслил то, едучи, впал в един дол, из негоже вытти не мог. И того же дня в тот же дол впал лев, потом малпа[2585], а потом уж. Староста, видячи обстоима себе теми зверми, велми убоялся и кричал, чтобы его кто извлек.

Услышал то некоторой человек убогой, именем Гвидон, которой ослом возил из леса дрова (тем все жил), и пришел над дол. И узревши его, староста просил его, великие ему дары обещеваючи, чтобы его вытянул. Отповедал ему Гвидон, глаголя: «Приятелю милый, аз есмь человек убогий и ничем не живу, кроме того, что дрова собираю; а изгублю ли сей день, то не имам сего дни, чем жить». Але староста обещался ему великие дары дать, чтобы его скоро вытянул.

Услышавши то Гвидон, шел во град по повроз[2586] и, пришед паки, спустил по него повроз, чтобы его вытянул. И видячи то, лев вскочил на повроз; и вытянул его. А как был вытянут, радуючись, мардал[2587] хвостом, вдячность[2588] указуя ему, и побежал в лес. Потом Гвидон второе пустил повроз, и всела на нь малпа, и вытянул такоже, и побежала в лес. Потом Гвидон и в третие спустил повроз, и уж оплетшися при поврозе, и он его такоже вытянул; и уж, такоже радуяся, в лес побежал. Потом староста возрадовался в доле, что уже был от тех зверей избавлен, и рекл Гвидонови: «Спусти, приятелю милый, еще повроз и вытяни мене». И вытянут был. А потом оба они коня вытянули. Тогда староста, вседши на конь, ехал до короля, а Гвидон шед до дому. А как жена узрела, что ничего не привезл, смутилась[2589] велми. И он ей все розсказал, как что деялось и что будет за то взять добрую заплату. Услышавши то, жена его велми радовалась.

Потом на заутрее рано шел Гвидон на замок и послал воротника до старосты, чтобы ему сказал, что Гвидон к нему пришел, которой его з долу вчера вытянул, и за то ждет заплаты посуленой. Услышавши то, староста заперся[2590] первое и второе, рекуще: «Я о том ничего не ведаю а ни знаю его, ни видал его». Потом велел ему сказать, и будет не отшел прочь, вели его бить. А как Гвидон в третие пред старосту пришел, велел его староста гораздо бить, что на полы мертв был. Услышавши то жена его, пояла осла с собою и привезла мужа своего к дому. И все, что имел статков[2591], то все, в немочи будучи, изжил.

А как оздоровел, было некотораго дня, как собирал дрова, увидел десять ослов, обтяженных[2592] бремены[2593], и за ними лва, идуща путем и пужающа их ко Гвидонови. Узревши Гвидон лва, познал его, что он тот лев был, которого он из долу вытянул. И пришедши лев к нему, радовался ему, вдячность добродейства его показуючи[2594] и даючи знать, что за то добродейство. И Гвидон вел ослы к дому своему. И как Гвидон повел ослы к дому своему, лев за ним шел даже до дому. И какь Гвидон вшел в дом, лев, пришедши ко Гвидонови, мардал хвостом, дякуючи[2595] Гвидонови, и потом возвратися в лес. Потом Гвидон велел в различных костелах отповедать[2596], естьли бы кто ослы погубил[2597]. И никтоже обретеся, кто бы ся до оных ослов признал. Тогда Гвидон, отворивши скрыню[2598] и бремена, которые они ослове принесли, обрел много богатства, с которых велми обогател.

Потом же втораго дни ехал Гвидон по дрова, забывши в дому секиры, и не имел, чем бы дров нарубить. И увидел малпу на дереве, которую он из ямы вытянул, а она зубами[2599] наламала сучья. Тогды Гвидон кроме трудов накладши дров на осла, возвратися к дому.

Третияго дня шедши в лес, сидел, стружучи топорище, узрел ужа, которого он из ямы вытянул, носящаго камень во устех, которой, пришедши к нему, положил ему тот камень на лоне. Тот камень был трех видов: со единые страны был бел, а с другие черн, а с третей черлен. Тогда Гвидон, взявши камень, показал его некоторому человеку мудрому, которой, как он камень увидел а мочь[2600] его познал, хотел ему за него сто златых дать. А Гвидон не захотел его продати, але мочью того каменя много добра добыл, так что на рыцарство потом был пасован[2601].

Потом король, доведавшися у него о том каменю, призвал его к себе, хотячи, чтобы он ему продал камень тот; или из его земли прочь отъедь. Рекл ему Гвидон: «Наияснейший королю, яко[2602] твоей милости тот камень продам, але сие тебе повем, яко не дашь ли мне того, чего тот камень стоит, тогды он паки у мене будет». И дал ему король триста златых. А Гвидон, взявши денги, потом камень обрел дома в ковчежце[2603] своем. Узревши то, король дивился и вопрошал Гвидона, глаголя: «Повеждь ми, где ты добыл камень тот?» Гвидон же все королю розсказал: как его староста упал был в яму со лвом, и с малпою, и со змием; и какон их из ямы выволок; и как вместо мзды[2604] от того старосты был убит велми; и како паки от лва, и малпы, и от змиа был одарен.

Услышавши то король, разгневался велми на онаго старосту и, призвавши его, рек: «Что сие слышу о тебе, чему еси неблагодарен добродейства Гвидонова? Он тебе смерти избавил, а ты за то велел еси убить. Злый человече, звери неразумные — лев, и малпа, и уж — вдячность показуючи ему за добродейство его, а ты за то воздал еси ему злость». И староста не умел на то отповеди учинить. Тогда король велел, чтобы его достойность[2605] была дана Гвидонови, а его велел стратить[2606]. И услышавши, панове похвалили его и прияли Гвидона на место оного старосты. Потом Гвидон скончался в покою.

Выклад обычайный

Намилейшая братие, король есть Бог, которой все видит. Староста же, от короля вознесен, убогой есть человек, которой от себе ничего не имат. Яко же рече святый Иов: «Наг изыдох от чрева матере моея и наг паки ся возвращу».[2607] А того убогаго Бог поднес, когды его учинил паном в раю, яко о том поведает Давид: «Вся покорил еси под ноги его».[2608]

Дол, в которой впал, есть свет сей, которой полон есть долов, то есть упадков[2609], ибо весь свет сей во зле лежит. На сем свете человек впадает во многия долы. Потом же в тот дол впал лев, то есть Сын Божий, егда прият человечество нас ради и пребывал на сем свете тридесять и три лета; тот есть лев, о немже глаголет святый Иоанн во Апокалипсисе: «Победил лев от колена Иудова».[2610] Потом малпа, то есть совесть твоя, которая обычаем малпы держе то, что ей не мило, ибо всегды шемре[2611] противу греха. Потом впал уж в дол, то есть пралат или исповестник, которой с грешным человеком имать вступити в дол, то есть имать жалети от греха.

Потом, яко Гвидон вытянул поврозом[2612] муки своей вытянул нас з долу нужди, з мочи диаволской. Але нужный[2613] человек, не брегучи того[2614], неблагодарен есть ласки Божии, многажды грешит против приказанию Божию. А что Гвидон был бит, тако же и человек: егда смертне согрешает — Бога второе[2615] распинает.

Но лев, сиречь Бог, дал Гвидонови, сиречь Христу по человечеству, десять ослов обремененных, то есть десятеро приказанье, старое и новое, под его властию к пожитку[2616] человеку. И как будет то приказанье исполнять, приидет к вечному богатству.

Малпа дрова лупала, то есть совесть твоя принужает тя, чтобы то чинил, чем бы могл прикрыть тело и душу твою в судный день и для бы чего могл наследить живот вечный. И кто будет творил против совести своея, тот пойдет на вечное потопление.

Уж дал Гвидонови камень трех лиц, то есть пралат или исповедник научением Святаго Писания может держати камень, сиречь Христа Иисуса. Тот камень был черн, червлен и бел; такоже и Господь наш Иисус Христос был красен[2617] паче всех сынов человеческих, такожде был черн страсти ради, червлен пролития ради крове на кресте. Сего ради кто будет носить тот камень, тот будет иметь всяку доволность кроме великаго недостатку. И не имать[2618] того камени продать от себе, аще бы не дано за него таковой заплаты, якова есть Христос; а чего Христос есть — то есть чрез сокрушение, чрез исповедь и чрез досыть учиненье[2619]. Але невдячные[2620] будут висить на шибеницы[2621] адстей, а избранные и вдячные наследят живот вечный.

Был некоторой рыцарь у некоего короля, которой некоторою причиною короля разгневил и послал до короля рыцарей молити о себе. И едва ему ласку[2622] упросили. И приказал король быти ему к себе тым обычаем[2623], чтобы до двора королевскаго пришел ездно и пешо, да чтобы с собою привел вернаго приятеля, такоже и кротофилника[2624], и невернаго неприятеля. И отшедши, то поведали рыцареви.

Услышавши то рыцарь, велми ся смутил[2625], как бы то имел сотворить. И прилучися во время то, что приял ксебе некоего пелгрима на наслег. И рек тайно к жене своей: «Вем, что пелгримове имеют с собою денги, и будет хочешь таить, тогды я убью того пелгрима, а денги его поберем». Она же то таити обещася. И как тогды вси поуснули, вставши тот рыцарь пред свитаньем, пробудил онаго пелгрима и велел ему в путь итти. И убил телца, и изрубил в штуки, и вложил в вор[2626]. Потом пробудил свою жену, указал ей вор, глаголя, яко толко голову, руце и ноги вложил в сей вор, а тело его схоронил втайне, але тот вор в том то куте[2627] погребен. И погребши тот вор, показал ей неколико своих денег, бутто у того их пелгрима взял.

А как был час, чтобы стал пред королем, тогды, взявши с собою на правую страну пса и дитя на руку, а жену на левую страну, шел на замок. А как приближился до замку пана своего, вложил правую ногу на пса своего, яко бы ехал, а другою ногою шел пеш. И так шел: ездно и пешо. А как пришел пред короля, узревши его король, со всеми около стоячими дивовался.

И рек ему король: «Где есть твой приятель верный?» Тогды рыцарь, вынявши мечь, тял[2628] пса своего, которой, скачучи для болезни, утекал. Потом его призвал, и пес паки пришед к нему. И рек рыцарь: «То есть мой верный приятель». Рекл ему король: «Правду говоришь, але где есть твой кротофильник?» Отвещал рыцарь: «Ото[2629] есть сын мой милый[2630], которой пред мною кротофилит и великое мне потешение чинит».

Рекл ему паки король: «Где есть твой неприятель великой?» Тогды рыцарь дал погубок[2631] жене своей по губам, глаголя: «Чому так шкародо[2632] смотришь на короля, пана моего?» Рекла ему жена: «Проклятый межеубойца, про что мя бьешь? Вчера бо ты в дому своем сотворил еси мужеубийство, ибо для малых пенязей убил еси пелгрима». Тогды рыцарь дал ей в другие поличек[2633], рекущи ей: «Проклятая жена, чему ганбишь[2634] сына своего?» Але она, разгневавшися, нача вопити, глаголющи: «Идите, укажу вам вор, в которой вложил голову, руце и ноги убитаго пелгрима, а тело его погреб втайне».

Тогды король велел слугам, чтобы, с нею шедши, то свидетелствовали. И выкопавши слуги вор на том месте, которое им она указала, и обретоша телцовое мясо и недоумеяхуся. И пришедши, поведаша королю. Услышавши то король и увидев мудрость его, велми его во всем том похвалил. Потом был велми любимь королем и умер в покою.

Выклад того обычайный

Братие намилейшии, рыцарь тот, которой своего пана ласку стратил, есть то грешный человек, которой, чтобы обдержал ласку пана своего, посылает орудовника[2635] к Богу, возлюбленных к Богу человек, яко бы кровнеи приятели.

А как тогды пану своему досыть учинил[2636], имать приитти ездно и пешо. Пешо — то есть честные речи[2637] и сладости[2638] взгардин[2639], а ездно — то есть жадостию тела[2640] небесные вещи размышляти. Але такоже и пса за приятеля верного на правицы[2641] имать с собою привесть, то есть аггела добраго или каплана[2642] (которой имать хранити душу его), егоже колижды многократне грехами своими обряжает[2643], а всяко паки верно обращается[2644], которой его тайны предо всеми будет таить. А кротофилника на руце носит — то есть совесть, которая ему добро советует. А жену на левой стороне — то есть кревность[2645] тела или Диавола — за неприятеля, которой его тайны объявляет пред всеми аггелы и святыми в час смерти его к его потоплению.

Тогды воистину будет похвален рыцарь мудрый, которой под хитростию убиет Диавола и погребет, то есть тело власне[2646] во своей коморе, плачучи и сокрушение имеючи за всегрехи сердечные, не чинячи мужеубийства, то есть веру имеючи в постех, и в молитвах, и в прочых добрых делех мудре и крепце. Сего ради обрящеши благодать у Бога своего, которую погубил был еси.

Конец выкладу повести сея.

Макробиуш славнейший, деянием списатель,[2647] пишет, что в Риме в некоторое время, как была рада таемна[2648], вшел такоже там един юноша, егоже звали именем Папириус, со отцем своим, с сенатором римским. А заказание было в раде под страценьем головы[2649], чтобы та рада ни от кого от сенаторов не была бы никому поведана.

А как юноша с той рады до дому пришол, почала его матка пытать, глаголя: «Сыну милый, что то есть таково, что сенатори заказали поведать под казнию?» Отвечал ей сын: «Неподобно тебе ведати того, но сие веждь, что заказано не поведать того никому». Услышавши то матка, почала приводить[2650] юношу уже прошением, неже грозбою[2651] и битием, абы ту тайну поведал ей. Потом он юноша на упорность матки своей, чтобы ея утешить, а тайны бы той те объявить, рекл ей: «Та есть рада таемная: которая бы речь[2652] из тех дву лутча была: или единому мужу пояти множество жен, или единой жене множество мужей».

Услышавши то матка, шедши, абие иным женам римским поведала. И тако едина по единой розсказуючи, что все жены одного дня уведали. Во другий же день все жены, собравшися великою громадою, без всякаго мешкания пришли к сенатором, просячи, что лутче бы было, чтобы единой жене дано по два мужа, нежели две жены единому мужу.

Услышавши то сенатори, убоялися и почали дивитися безстудию женскому, и откуду пошел тот див, и отчево таково нестыжливо их прошение бысть. Видячи то он Папириус юноша, поведал сенатором ту речь всю, ейже он причиною был. Услышавши то сенатори, похвалили его в том и уставили, чтобы всегды Папириус юноша при сенаторех в раде был. Потом сенатори отказали женам в их челобитье. Они же ни с чем воззратишася каяждо к дому своему.

Толкование обычайное той повести

Намилейшая братие, чрез того юношу имамы разумети всякаго человека чистаго жития[2653], которой со отцем, сиречь с добрым преложоным[2654], входит в раду мудрую, то есть богобоязнивых человек, идеже бывает беседа о спаеении и о духовной мудрости, которая не всякому оповедуется, и, овсем[2655], много иных речей, которых ничтоже имать поведано быти[2656]. Матка — то есть свет сей, которой советует человеку оставити благогодеинство и тайну поведать. И аще не может прелстити человека, тогды грозами[2657], сиречь смутки[2658] и убожеством[2659], хощет его принудить.

Сотвори же тогды тако, яко Папириус юноша учинил: оставь сей свет чрез доброволное убожество и указуй, иже две жены, сиречь различные грехи телесные, имут быти подданы под разум, а разум не имать быти поддан под роскошы[2660]. То есть человек чистый может пребывать меж мудрыми и дела добрые иметь и меж святыми людми пребывать и живот вечный наследить.

Максимианус,[2662] король можный, которой[2663] королевствовал, в котором государстве[2664] были два рыцере: един был праведен и богобоязнив, а другий был лаком и богат, которой всегды хотел наипаче подобитися[2665] свету сему, а нежели Богу. Тот же справедливой рыцарь имел землю, граничну и смежну со землею онаго рыцаря лакомаго, котораго землю тот лакомый с великим пожаданьем жадал себе иметь и многажды приходил до онаго справедливаго рыцаря, даючи ему много злата и сребра, чтобы ему ту землю продал; але он никоторыми обычаи не хотел ее продать. И тако всегды тот рыцарь лакомый печален отходил от него и мыслил, как бы его прелстить.

И бысть, что тот справедливой рыцарь умер. Услышавши то он лакомой рыцарь, написал лист именем того умершаго онаго рыцаря, что бутто се он, жив будучи, продал ему землю ту, которой он жадал, за множество пенязей. И принял три послухи[2666], чтобы ему послушествовали, и, взявши лист, шел с ним до онаго умершаго. И нашел печать его в коморе, идеже он умершей лежал, и велел всем вытти, окроме своих послухов. Потом пред онеми послухи вложив печать на болший перст умершаго и взявши руку умершаго с тою печатью и запечатал лист свой, рекущи послухом: «Се есте вы свидетели той речи[2667], что мне землю свою продал и на свидетелство тою печатью тот лист сам запечатал». Рекоша ему послухи: «Будем тебе послушествовати». И тако он рыцарь овладел тою землею, яко своею.

Потом сын онаго рыцаря умершаго, наследник той земле, пытал его: «Чему еси тою землею овладел?» Отповедал ему рыцарь: «Отец твой продал мне». И рек ему наследник: «Приходил еси многажды ко отцу моему для той земли и пенязи давал еси за ню, але вем, что отец мой никакими мерами не хотел ее тебе продать».

Потом оба пришли с тою речью пред короля судитися. И рыцарь лакомой подпирал[2668] свою речь и показал лист, запечатан печатью умершаго рыцаря, которой отпевал[2669] оно купление. Потом же и оне послухи привел, которые так же послушествовали. Рекл ему наследник: «Знаю, что та есть печать отца моего, але то вем, что тебе земли не продавывал. А каким обычаемты ту печать достал, того не ведаю. Того деля желаю, чтобы послухи достаточне были выслушаны».

Тогды судиа коегождо послуха по одинкам развел, такоже и онаго рыцаря. И велел старшаго послуха позвать преже пред себя и вопросил его: «Аще умееши „Патер”, сиречь „Отче наш”?» И он ему отвещал: «Умею». И велел ему пред собою говорить от начала даже до конца. А он послух гораздо умел «Патер». И велел его паки отвести на особное место.

Потом велел привесть другаго послуха и рекл ему: «Приятелю милый, был зде пред тобою товарыщь твой, которой мне поведал такову истину, как „Патер”, а ты не поведаешь ли мне правды, которой вопрошу тя, тогды велю тебя повесить». Тогды тот послух мыслил сам в себе, глаголя: «Воистину то уже мой товарыщь поведал все, как рыцарь тот печатал тот лист; а не поведаю ли я истины, тогды велит мя обвесить». И сказал все: как тот рыцарь взявши палец с печатью онаго умершаго и запечатал лист свой. Услышавши то судна, велел ему вытти на особное место.

Потом велел привести третьего и рекл ему: «Послух первый сказал мне правду, как „Патер”, и вторый такоже, а ты, милый приятелю, не поведаешь ли правды, повелю тебя обесить». Тогды он мыслил, глаголя: «За правду уже товарыщи мои всю тайну рыцареву поведали, то и я скажу всю истину». И поведал все подробну. Судиа же велел и того отвесть на особное место.

Потом велел возвать рыцаря и, возревши на нь ярым оком, рекл ему: «Проклятый человече, лакомство твое тебя заслепило, повеждь ми, как рыцарь умерший продал тебе землю, которою завладел еси». А он, не ведаючи послушества свидетелей, поведал, что бутто правдою одержал землю ту. Рекл ему король: «Злый человече, се поведали послухи на тя, что ты по смерти его взявши палец его с печатью и запечатал еси лист свой». Услышавши то, рыцарь пал на землю, прося милости. Рекл ему король: «Милость, которую заслужил еси, приимешь». И велел тех послухов привязати к коневым хвостам и волочь даже до шибалицы[2670] и повесить, такоже и онаго рыцаря,

Видячи то, панове онаго королевства хвалили мудрость королевску, что он так мудро правды доведал. Тогды король ону землю, неправдою овладену от рыцаря, возвратил сынови умершаго рыцаря. А он, подяковавши королю, посетил паки свое наследие и жил в покою.

Выклад обычайный

Намилейшая братие, през сия два рыцари разумеется Диавол и первый наш отец;[2671] сын его — то есть весь род человечь, которой от него пошел; наследие есть Рай, которой дал ему Бог. Видячи то рыцарь лакомой, то есть Диавол, приступил к нему, приводячи[2672] его, чтобы он Рай оставил преступлением заповеди. И тот, дондеже не преступил, был в Раю а держал наследие, то есть Рай. А как умер, преступив (которое учинил преступление приказанию Божию)[2673], — погубил[2674] Рай; и весь род человеческий по нем.

Але преже был лист написан, когды Ева призволила, вкусила от древа ведения против приказанию Божию. А тот лист тогды был запечатан, когды Адам (которой был главою разуму и емуже особливе дано приказание) вкусил и наипаче прилепился к жене, а не к Богу. И как печать выража своего воображения во Адаме[2675] и учинил его владыкою сего света, по Давиду пророку, иже рече: «Вся покорил еси под ноги его».[2676] Сие воображение[2677] дал человек Диаволу, как ему был послушный, и то великим палцем по смерти, ибо болшой палец закрепляет руку всю; а кто погубит великий перст, погубит и крепость тоя руки. Чрез великий палец имамы разумети разум, которой Господь Бог дал человеку, чтобы избирал доброе, а от злобы остерегался. Сего деля дондеже человек разсуждает разумом и разум в нем господствует, толико долго может владети и иными. А кто не имать разума, тогды таковый не имать доброты и крепости духа.

Адам, первый отец, имел разсуждение, от Бога влияно, на всякое со здание, так что ему всяко сотворение во всем было послушно. А всяко[2678] же потом ведением разума прилепился Диаволу, когды ему Диавол рекл: «Аще снесте от того древа, не смертию умрете, але будете яко бози, ведуще добро и зло».[2679] Увидевши Диавол, что прелстил его и яко погубил он наследие свое небесное, восхоте сына, сиречь весь род человеческий, потребити[2680]. Але человек, аще хощет быти мудр, имать прийти ко Царю Небесному, яко же патриарси и пророцы учинили, которые вопияли к Богу о исцелении и о помощи, глаголюще: «Господи Боже, Царю Крепкий, иже дал еси нам приказанье, которое есть упование и спасение наше, прииди спасти нас».[2681]

Але Диавол приводит с собою три послухи: гордость, похоть телесную, похоть очную, против которых подобает нам быти мудрым. И перваго послуха имамы вопросити, умеет ли «Патер», то есть учинил ли бы вечно[2682], для чего[2683] бы гордость[2684] светила[2685] против ему, — тогды ся имать упокорить[2686] во всяком слове и учинку[2687] так правдиве, яко есть «Патер», и тако Царя Небеснаго ублага[2688] прикладом[2689] Христовым, иже послушлив был Отцу даже до смерти.

А боится человек другаго послуха, то есть похоти очима и[2690] света, в нейже пребывает, — имать сказати правду, яко вторый свидетель сотворил, то есть имать ся исповедать и тако тщеты может убежати.

Убоится человек третияго послуха, похоти телесной, — тогды подобает доволно сотворити Господу Богу воздержанием плоти през[2691] правдиве[2692] досыть учинение[2693], яко учинил третий послух, которой все розсказал. Сего ради со двема товарыщи имел повешен быти на виселице, о нейже писано в книге Иовли: «Веселицу изволила душа моя»,[2694] то есть шибалицу покаяния. А будем ли тако творити, тогды наследуем живот вечный.

Был некоторой король силен велми в земли аглинской, а в его честном королевстве были два рыцари: единому имя было Гвидон, а другому Тирус. Гвидон бывал на великих войнах и на всякой войне победу имел. И любил едину панну честную и красную, а всяко[2698] же ея не могл себе поняти за жену, аж[2699] великия войны подъял для ея любви. Потом по некоторой войне славной поял ю в жену себес великою честию.

И бысть в третьюю нощь, яко в курный крик[2700] востал с постели своея и смотрил в небо. И увидел меж звезд Господа Иисуса Христа, глаголюща к нему: «Гвидоне, Гвидоне, многажды бо еси воевал для милости единой жены, время есть, чтобы еси тако же воевал крепце против моих неприятелей». И рекши то, невидимь бысть. Услышавши то Гвидон, мыслил сам всебе: «Что есть се?» Потом поразумел, что то воля Божия была, чтобы шел до Святой земли и взял помету[2701] с неверных.

И рекл своей жене: «Жено намилейшая, веждь, что я имам ехать до Святой земли; а мню, что еси понесла от меня, того деля останися в дому, дондеже прииду аз». Услышавши то жена его, яко бы без разуму стала с постели своея и взяла деку[2702] и положила ю под главу и рекла: «Пане мой милый, всегды аз тебе любила и для твоей любви ожидала тех дней, чтобы за тебя была выдана по таких великих войнах, которые учинил еси, чрез которые слава твоя слыла по всех странах. А я паче тое утехи не имею, разве видети желаю; а ты, как аз понесла, хочешь от меня отъехать. И дондеже то будет[2703], тою декою сама ся убию». Тогды рыцарь, вставши, взял у ней деку из руки и рекл ей: «Намилейшая моя, веждь, что обещался есми Господу Богу посетити Святую землю, а ныне время подобно есть тот обет исполнити, нежели в старости. Сего ради мало пребуди, зане аз паки вскоре возвращуся». Тогды она, утешившися от словес его, дала ему перстень свой, рекущи: «Возми тот перстень от мене и, елижды возриши на нь в том пелгримованью, вспоминай мя. А я зде до твоего приезду буду тебе ожидати».

Тогды рыцарь простился с нею и взял с собою Тира рыцаря, поехал до Святой земли. А как Гвидон отъехал, тогды она жена его многажды плакала для отъеханья пана своего и не можаше утешитися. Потом, как пришло время родити ей, родила сына, котораго с великим прилежанием выховала.

Тогды Гвидон и Тирус прошли много королевств. А в то время было королевство Дунское[2704] разорено от поганых. И рекл Гвидон Тирови: «Намилейший друже, иди ты до того королевства и вспоможем королю всею силою против поганых, яко он христианин есть. А я пойду до Святой земли и буду воевать против врагов Христовых и, одержавши там победу, возвращуся к тебе паки. И тако вкупе возвратимся паки с веселием до Англии». Рекл ему Тирус: «Что тебе любо, то и мне, также пойду я до того королевства. А ты, егда ся паки возвратишь, до мене приедь. И тако вкупе до отечества нашего возвратимся». Рекл ему Гвидон: «Обещаюсь тебе в том». И как ся имели розставати, поцеловались, велми плачучи, и роъзехались.

Тогды Гвидон ехал до Святой земли, а Тирус до Дунской земли. Гвидон там воевал славно против срацынов и поганых и на кождой войне победу одержал, и слава его проходила по всех землях. Такожде же и Тирус воевал и на всякой войне победу одержал и всех поганых из Дунскаго королевства выгнал. Видячи то, король любил Тира паче всех, и вси его людие любили. Потом король велми обогатил Тира.

Был же там некоторой валечник[2705] именем Плебеус, которой позавидел Тирови, что так скоро к великой чести и богатству пришол, и оскаржил[2706] его королю, что бутто се он хочет короля с королевства согнать. Услышавши то, король поверил словесем его (яко Тирус был мощен и силен) и отнял король у Тира всю честь[2707] и богатство, так что Тирус пришол к великому убожеству и нужи, так что едва имел чем жить. Тогды Тирус, будучи в том убожестве великом от всех был[2708] отпущен[2709], начат смущатися и плакати, глаголя: «О, Боже Вседержителю, чему еси ту нужу на мене допустил? О, Фортуно непостоянная,[2710] прочто мя остави?»

Потом в некоторое время от великия печали прогуливался велми смутен. Встретил его Гвидон, друг его, в нищетском образе. И увидел его Тирус и не познал его. А Гвидон познал его, але ему не поведал, кто есть он, и рекл ему: «Здрав буди, приятелю милый, и откуду еси ты?» Отповедал ему Тирус: «Из далекой земли есмь, але пришел есмь до сего королевства и пребывал есмь зде много лет. А имел есмь единаго друга, именем Гвидона, которой пошол до Святой земли, и не вем, жив ли есть или ни». Рекл ему Гвидон: «Для любви друга твоего остави ми опочинуть на лоне твоем, да бых маленко соснул, велми бо утрудихся от путишествия». И оставил ему Тирус.

И как Гвидон спал на его лоне, видел Тирус уста его отверсты и узрел[2711], ано[2712] из них выбежала белая ластка[2713] и вбежала на гору близ их; и тамо неколик часец была и, возвратившися, паки вбежала в его уста. Егда же бысть то, по том Гвидон пробудился и рекл: «Друже милый, дивен ми теперь сон виделся. Видех бо, кабы из мене белая ластовица избежала и насию гору вбежала и паки во уста моя вбежала». Рекл ему Тирус: «Яко же ты чрез сон видел еси, а я таяжде на яве видех сие, еже тако бысть. Але что та ластовица на той горе чинила, того не вем». Рекл ему Гвидон: «Пойдем на гору, ибо тамо нечто обрящем себе на ползу».

И взыдоша на гору и обретоша змиа здохла, а брюхо его полно злата с мечем, приправленым[2714] добре; а на том мечи было написано сие: «Сим мечем рыцарь Гвидон победит недруга Тирова». Обретши тогды Гвидонтого смока[2715], велми ся веселил и рекл Тирови: «Друже милый, сие все сокровище даю тебе, разве мечь сей возму себе». Рекл ему Тирус: «Пане, не заслужил есмь толико тебе, чесо бы ради дал мне таковый дар». Рекл ему Гвидон: «Поднеси очи свои и узриши мя, яко аз есмь Гвидон, друг твой».

Услышавши то Тирус, смотрил на него прилежно и познал его. И с радостию великою пал взнак[2716] на землю и плакал, глаголя: «Уже не брегу, чтобы умерл[2717], коли тебе обрел[2718]». Рекл ему Гвидон: «Востани скоро, ибо имаши уже веселитися с моего пришествия, нежели плакать, а я буду битись за тебя с твоим недругом, потом оба поедем до Англии. А паче же всего блюди, да не повеси того никомуже, кто есмь аз». И востав, Тирус объял шею его и целовав ея.

Потом Тирус шел до своего дому со оным златом, а Гвидон шел на палац королевской и колотил у дверей, да пустят его. Услышавши то, воротник вопросил его, глаголя: «Кто еси ты?» Отповедал Гвидон: «Аз есмь пелгрим, которой недавно пришол со Святой земли». Услышавши то, воротник абие впусти его и привел его пред короля. А в то время сидел там подле короля тот то окрутник[2719], которой отял честь и богатство от Тируса.

И начат король вопрошати Гвидона, глаголя: «Гостю милый, мирно ли на Святой земли?» Отповедал Гвидон: «Королю милый, ныне на Святой земли мир есть и великий покой, и множество людей во христианскую веру обращаются». Рекл ему король: «Видал ли еси там того рыцаря из аглинской земли именем Гвидона, которой тамо велико богатырство имеет?» Рекл Гвидон: «Многажды видал есмь его и едал с ним». Рекл ему король: «Бывала ли там такова розмова о королех христианских?» Отповедал Гвидон: «Пане можный, бывала и о твоей милости, что срацыни и иные поганцы одержали королевство твое много лет, а през[2720] Тируса, шляхты и добраго рыцаря[2721], были побеждены и из земли выгнаны. Его же твоя милость отлучил от себе, и от чести, и от имения, а то през неправедное оклеветание некоторого рыцаря именем Плебеуша. Сие такоже слышит во Святой земли».

Услышавши то, Плебеуш рекл ему: «Лживый пелгриме, какие ты матачества поведаешь![2722] Хощеши ли его оборонити, чтобы я против тебе воевал и твоюложь, а его измену на тебе указал? Ибо Тирус короля нашего хотел с королевства изгнати». Услышавши то, Гвидон рекл королю: «Пане милый, коли уже тот то называет меня лживым пелгримом, а Тируса рыцаря зрайцой[2723], поволь, твоя милость, чтобы с ним о ту правду в шранках[2724] бился, да там покажу свою ложь на моем теле». Рекл ему король: «Буди по воли твоей, и хочю, чтобы ты от тое мысли не престал». Рекл Гвидон пану: «Вели мне дать збрую[2725]». Рекл ему король: «Что тебе потребно, то все тебе дадут».

Тогды король уставил день битве меж ими. И боящися король, чтобы Гвидон в то время каким заводом лстивым[2726] не был убит, призвал дщерь свою и рекл ей: «Дщи милая, как любишь живот свой, тако соблюди сего пелгрима». Тогды королевна взяла пелгрима до своих хором ко своей челяди.

Потом, как пришло время битвы, тогды Плебеуш, убравшися рано в збрую, стал у ворот и почал кричать: «Где есть тот лживой пелгрим, чему долго мешкает?» Услышавши то, Гвидон убрался[2727]. И выехали оба на палац[2728], по два краты ударили в себе так тяжко, что Плебеуш одва не умер, кабы ся не напил. Але вжадався, рекл: «Остави ми, пелгриме, чтобы я воды напился». И рекл ему Гвидон: «Обещаеши ли ся мне ты такову же ласку[2729] учинить, как мне будет потреба, то и я тебе оставлю». Рекл Плебеуш: «Обещаюсь верне тебе в том». И шедши, пил до сытости.

Потом с великою мочью рутился[2730] на Гвидона, и тако оба тяжко ся били. Потом Гвидон вжадался и рекл Плебеушови: «Друже, ту доброту, которую я тебе показал, уже ми тако же отдай, яко велми жаден[2731] есмь». Але он рекл ему: «Обещаю ти ся, что не будеши пить, разве в мочной руце[2732]». Услышавши то, Гвидон боронился, елико мог, и, приближився к воде, вскочил в воду и напился, елико хотел. Потом вышедши из воды, рутился на Плебеуша, яко лев, а Плебеуш начат утекать. Видячи то, король велел их розвесть, а в ту ночь в покою быть, и чтобы на утро готовы были к битве.

Тогды Гвидон шел паки на палацу к королевне. А королевна весела была с его крепости и раны его завязала. А как было по вечери, положился Гвидон спати и от великих трудов почал крепко[2733] спати. А в то время, имея Плебеуш седмь сынов своих силных, призвавши их, рекл им: «Сынове милые, поведаю вам, естьли не будет забит тот то пелгрим сее ночи, тона утро аз имам убит быти от него, ибо силнее того человека никогда не видал». Рекли ему сынове: «Отче, сее же ночи будет он забит».

И как было в полунощие и все спали, взошли на палац оной кролевны, которой палац создан был над морем, так что вода морская под него плыла. И советовали меж собою, рекущи: «Забьем ли его на постели, тогды сами смерти не уйдем, але и с постелею его ввержем в море, тогды людие рекут, что для боязни утекл». И взявши Гвидона спяща, ввергоша его в море: а спал.

И прилучилось, что в ту нощь некоторой рыбник на мори был. И услышавши плюсканье, увидел постелю на розсветанье месяца и дивился, кричал великим голосом, глаголя: «Повеждь ми, кто еси ты, да помогу ти, дондеже не утонул еси». Услышавши Гвидон то кричание, очутился[2734] и узрел звезды на небе, дивился, где бы он есть; а как обачил[2735], что в воде есть, кричал к рыбнику, глаголя: «О, приятелю милый, приплови ко мне и дай живот утопающему и помози утрудившемуся, ибо вчера есмь бился на поли, а как зде пришел, того не вем». Тогды рыбник абие приплыл к нему и взял его в лотку свою и вел его в свой дом и положил его на постели.

Потом пришли сынове Плебеушовы ко отцу своему, поведаючи ему, что «уже к тому не бойся». Услышавши то Плебеуш, велми возрадовался и, рано вставши, убрался в збрую, шел на палац королевской и кричал на Гвидона, рекучи: «Изыди, пелгриме, да возму помету на тебе![2736]». Услышавши то, король велел дочери своей, чтобы ему поведала, чтобы ся готовил к битве. А она, шедши до его гмаху[2737], не обрела его и почала велми плакать, рекущи: «О, несчастие, печали полно, взят есть мой милой пелгрим!» И шедши, абие поведала отцу своему, яко не обрела его. Услышавши же се, король велми ся засмутил[2738]. А как уже ни постели обрели, дивовались. И некоторые глаголаху, что утекл, а иные говорили, что убит есть. Але Плебеуш, у ворот стоячи, безпрестани кричал: «Изыди, пелгриме, к битве, ибо днесь главу твою имам привести к королю!»

А как на палацу королевском было пытанье о Гвидоне, где бы ся подевал, пришедши он рыбник до короля, рекл: «Пане милый, не ужасайся, ибо аз сей ночи ловил есмь рыбы и обрел есми пелгрима, вкинута в море, егоже взял есмь в дом свой». Услышавши то король, возрадовался велми и послал до него, чтобы ся готовил к бою. Тогды Плебеуш, как услышал то, что пелгрим не умер, велми убоялся и почал королю бити челом о перемирье. Але король а не единой годинке[2739] не дал ему.

И выехавши тогды оба на поле, ударили в себе двократы, але в третие утял[2740] Гвидон плечо Плебеушови, потом и главу его и принес ю к королю. И видячи то, король велми возрадовался, яко Гвидон победу одержал. А как король услышал, что сынове Плебеушовы вкинули были его в море, велел их повесить.

Потом Гвидон взял отпущение от короля[2741]. И король дал ему великия дары, и чтобы с ним пребывал, але он не хотел произволить. Тогды король дал ему много злата и сребра. Гвидон же, взявши от короля злато, дал все то злато Тирусови, другу своему, и паки возвратил его к первой королевской милости[2742] и достойности. Потом челом ударил Гвидон королю, а король вопросил имени его, глаголя: «Рыцарю милый, повеждь ми, како есть имя твое?» Отповедал Гвидон: «Аз есмь Гвидон, о немже часто слыхал еси». Услышавши то король, объял шею его и обещал ему великую часть королевства дать, чтобы с ним пребывал. Але он не хотел производить. И поцеловав короля, отшел от него.

Потом Гвидон, простився с Тирусом другом, шел до Англии. И пришол до своего замку и обрел тамо много убогих, седящых пред враты, и сел с ними[2743] во особе пелгримской[2744]. А княгини, жена его, на всяк день оным убогим давала милостыню, глаголя: «Просите Бога за пана моего Гвидона, чтобы веселие имела от него преже, нежели умреть, и чтобы ся во здравии возвратил ко мне, яко давно уже поехал до Святой земли».

И прилучилось того же дни, как шла меж убогыми, шел с нею и сын ея во драгом одеянии, которому было седмь лет. А как услышал, что матка вспомянула Гвидона, пана своего, рекл ей: «Намилейшая матко, тот ли то есть отец мой, егоже так часто пред убогими вспоминаешь?» Рекла ему матка: «Так есть, милый сыну, который в третию нощь, егда тебе понесла, пошел от мене до Святыя земли, потом уже не видала его».

И как панья рядом меж убогыми ходила, пришла ко Гвидону, мужу своему, и дала ему милостыню, яко же и прочым, але что ее муж — не познала. А Гвидон тогды наклонив главу свою, да не познает его. А как панья шла ко оным убогым, а сын ее шел за нею, Гвидон, поднесши очи свои и видячи сына своего, которого николи не видал еще, не мог ся удержати, але объявши, целовав его, глаголя: «О, намилейший сыну, Боже дай тобе ласку свою, да будеши ему мил». Видячи то панья, что его Гвидон целовал, призвала его ксебе, чтобы там не стоял.

Потом Гвидон шел к жене своей, просил у ней местечка в ее дворе, чтобы там всегды пребывал. Видячи панья Гвидона пелгрима, мужа своего, не познала его, а для Бога и мужа своего дала ему збудовать[2745] коморку. И тамо в ней многое время пребывал.

Потом, как уже приближился к смерти, призвал некоторого слугу и дал ему перстень тот, поминок жены своей, глаголя: «Приятелю милый, иди рыхло[2746] до паньи и дай ей перстень. А жадает ли мене видети, да пришла бы без мешкания». И шедши посол к панье, дал ей перстень. А как панья оглядела перстень и познала его, закричала великим гласом, глаголя: «Той есть перстень пана моего!» И скоро бежала до оной коморки. Але первее, нежели пришла, Гвидон умерл. А как его увидела умерша, пала на тело его и закричала великим голосом, рекучи: «Беда мне, уже надежда моя погибла!» И почала велми плакать, глаголя: «Куды уже милостыни мои, которые на всяк день давала! Видела есми пана моего, приимающа милостыню от рук моих, а не знала его! Видел еси сына твоего пред очима твоима, обнял еси его и целовал еси его, а не объявился еси ни мне, ни ему! Что еси то сотворил, о, Гвидоне, уже к тому тебе не имам видети!»

Тогды с великою честию погребоша тело его. А панья его была в великой печали през многое время. Потом соверши последний живот свой[2747] в покою.

Выклад обычайный

Намилейшая братие, през того рыцаря можем разумети Бога Всемогущаго, которой чинил великие валки[2748]: первое — в небе, егда диаволов сверже, яко писано есть: «Бысть брань велика на небеси»,[2749] потом на земли многажды, егда фараона с его с млалы[2750] потопил в мори;[2751] а то все для любви девицей, то есть души.

Потом взял с собою Тируса, то есть человека, чтобы неверныя поганцы, то есть грехи, выгнал з королевства, то есть из тела, чтобы умножал добродетели. Потом Тируса, то есть Моисеа, уставил[2752], чтобы вывел люди его к пути правды.[2753]

Потом Гвидон пришол со Святой земли, то есть Сын Божий сниде с небес. А Тируса туляющагося[2754], то есть весь род человеческий, на пути погибели обрел, ибо которые преже пришествия его были, вси сходили во ад. Спал на лоне нашем, егда наше человечество приял з живота девицы Марии.

Ластка, которая вышла и на гору вбегла, есть то Иоанн и друзии пророцы, иже о его пророчествовали пришествии, которые взошли на гору, то есть на свет, проповедаючи слово Божие, яко же писано есть о святой Иоанне: «Се аз посылаю аггела моего, иже уготовит путь твой пред тобою».[2755] Потом паки пришел ко Христу, егда рече: «Се Агнец Божий».[2756]

Потом Христос змиа обрел издыхла, то есть Закон Старый и скрытый през образованье[2757], а в нем лежал скарб[2758], то есть десять приказаниих Божиих, ихже дал человеку с мечем крепости. Тем мечем забит бысть окрутник Плебеуш, то есть Диавол, которой Тируса, то есть человека, отдалил от богатеств и от чести, егда отца перваго привел ко преступлению.

Потом воевал крепце на поли сего света. А през единую девицу Марию облечен в збрую человечества и ввержен был в море сего места[2759], идеже рыбник, то есть Дух Святый, на нь сниде и всегды с ним был. Потом наконец победил Плебеуша, то есть Диавола, а победу королю, то есть Отцу Небесному, пожреся[2760]. И тако до своей земли, то есть до небеси, взыде. А дал нам перстень веры своея, еюже можем доити до вечной отчины.

Гвидон, как во отечество пришел, был незнаемь; так же и Сын Божий: когда воплотися в небе, его родителие, то есть аггелове, яков был и о всем не ведели. Потом имамы Отца нашего целовать, то есть молитися ему, ибо он есть Отец наш. Сего ради мы наследовати имамы Отцу нашему Иисусу Христу делы добрыми и потом дойдем до живота вечнаго. Аминь.

Был един цесарь можный, а в его государстве были два рыцари, един пребывал во Египте, а другой в Балдаху,[2761] межи которыми послы бывали от единаго до другаго; и что деялося в земли египетской, рыцарь египетский чрез послы слал до рыцаря в Балдаху, и тако же и он до него. И так они межи собою любилися, не видаючись друг с другом.

Тогды в некоторое время, как рыцарь з Балдаху лежал на ложи своем, мыслил сам всебе, рекучи: «Тот то рыцарь из Египта показуетми великую приязнь, а никогды его очима своима не видал. Поеду я до него и оглядаю его». И наял[2762] себе корабль и приехал до Египту. Услышавши то он его приятель, вышел против ему и с великим веселием приял его в дом свой.

А тот рыцарь имел панью велми красну, которую как узрел рыцарь Балдашской, полюбил ю велми и для великой милости[2763] рознемогся. Видячи то, рыцарь господарь вопрошал его, рекучи: «Приятелю милый[2764], повеждь ми, что ти сотворися?» Рекл ему рыцарь: «Есть едина панья в дому сем, которой жадает сердце мое. А не буду ли я имети ея, умру».

Услышавши рыцарь, показал ему все паньи, которые были в дому его, окроме оной паньи. А как их рыцарь немочной оглядал, рекл ему: «О тех ничтоже не брегу[2765], потому что есть иная, которой зде не вижу, которую любит душа моя». Потом показал ему и ту панью, юже как увидел, рекл ему: «Друже намилейший, та стоит — смерть и живот мой сия». И рекл ему рыцарь египетской: «Скажу тебе об ней, что от младых лет соблюдах ю в дому моем для того, да будет мне жена. И взял есмь с нею много богатства. А всяко[2766] же, зане люблю тя, да не умреши, даю тебе ю в жену со всем тем богатством, которое я взял». Услышавши то он рыцарь, велми возрадовался и взял ю жену себе и с великим богатством. Потом паки ехал до Балдаху во свое отечество со женою.

И бысть не по мнозе времени, что тот рыцарь Египетской пришел к великой нищете, так что ни дому, а ни жадной[2767] вещи своей не имел. И почал мыслить сам всебе, глаголя: «Жадного такова друга не имам, к кому имам притещи, разве до товарыща и налепшаго приятеля моего, котораго я учинил богатым. А он мене обозрит[2768] в моей нищете». И вседши в корабль, ехал до Балдаху.

И приехал по захождении солнца до того града, в немже живяше друг его богатый, и мыслил сам всебе, глаголя: «Теперь ночь есть, вниду ли в дом друга моего, не познает мя, зане в худом платьишке есмь и не имею с собою жадного слушки (иногда бо множество рабов имел и всего добраго дела[2769]); изволю обначевати зде, а утре пойду до него». И возрел на цминтарь некоторой церкви[2770], и увидел двери отворены в церкви, и вшел там, да бы мало уснул.

И как был там и хотел уснуть, прилучися, что два человека на улицы побилися и один другаго убил. Тогды мужеубийца убежал на тот цминтарь и, вбежавши в костел, другими дверми выбежал. И бысть по граду взыскание, где бы мужеубийцу обрести, которой того человека убил. И пришедши на цминтарь, вопрошаху того рыцаря, глаголюще: «По всему знать, что ты убил еси человека сего». Отповедал рыцарь: «Аз есмь убил человека того». Они же яли[2771] его и соблюдаху его чрез нощь ту в темнице. И порану[2772] привели его пред судию. Судия же предал его на смерть, чтобы повешен был.

И как вели его, и тут межу народа шел его товарыщь, которой приезжалк нему во Египет. И познавши его, мыслил сам в себе, рекучи: «То есть мой друг и приятель египтянин, которой дал мне жену с великим богатством, и уже его ведут на смерть. А я како имам жив быти?» И закричал голосом великим к ведущым его, глаголя: «Не погубите сего человека неповиннаго, егоже ведете на смерть! Аз есмь убивый человека того, а не он». Услышавши то они, и ухватили и его и обеих ведоша на смерть.

А как уже блиско были шибалицы[2773], видячи то он мужеубийца, мыслил сам в себе, глаголя: «Аз есмь повинен, а оставлю ли сим невинным умрети, тогды Господь Бог месть надо мною сотворит. Сего ради лутче есть, чтобы я ту временную муку претерпел, а нежели терпети имел вечную муку во аде». И закричал такоже великим гласом, рекучи: «О, братие милая, прошу вас, не загубите сих неповинных! Ибо ни един от них повинен есть ни делом, ни словом и никаким умыслом сему убитому, але аз есмь сему: убивый моима рукама человека сего. Мене убейте, а сих неповинных волно пустите». Услышавши то они, такоже и его ухватили и дивишася и всех трех паки приведоша к судии.

И узревши то, судна дивился и вопросил их, глаголя: «Чего деля возвратистеся?» И они ему все то, что сотворилося, поведали. И рекл судиа первому рыцарю: «Мужю добрый, для чего еси сказал на себя, что ты убил человека сего?» Отвещал ему рыцарь убогий: «Судие милый, аз в земли моей египетской во всем был богат велми, потом пришел к великой нищете, так что ни дому а ни жадной речи[2774] имел; и для стыду[2775] пришел есми в землю сию, чтобы одержал некоторое вспоможение. И того ради рекох, что аз убил человека того, ибо изволих умрети, нежели жив быти, и прошу тя, чтобы еси велел меня забить».

Потом вопросил другаго рыцаря, глаголя: «Приятелю милый, чему еси рекл, что ты убил человека сего?» Отвещал ему рыцарь: «Судие милый, рыцарь тот то дал мне жену во Египте с великим богатством, от негоже во всем стал богат. И как увидел товарыща моего и друга милого, которой меня привел к такому богатству, ведома на смерть, закричал есми великим гласом, глаголя: „Не погубите человека невиннаго, аз виновен есмь смерти, а не он”, зане рад умереть за его ко мне любовь».

Потом вопросил судиа мужеубийцу: «Чего деля рекл еси, что ты убил еси человека того?» Отвещал ему мужеубийца: «Милостивый судиа, аз правду сказал, видячи то, что они неповинны имели бысть страцены[2776], ибо тяжкий бы мне был грех, да оставлю им, неповинным, умрети. И того деля завопил есми, правду поведая, и готов есмь муку претерпеть, а нежели тех невинных погубить, а мне мучену быть во аде». Рекл ему судиа: «Про то, что еси правду сказал, а невинных избавил еси, чиню тя волна от смерти, иди в покою». И слышавши вси суд судии, велми похвалили его, что так милостиво дал сказание[2777], для того, что он и виноват, а правду сказал.

Выклад обычайный

Намилейшая братие, той цесарь есть Бог Отец Небесный. Два рыцаря суть Господь наш Иисус Христос и Адам. Первой рыцарь есть Господь наш Иисус Христос, во Египте пребывал по оному писанию: «От Египта возвах сына моего».[2778] Адам, первый отец наш, на роли дамасценстей[2779] сотворен есть.[2780] Между сими великая розность. И послы слали меж собою, егда Бог Отец к Сыну и Духу Святому рекл: «Сотворим человека по образу нашему и по подобию».[2781]

Потом рыцарь з Балдаху, то есть Адам, принесен до Раю, в дом Господа нашего Иисуса Христа. В том дому увидел едину панну красну, то есть душу, которую жадал, которую ему дал с великими сокровищи; и сотворил его князем сего света со своею женою.

Потом рыцарь, то есть Господь наш Иисус Христос, стал зело убогий, по оному писанию святаго Матфеа: «Лиси ямы имут, птицы воздушныя[2782] — гнезда, а Сын Человеческий не имать, где главы подклонити».[2783] Пришел на тот свет, на котором валчило[2784] тело и душа. Христос вшел до костела, то есть во чрево благословенныя девицы Марии. Един другаго забил — то есть тело душу. Бысть кричание на небеси и на земли для забития души, егда Адам согрешил. А веле[2785] их ищут его[2786] — то есть жидове с дрекольми и со оружием. Але он, яко рыцарь, отвещал за грех чужий: «Оставите их, аз есмь, пустите сих».[2787] И абие сам себе в жертву принесл за род человеческий на кресте. През втораго рыцаря, которой для товарыща дался на смерть, можем разумети апостоли, иже имени ради Христова и для правды померли. А третияго, иже рекл: «Аз есмь виновен», можем разуметь грешнаго человека, которой сущую правду на исповедании глаголет: «Аз есмь согрешил то и то», которой зло учинил. Сего ради аще будем тако творити без сумнения, Судиа праведный в День Судный удалит гнев свой от нас. И тако наследуем живот вечный. Аминь.

Был некоторой рыцарь лютой, которой чрез великое время[2789] имел у себя некоторого слугу верного, во всем осторожного. И прилучись в некоторой день, как он ехал с тем слугою на ярманку, и, едучи чрез лесы, посреде его погубил[2790] тридесять гривен сребра. А как их не мог обрести, вопросил своего слуги: «Не нашел ли их ты еси?» Слуга же абие отперся и с клятвою рекл, что «о них не вем ничего», зане правду сказал ему. И как их рыцарь не сыскал, абие утял[2791] ногу своему слуге и оставил его там в лесу, а сам ехал до дому.

И был недалече от дороги оттуду некоторой пустынник, которой, как услышал плачь и кричание оного слуги, бежал к нему и выслухал его исповеди. Тогды, как узнал, что он невинен был, несл его в свой дом на рамех своих и служил ему с милосердием.

Потом он пустынник вшел на место, идеже обычай имел молитися, и почал ‘Господу Богу пригонять[2792], яко несть праведен судиа, что тому справедливому а невинному человеку допустил стратить ногу свою. Егда же молился и плакал, яко бы с Господем Богом уругаючи о лживой суд, и пришел к нему аггел и рекл ему: «Читал ли еси оно писмо: „Бог есть праведен судна, крепок и долготерпелив?”»[2793] Отвещал ему пустынник, глаголя: «Часто читал есми сие и верил есмь всем сердцем, яко тако имать быти сие, але днесь уже соблудих[2794], ибо или[2795] тот человек, которой ногу стратил, лестию и неправо исповедался мне и тако мене в неправом исповедании здрадил[2796]».

Рекл ему аггел: «Не глаголи зле против Господу Богу, ибо вси путие его истинна и судбы его праведны. Вспомни такоже, читал еси и сие писмо: „Судбы Божия — бездна многа”.[2797] Веждь, яко тот человек стратил ногу за старой грех, ибо тою ногою в некоторое время сопхнул человека добраго с возу, за которой грех никогды верне не каялся. Рыцарь же, паки[2798] пан его, хотел накупить товару для болшого богатства к погибели души своей. И сего ради праведным судом Божиим стратил оны пенязи. А некоторой человек убогой верной[2799] со женою своею и детми своими всегды Богу молился, чтобы его призрел в его потребных[2800], — тот обрел те пенязи и дал их своему духовнику шабровать[2801]. Он же везде пытал правдиве[2802] и не мог того обрести, чьи то пенязи были. Сего ради тому убогому часть дал, а другую убогим для Бога роздал. И сего деля положи хранение устом своим и не уругай Господа Бога, яко же ныне сотворил еси, ибо Судиа праведен есть, крепок, долготерпелив».

Выклад обычайный

Намилейшая братие, рыцарь тот может быти всяк добрый преложоный[2803], которой имать облещися во оружие Божие, чтобы был мощен стати против кознем диавольским. Слуга верный есть послушный и подданный пралатови[2804] во всем. Пралат тот имать[2805] скарб, то есть душу, стрещи[2806], юже тратит[2807] многажды своим небрежением; дондеже жив есть, имать искати спасения души. А не будет ли мочь найти, то имать утять правую ногу своего подданнаго, сиречь имать карать непослушнаго, имать его отсещи от церкве, дондеже познается сам.

Потом слуга, как стратит ногу, почнет кричать; такоже и грешный человек през исповедь имат вопить, яко же глаголет пророк: «Возопий и не престай и яко трубу вознеси глас свой».[2808] На которое вопление пустынник, то есть мудрый исповедник, имать его нести на раму свою[2809], научая его и наказуя, покаяния уставляя и водя до церкве през милосердия учинки. И имат молитися за него Господу Богу, не браня ему, чтобы его Господь Бог, обративши[2810], стрегл[2811] — которой некогды ногою, то есть похотию злою, ударил и образил[2812] матку свою, то есть святую Церковь, когды таковой человек преступая Божие приказанье.

Аггел, которой научал пустынника, то есть чистая совесть и необлудная[2813] всякаго пралата и[2814] исповедника, которой ю вяжет и ведет, чтобы скоро выходили на кричание грешнаго и вели его до дому Божия. Убогой же, которой пенязи нашол, есть то Христос (которой всегды душу сохраняет, чтобы не упали до ада, а[2815] грешный человек покаянием востанет и душу чисту себе возмет), ибо без него никакова добра дела не можем сотворити.

И сего ради ты, грешный человече, положи хранение устом своим, чтобы николи не шемрал[2816] против Господа Бога, ибо он есть праведный Судиа; темже не шемрай против ему, глаголя: «Почто мя сотворил, а потом оставил мя еси пасти?»

Или тот рыцарь может речен быти первой наш отец Адам, емуже дал Господь Бог неизреченная благая, зане поставил его владыку всем сотворенный[2817]. Слуга верный есть разум, которой владел в нем толико долго, елико он в чистоте пребывал. Сокровище же есть Рай (которой ему и наследником его поручил Бог), которой имел в моцы[2818]. Але Адам, хотячи паче того быть (егда восхотел, чтобы был другим Богом), абие сокровище погубил, которое имел. И тогды правую ногу слузе утял, ибо прелстился Евою, то есть през мысльность[2819], а не през разум взгардил[2820] приказание Божие. Але масла милости просил, кричачи в падоле[2821] сего света, егда потом работою своею хлеба и поживенья[2822] набывал. егоже нужу видячи, Сын Бо- жий сниде с небесе и искупи его своею честною кровию и ввел его в дом Божий, как Ада победил. И он грехи наша носил на теле своем, егда для нас, нужных и грешных, умерл. Убогой, которой нашол скарб, есть Христос, иже одержал Рай[2823] не себе деля, але для всех любящих его. Пустынник молился Богу, такоже Христос во время страсти своея по человечеству начал боятися, егда рече: «Аще возможно есть, да мимо идет от мене чаша сия».[2824] И егда молился Богу за весь род человечь, и к нему пришел аггел Божий и укрепил его.

Приклад о пожитку и опатрности[2825] во всех вещех[2826]^. (Глава) 15

Король некоторой был велми силен, которой имел единаго сына, егоже велми любил. Тот король велел учинить едино яблоко велми дорого из золота. И как то яблоко было зделано, рознемогся король велми на смерть. И призвал сына своего и рекл ему: «Намилейший сыну, не буду ли я вылечится из сея болезни, приказую тебе под послушеством и доброречением[2827] моим, чтобы еси по моей смерти шол по королевством и замком, взявши с собою сие яблоко златое, и кого наипаче всех обрящеши шаленого[2828], тому от мене дай сие яблоко». Услышавши сын волю отцовску, обещался то верне выполнить. Тогды, обратився к стене, умерл; сын же его погреб с великою честию.

Потом по погребении абие взял то яблоко златое и шел по различных королевствах и замках. И много безумных дураков видял и всяко[2829] же ни единому того яблока не отдал. Потом пришел в некоторое королевство и вшел во град наивышший того королевства и увидел короля, по граду идуща коштовне[2830] и с великою славою. И начал вопрошать от некоторых мещан обычаю того королевства. А они ему отвещали, рекучи: «Обычай сего государства таков есть, что у нас король болши единаго году не седит на королевстве, разве[2831] един год; а как год минет, отнимают у него честь и богатство и изгоняют его из земли; и там злою смертию умрет».

Услышавши то, он сын королевской мыслил всебе, глаголя: «Уже обретох, егоже давно исках». И приступивши к королю, поздравствовал его, глаголя: «Здрав буди, велеможный королю! Король, отец мой, коли умирал, тогды сие яблоко при тестамент[2832] е велел отдать тебе». Тогды он король, взявши яблоко, рекл ему: «Приятелю милый, како может быти сие? Ибо король, отец твой, мене николи не видал и не знал, ниже я твоему отцу коли добро сотворих; и за что он дал мне таковый дар?» Рекл ему королевичь: «Пане, король, отец мой, не мне и тобе, яко[2833] иному, то яблоко отдал, которой ине под своим доброреченством[2834] приказал, чтобы я то яблоко наишеленшему дал, егоже бы обрел. И аз прошол много королевств и замков, а не обрел есмь шалнее тебя. Сего ради по завещанию отца моего дал есмь твоей милости яблоко сие».

Рекл ему король: «Повеждь ми, почто мя так называешь шалным глупым[2835]?» Отповедал королевичь: «Про то, что обычай есть сего королевства: королю един год толко королевствовать, а потом отнимают ему честь и богатство и изгоняют его прочь из земли, идеже потом бедне погибает. Правду глаголю тебе, что во всем свете не имам шалнее, яко же ты, что так немногое время имаши королевствовать, а потом так нужно[2836] живота докончаешь». Тогды рекл ему король: «Овсем[2837], правда то есть. И сего деля, покамест еще имам власть в королевстве, пошлю великия сокровища преже мене в заточение, во изгнание[2838]. И как буду изгнан, тогды имам готово поживение, дондеже буду жив». И сотворил так.

Потом, как преминул рок[2839], взяли у него все королевство и изгнали его вон. Тогды он король, будучи во изгнании, поживал высланаго добра чрез многия лета. Потом в покою скончал живот свой.

Выклад обычайный

Братие возлюбленная, тот король есть Господь Бог, которой отдал яблоко буим. Яблоком круглым разумеем сей свет, которой Бог дает шалным, которые наипаче любят сей свет, и что на свете есть, держатся того паче Бога. Король, которой един токмо год королюет, может речен быти всяк человек, которой, на сем свете будучи, хотя бы 100 лет жив был, а всяко[2840] то есть яко един час против вечному животу. Обаче[2841] же не престанет бедный человек во дни и в нощи працовать[2842], которой по смерти будет дан на вызгнание, сиречь до ада. И аще умрет во гресе смертном, то обрящет много зла.

Сего ради сотворим, яко же он король учинил: дондеже власть имамы на сем свете, пошлем пред собою добрыя дела, милостыню многу, а при ней молитвы набожные, чтобы мы по житии сем пришли до раю, идеже обрящем наши дела со мздовоздаянием, ихже сотворихом на свете сем. И тако будем царьствовати во славе вечней.

Злодей некоторой вшел был в дом некоторого богатаго. В нощи же взлез на дах[2843], смотрил дирою, естьли бы которой челядник оного богатаго еще не спит. Обачивши[2844] то, господин дому того рек тихо к жене своей: «Вопрошай мене вслух, как я нажил богатства много, которое имею, и не престай мене вопрошати, дондеже скажу тебе».

Тогды жена его начат вопрошати вслух, глаголя: «Пане милый, повеждь ми, как ты нажил толико богатства, а никогды ты не купчешь[2845]?» Отповедал ей господарь: «Глупая жено, что мене вопрошавши о сем?» А она наипаче не престала его вопрошати. Тогды муж, яко бы принужден ея прошением, рекл ей: «Прошу тя, да не поведай того никому, что я тебе буду поведать». Она же рекла ему: «Пане мой, никакими мерами о том никому не повем». Потом рекл ей муж: «Был есмь аз тать[2846]». И рекла ему жена: «Дивлюся тому, что когды еси крал, как тебя не поймали?» Отповедал ей муж, рекучи: «Мастер мой научил меня некоторого слова, которое есми седмькраты глаголал, преже даже не взлезу под дахи людския. И рекши то слово, спущался есми в дом по стени[2847] месячной[2848] кроме уразу[2849]». Рекла ему жена: «Повеждь ми то слово, котораго силою то творил еси кроме уразу». Рекл ей: «Тебе повем, але прошу тя, да не повеси того никому иному, чтобы так потом нашего брата не покрали». Рекла жена: «Воистину никому не повем того». Тогды муж рекл ей: «Здрадливый[2850], здрадливый, здрадливый». А тать, то услышавши, радовался.

Тогды, как жена уснула, а господарь такоже почал храпеть, яко бы спал, вырекши так седмькраты оно слово и ялся за стень месяца руками и ногами, впал окном в дом и учинил велик звук, сломивши себе ногу и рамо[2851]. И лежал наполы[2852] мертв на земли. И услышавши то, господарь, яко бы не ведал, что упал, воставши, вопросил его, глаголя: «Чему еси зде спустился?» Отповедал ему тать: «Слова здрадливые прелстили мя». Тогды господарь велел его яти[2853] и на утрее рано велел его яко злодея погубити.

Выклад обычайный

Намилейшая братие, злодей тот есть Диавол, которой злыми помыслы на дах восходит сердца твоего и диру чинит чрез злое прирожение[2854]. Муж со женою есть преложоный[2855], пошлюбен[2856] церкви святой, емуже Диавол всею силою хочет през его грех добро покрасть, то есть цноты[2857], которые на святом крещении взял. Але добрый преложоный, пошлюбеный святой Церкви, имат всегды бдети, чтобы не допущал татю душевному дир чинить в дому, по словеси Христову: бдите, ибо не веете, в кторый час тать приидет.[2858] И паки[2859]: вражда его межи собою и меж женою, то есть церковью, ему опатрить[2860], как бы Диаволу имел противитися, чтобы отпал от его тела, жадным обычаем[2861] бы ему не зашкодил[2862].

Или чрез того татя может ся разумети Люцифер ясный, которой хотел быти равен Богу и привлачил[2863] себе хвалу и достойность Божию, по оному писму Исаии пророка: «Взыду на небо и тамо тако же поставлю престол свой на полунощи и буду равен Вышнему».[2864] Потом ступил чрез стень, то есть чрез свою пенкность[2865], и упал до пекла и поломал голени,[2866] то есть свою красоту и пенкность, которую ему Бог дал был, и повешен есть на шибалицы[2867] адстей.

Были в некотором граде два лекари, свидетелствованы в науце дохтурской, которые всякаго уздоровляли от болезни приходящаго к ним, тако яко[2882] не ведали людие, которой бы из них гораздее был.

И в некое время было меж ими спирание[2883], которой бы из них гораздее был. Рекл един другому: «Приятелю милый, да не будет меж нами пря[2884] о том, что которой лепше от нас, але едину речь[2885] сотворим. А которой бы из нас того не может сотворить, тот да будет раб другому». Рекл ему другий: «Повеждь ми, что есть то, еже имамы творити?» Рекл ему первой: «Аз очи твои выму из головы без болезни и положу их на стол, а паки будешь их жадать, вложу их паки во главу твою кроме болезни. А учинишь ли ты так же, то будем меж собою равны и един другаго будем почитать, яко брата своего. А не может ли которой из нас того сотворити, тот да будет другому раб». Рекл другой лекарь: «И мне то любо».

Тогды он лекарь, которой то выдал, взял свои снасти[2886], помазал единою мастию коштовною[2887] и внутрь и извну очей другаго онаго лекаря и оною примвою[2888] вынял оба глаза его и положил их на столе. И рекл ему: «Друже, что видиши?» А он ему рекл: «Что имам видети, коли уже очей не имам во главе? И яко же ми еси обещал, вправь мне очи мои». И он ему рекл: «Рад есми абие сотворити то». И взял ону масть и помазал очи извнутрь и извну и вложил паки очи на место свое. И рек ему: «Как тебе ся видит мастерство мое?» Отвещал ему: «Добре, ибо как вынимал еси очи мои, не слышах никакия болезни». Рекл ему лекарь: «Сотвори мне и ты тако же». Рекл ему другий: «Сотворю».

И взявши свои приправы и масти, помазал извнутрь и извну, яко же и он творил. Потом вынял очи его и положил их на столе. И рекл ему: «Како ся тебе мнит?» Отповедал первой: «Видит ми ся, что погубил есми очи свои, а всяко[2889] не чюл есми никакие болести. Але рад есми, да паки вправиши очи мои». И как он лекарь направлял свои приправы, чтобы паки очи вправил ему, было там окно отворено. И влетел в окно крук[2890] и ухватил едино око со стола и излетел вон.

Узревши то лекарь, засмутился[2891] велми и рекл сам всебе: «Не возвращу ли очей товарищу моему, то воистину буду раб». И обозревся, увидел козу и вынял у ней око и вставил его оному лекарю вместо глаза его. И рекл ему: «Приятелю, как тебе ся мнит мое мастерство?» Отповедал ему товарыщь, рекучи: «Как еси вынимал и как еси паки вставливал очи мои, не чул есми болезни никакие, толко что едино око мое не по-прежнему[2892] радо смотрит на дерево[2893]». Рекл ему лекарь: «Когды уже и аз довел есми мастерство свое, яко же и ты, к тому уже будем меж собою равны, и не буди меж нами раздор». И тако потом жили в мире.

Выклад обычайный

Намилейшая братие, сия два лекаря можем разумети Новый и Старый Закон, которые оба исцеляху ко спасению души. И было замешанье[2894] и пря[2895]меж христианы и жиды, которой бы Закон лепше был. На свидетелство тому един другому очи вынимал, то есть в Законе Новом много вещей есть, ихже взял Бог из Стараго Закона, яко же Спас рече: «Не приидох разорити Закон, но исполни».[2896] А хощет ли кто Бога видети, да имать таковый итти к Новому Закону и креститися.

Крук прилетел и ухватил едино око жидовское, чтобы не могли истины знать. А в то место положил око козье, то есть некоторые облудности[2897] и прожности[2898], по нихже веруют, что имут Бога видети, але пойдут в темности вечныя.

Шли некогда три товарыща путем. И прилучися им в некоторое время, что не имели что поесть, разве един маленкой хлебец обрели купить, а есть им захотелося велми. И глаголали меж собою так: «Аще мы сей хлебец разделим на три части, то койждо нас своею долею не будет сыть, того деля подумаем, что нам с тем хлебом чинить». Рекл им из них един: «Положимся зде на дорозе и поспим. И кому из нас налепшей[2899] и дивной сон видится, тот весь хлеб да съест». Рекли ему друзии товарыщи: «Призволяем тому быти». И почали спать.

Тогды он, которой ту раду выдал, воставши, когды они спали, весь хлеб съел, так что ни малой дробинки не оставил товарыщом. Потом пробудил оны свои товарыщи, глаголя: «Востаните скоро, уже час есть, чтобы койждо свой сон исповедал».

Рекл первый товарыщ: «Милые, дивен ми сей сон был. Видел едину дробинку[2900] злату, спущену с небесе, по нейже аггели схождаху с небесе и восхождаху. И сошедши, взяли душу мою из тела. А как был там, видел есмь Святую Троицу: Отца, и Сына, и Духа Святаго. И такову радость имела душа моя, которой ниже око виде когда, ниже ухо слышало,[2901] какову аз там радость имел. То есть мой сон».

Потом рекл другий: «Аз видел, что диаволи душу мою исторгнули осеками[2902] из моего тела и взяли ю во ад, и зло бысть мне там. И рекли мне: „Доколе будет Бог на небе, толико долго будешь на том месте”».

Потом рекл третей: «Слышите мой сон. Видел есми, что некоторой аггел пришел ко мне и рекл ми: „Приятелю, хощеши ли видети, идеже суть товарыщи твои?” И аз отвещал ему: „Рад, хочю видети, ибо имамы межу собою един хлеб делить, а знать, что уже с хлебом ушли”. И он мне рекл: „Есть тот хлеб подле вас, але иди по мне”. И вел мя до улицы небесной. И вложих толко главу свою в небо, яко же повеле ми, и видех, что ты еси в небе был, яко же поведал еси, и сидел еси на златом столцы, а имел еси пред собою множества брашна[2903] приправнова[2904] и вина доволно. И рекл ми аггел: „Се товарыщь твой имат зде множество брашна честнаго и веселия. И зде будет пребывати во веки, ибо кто единою внидет в небо, уже во веки из него не выдет». Потом рече ми: „Иди еще со мною, и покажу тебе, идеже другой товарыщь твой”. Егда же идох за ним, вел мя до врат ада, и тамо паки видех тебе в муках тяжкых, яко же ты и сам поведал еси. И рекох к тебе: „Товарыщю милый, жаль мне тебя, что еси в таковых муках пребывавши”. И ты мне отвещал, что „дондеже Господь Бог в небе будет царствовати, толико долго имам зде пребывать, ибо сие заслужил есми. Востани скоро и съежь весь хлеб, ибо отселе ни мене, а ни товорыща моего узришь”. Егда же услышах сие, воставши, снедох хлеб, яко же велел ми еси».

Выклад того обычайный

Намилейшая братия, сих трех товарыщей можем разумети троякой род человеческий: перваго — срацыны[2905] и жиды, другаго — богатых и силных света сего, третияго можем[2906] совершенние, которые в боязни Божии живут. Круглым же хлебом разумеем Царство Небесное, которое имат быти разделено на три роды человеческий по делом их: единым болше, а другим менше.

Первый род человеческий, срацыны и жиды, спят во грехах своих, а веруют, что имут быти в небе; такожде и срацыни обещанием Махметовым,[2907] егоже закон и веру держат, имже обещал в небе царствовати. Жидове такоже веруют чрез Закон Моисеов спасение наследить;[2908] та их вера и надежда есть яко сон.

Вторый товарыщь есть, емуже виделося то, что во аде был, суть богатые и силные света сего, которые без вонтпения[2909] през казнодеи[2910] и исповедники ведят[2911], что во гресех кроме[2912] совершеннаго сокрушения умирающыи во ад низходят, идеже во веки мучитися имут, обаче же они не брегут того[2913], грехи ко грехом прилагающе. Сего ради о богатых так написано: «Где суть силные света сего, которые со псы и со птицы игрывали? Помроша и во ад снидоша».[2914] Третий товарыщь есть доброй христианин, которой не в гресех а ни в злой вере спит, але в добрых учинках[2915] чует советом[2916] аггела, то есть Духа Святаго, и тако живот свой водит[2917], что будет иметь хлеб, то есть Царьство Небесное, в немже он и всяк верный христианин, Бога и ближняго любя, и будет пребывати во веки веков без конца. Аминь.

Был некоторой король именем Асмодус,[2920] которой уставил, что которой злодей (аще ят[2921] будет и поставлен пред судиею) поведал бы три правды так правдивы, чтобы против им не могло быти никоторое противление, — яко[2922] бы кождой был наветший[2923] злодей, чтобы таковый живот свой с своим наследием одержал[2924].

И прилучилось, что некоторой рыцарь согрешил против королю и, збежавши, укрывался в некоторой яме, из которой выходя, много зла творил, ибо всех мимоходящых тамо убивал. Услышавши то король, велел то место обступить и изымати того рыцаря и привести пред судию.

И как был приведен, рекл ему судиа: «Веси ли заповедь королевскую?» Отвещал рыцарь: «Вем, ибо хочю быть свобожен; имам три правды поведать». Рекл ему судиа: «Исполни устав, или умрешь». Рекл рыцарь: «Пане, вели молчати».

И как было молчание, рекл он рыцарь: «Первую правду поведаю вам, что во вся дни живота моего был есми зол». Услышавши то Судиа, рекл около стоящым: «Есть ли то правда, что он поведал?» Рекли вси: «Аще бы не был он злодей, то не приведен бы был зде». Потом рекл судиа: «Поведай вторую правду». Рекл ему рыцарь: «Вторая правда есть та: есть ми велми мерзско, что есмь за тот свой обычай зде приведен». Рекл ему судиа: «И мы тому верим. Поведай третию правду». Рекл паки рыцарь: «То есть третия правда: аще свобожен буду от сея беды, тогды своею волею в тот обычай прежней никако не возвращуся». Тогды рекл ему Судиа: «Мудро еси паки оправдался, иди в покою».

Выклад того обычайный

Намилейшая братие, тот король есть Господь наш Иисус Христос, которой дал тот устав,[2925] что которой злодей, то есть грешной человек, през ласку[2926] Божию будет ят и веден пред судию, то есть пред мудраго исповедника, имать поведать три правды, чтобы диаволи против им не могли дать ответу, — и таковый одержит наследие Царства Небеснаго. Первая правда есть та: «Аз есмь злый человек: в том греху, в том и в том греху по вся дни живота своего пребывал». И тако койждо грех имать поведать, и то будет исповедь. Вторая правда есть та: «Мерзско ми есть, что злым своим обычаем многажды Бога прогневах», — и то есть сокрушение сердца. Третия правда: «Естьли прощен буду от техгрехов, потом своею волею в грех не буду власти». И тако вечный живот наследит.

Галлус, король велми мудрый и можный,[2927] королевствовал во своей земли, которой хотел некоторой терем пресветлой и прекрасной создать. И был в то время в государстве его некоторой тесля[2928] велми мастероват, егоже наял король, чтобы ему тот терем збудовал[2929]. И был такоже в его королевстве некоторой рыцарь, которой имел девку красну[2930]. И видячи мудрость того тесли, мыслил сам всебе: «Дам я тому тесли девку мою, ибо он своим мастерством и ремеслом может с нею в полности[2931] быть». И призвавши его к себе, рекл ему: «Приятелю милый, проси у мене, егоже хощеши; хощеши ли и дщери моей, то дам ю тебе». Рекл ему тесля: «Велми я тому рад». Тогды тот тесля поял ту панну.

Потом же мать тоя девицы призвала своего зятя и рекла ему: «Милый сыну, поял еси мое дитя, сего деля дарую тебе сию кошулю[2932], которая имеет ту мочь, что покамест ты будеши жив, не треба ея прати[2933], ниже издерется, ни изменится, доколе с моею дщерию будешь верно пребывати. А преступит ли кто из вас и смажется чужеложством, тогды та кошуля абие ту мочь погубит». Услышавши то тесля, велми тому дару рад был. И взявши кошулю, рекл ей: «Матко милая, коли уже то есть такой великой дар, то никоторой от нас браку не будет сломать, потому что та кошуля объявит нам».

Потом тот тесля призван был к королю, чтобы ему терем создал. И взял ту кошулю с собою, а жену оставил дома. И был у короля великое время, покамест чертог создал. А как там робил, вси тому дивилися, что та кошуля всегды бела была у него и не порудилася[2934] и николи бывала прана. Рекл король тому тесле: «Мастере, повеждь ми, как то может, что той кошули николи не перешь[2935], а всегды она бела есть, как есть нова?» Отповедал ему тесля: «Пане милый, веждь, дондеже аз со своею женою пребывати буду в верной милости[2936], потамест тое кошули не треба прать. Аще ли будет меж нами брак нарушен, тогды она пранья потребует, как и прочие платья».

Услышавши то, некоторой рыцарь мыслил сам всебе: «Подвигнуся я, чтобы то мог учинить, чтобы тебе ту кошулю прать». И потом шел до дому того тесли без его ведома, чтобы ся с его женою смыслил. Она же его любовно прияла. Тогды тот рыцарь просил ей, чтобы с ним свою волю учинила. Отповедала теслина: «Такова вещь требует особнаго места, того деля иди со мною до каморы[2937]». И введши его в камору, сама паки изыде. И замкнувши его там, рекла ему: «Пожди мене тут, а я, как время придет, приду ктебе и тебе выпущу». Потом та панья на кождой день подавала ему толко хлеба и воды. А рыцарь ей велми просил, чтобы его испустила, она же никакоже восхоте того.

Тогды потом вскоре пришли к ней два рыцаря один за другим с двора королевскаго, чтобы ю к своей воли намовили[2938]. А того они не проведали, а она такоже и тех в каморе замкнула и давала им хлеба и воды. И были они там многое время, так что было об них у короля пытанье, что где они подевалися.

Потом, как тот тесля совершил тот терем королю и, взявши у короля за дело мзду, пришел к своему дому, а жена его с великою радостию прияла и почала его вопрошати о здоровье, что как он пребывал. Отвещал ей муж: «Добре». Тогды оглядела ону кошулю и, увидевши ю непременившуся, рекла: «Благословен буди Господь Бог, что меж нами есть верная милость».

Рекл ей муж: «Жено намилейшая, как я созидал чертог кролеви, приходили ко мне три рыцари и вопрошали мене о кошуле той, что она всегды без прания бела была и чего ради она николи не рудилася. И я им о той кошуле правду сказал. А потом где они делися — не вем, и был вопрос об них у короля». Рекла ему жена: «Пане милый, оны три рыцари, о которых было пытанье, пришли они ко мне и много мне кое-чего давали[2939], чтобы я к их воли призволила. А я никакими мерами не восхотела того сотворить, але, возвавши их до каморы, замкнула их там. И от того времени, как они пришли ко мне, и по сямест толко хлеба и воды им давала».

Услышавши то он тесля, радовался вере[2940] жены своей. Тогды он тесля тех рыцарев от смерти высвободил. И потом он тесля пребывал с женою своею в вере и в великой любви аж до конца живота своего.

Выклад того обычайный

Намилейшая братия, король тот есть Отец Небесный, которой имел терем, или чертог[2941], созидать, сиречь сердце человечее добродетелми наполняти, в котором сердцы Бог вселится и пребывает по оному писанию: «Веселие мое с сыны человеческими».[2942] Рыцарь же тот, которой имать красную девку — то есть Христос, которой имать душу яко девицу. Жена есть мать тоя девицы, святая Церковь. Плотник, или тесля, есть добрый христианин, которой ту девицу взял себе в жену с кошулею. Кошуля есть вера наша, ибо апостол рече: «Без веры невозможно есть угодити Богу».[2943] Сего ради дондеже человек пребывает в святости, по тех мест вера не будет сломана.

Тогда имать поднесть[2944] терем, сиречь сердце чисто, чрез добрыя дела. Рыцари — суть гордость, похоть очей и похоть телесная. Тех трех рыцарей имать замкнуть в коморе покаяния — и тако одержит[2945] милость[2946] Божию.

Король некоторой Данайской[2947] имел совершенную любовь ко трем королем, которые чрез дивное видение звезды от восток солнца приехали до Иерусалима и Христу, новорожденному младенцу, дары своя принесоша.[2948]

И ехал тот король с великим достатком[2949] до Колна[2950] града, идеже их телеса лежат, и тамо приехав, принес жертву им к чести и хвале Господу Богу: три венца златые, прекрасно учинены. К тому же еще нахвалебнейшее знамение любви своей показал к ним: болши шести тысящь гривен убогим роздал с великаго милосердия своего и приклад[2951] веры всем людем там оставил.

Потом же в некоторой день, как он ехал до своей земли, видел во сне три короли к себе приходящих в велицей славе, в тех корунах, которыми он жертвовал. И слышал от них от коегождо по единому к себе глаголющих. Первой старшей рекл ему: «Приятелю милый, счастливо еси зде пришел, тако же счастливо и до дому своего доедешь». Другий рекл: «Много еси дал, але болши возмеши». Третий рекл: «Любителю Божий, показал еси нахвалебнейшее знамение веры своей, сего ради по тридесяти и по трех летех будеши с нами в небе царствовати».

Потом первший король дал ему слоек[2952], полон золота, глаголя: «Возми сокровище мудрости, которым подданных тебе людей будеши судити в правду, зане честь царева суд любит». Вторый дал слоек смирны, глаголя: «Приими смирну покаяния, которою вся похоти плотския победиши». Третий также дал ему слоек с фимиамом[2953], глаголя: «Возми кадило благоговения и благости, которыми будеши вспомогати нужных[2954], зане яко роса покропляет траву[2955], толико сладка ласковость[2956] королевска, даже на небеса возносит».

И как король дивился такому великому видению и пробудился — и обрел те слойки наяве подле себя. Тогды король он дар с радостию приял и, приехавши до своей земли, то, что во сне видел, со благоговеинством делом исполнил. Потом, как прошли тридесять и три лета, совершил[2957] живот свой и пришел до живота вечнаго.

Выклад того обычайный

Братия намилейшая, тот король всяк койждо верный христианин, которой повинен жертвовать три венца трем царем: сиречь Богу Отцу, и Сыну, и Святому Духу. Отцу должни воздати венец хвалы, яко крепок есть, иже мощен есть и богатити, и убожити. Тот венец обещался еси ему дати, егда обещался еси на крещении, как[2958] отрицался еси Диавола и гордости его. Вторый венец — мудрости и надежди — повинен еси дати Сыну, зане Сын есть мудрость, иже за нас претерпе. Сего ради должни есмы в нем надежду имети паче иных для многих причин. Первая, что тако возлюбил нас, что сошел с небесе и человечество наше на себе приял и победу за нас над Диаволом одержал. Третий венец — любве — имамы жертвовать Духу Святому, зане он есть любы Отча и Сыновня. А тацей жертвы от вас Бог жадает, яко же писано в Матфеи, глава 9-я: «Милости хощу, а не жертвы».[2959]

И аще будем сия три чистым сердцем и благостию совершенною всегды приносити, тогды то приимем от Отца, и Сына, и Духа Святаго: от Отца — сокровище добродетели, которым можем душу и тело стрещи против Диавола, и мира, и похотей плотских; от Сына — слоек смирны, слоек разумей, чистое сердце от грехов, смирну покаяния, зане он преже живот покуты[2960] на кресте показал и просящим у него всегды ласку[2961] дает; от Духа Святаго — кадило набоженства (зане он сам свою крепость и ласку дает, еюже бываем мы набожны и благодати исполнены, зане Бог ласка[2962] есть), имже грехи наша, которые мы сотворихом пред Господем Богом, можем их загладить.

Некоторой король был мудрый и велми богат, которой имел жену велми красну, которая, забывши веры[2964] своей, яже в браце[2965], та[2966] имела трех сынов от чужеложства, которые непослушны были всегды королю и в каждой речи[2967] ему не подобны[2968]. Потом же зачала сына от семени короля и его воспитала.

И бысть, егда король исполнивши дни живота своего и умер, тогды по его смерти оны четыре сынове начаша спор имети о королевстве. И потом уложили межу собою, чтобы шли до некоторого рыцаря стараго умершаго короля, секратора особного, и коегождо из них он да изберет на королевство, и тот да будет король.

Тогды пришли они к тому рыцарю, далися ему в волю в его разсуждение о королевстве. Услышавши то, рыцарь рекл им: «Слышите мой совет. Учините так: выимите тело короля мертваго из гроба и стрелите кождо вас из лука в мертвое тело. И которой глубочайше и ближе сердца вонзет стрелу свою, тот буди королем». И прияша они той совет.

Тогда повелеша вынять отца из гроба и велели его привязать ко древу. Истреливши первый, ранил правую руку королевску. Другий же паки стреливши, угодив ему во уста. Але третий стрелил в его сердце, и той мнел, что будет на королевстве посажен он. Потом четвертый брат, молодший, приступивши к телу отца своего, начал плакати жалостным гласом, рекучи: «О, мой милый отче, плачю того, что так твое тело от твоих сынов изранено. О, Боже, не дай того, чтобы я так же бил тело милого отца моего, еще же и мертвое».

Услышавши то, панове и вси людие познали, что тот был правый сын и наследник, и абие вси избрали его себе королем. А тех трех отдаливши от чести и богатства и выгнали из королевства.

Выклад обычайный

Братия намилейшая, сего короля мудрого и богатаго можем разумети Царя царем и Господа господем, которой себе сотворение роду человеческаго, яко бы невесту намилейшую, особливым привилеем милости прилучил[2969], которая потом чужеложила с боги иными, забывши веры своей и милости, яко чужеложница, и породила три сыны, то есть поганцы, жиды и неверные.

Первой сын из тех руку королевскую изранил, егда науку Христову, иже седит одесную Бога Отца, взгардил[2970], задаваючи различные раны слугам его, от Бога посланный. Другий сын его мнимый Царя над цари правдиваго в уста стрелил — егда жидове рекли: «Идем и убием его в язык»,[2971] то есть как его напаяли желчию со оцтом[2972]. Третий сын злостливый, иже изранил сердце короля, — то есть егда неверные верным стреляют стрелы злой науки, которые сердце и душу пробивают, яко же Давид рече: «Изостриша языки своя, яко змиин».[2973] Четвертой сын, которой жалует и не хочет стреляти, — то есть доброй христианин, которой боится, чтобы не прогневати Бога не токмо своими грехами, но и от чужих, и не хочет гневити Бога грехами. А образил[2974] ли бы некогда, тогды готов есть за то покаяние чинить. Таковый в День Судный будет вознесен вечне в Царство Небесное.

Веспесианус[2975] можный королевствовал, которой имел дщерь, красну девку именем Аглаиду. И та всех иных своею красотою превосходила и того ради всем мила была. И прилучися в некоторой день, когды та Аглаида, дочь его, пред ним скакала[2976], смотрячи король на ню велми прилежно, рекл: «Паче всех прекраснейшая дщи моя, для великой красоты твоей премекяю тебе имя твое, буди отселе имя твое панья Утехи на знамя того, чтобы все, которые приходят смутны[2977], отходили бы с веселием».

И имел тот король при своем чертозе некоторой огород или сад, в котором часто прохлажался и тешился.

Веселился король велми о красоте дщери своея и сего деля не хотел ея от себе никому замуж дати, але велел по всей земли своей выкликать, так рекучи: «Король Веспесиан так дает знать, что кто хощет дочь мою иметь, тот бы первое[2978]в моем саду три дни или четыре прохлажался[2979]. И потом будет хочет дочь мою иметь и вратится из вертограда[2980], тому ю дам». Тогды много княжат, услышавши то поведание королевское, приезжали к королю и входили во он вертоград, але потом тии не были виданы; и которые тамо входили, жаден[2981] из них назад оттуду не возвращался, потому что был в том саду лев таимне[2982] и всякого забивал.

Тогды некоторой рыцарь в далних странах, услышавши то поведание Веспесианово, пришол до короля и рекл ему: «Здрав буди, Веспесиане, королю можный, услышавши твое оповедание и того деля пришел есми, хотя присвоитися твоему роду». Отповедал ему король: «Вниди в сей виноград, и будет изыдешь паки из него, тогды можешь взяти дщерь мою». Рекл ему рыцарь: «Пане милый, вниду, рад тому, але первое, доколе тамо пойду, прошу твоей милости, поволь ми поздровить[2983] дщери своей и с нею се розмовить[2984]». Рекл ему король: «Розмовляй».

Тогды рыцарь, приступивши к панье, поздровил ей, потом рекл ей: «Намилейшая прекрасная королевна, коли уже имя твое есть панья Утехи, которое тебе для того дано, что все, которые приходят к тебе смутни, чтобы паки с веселием отходили, того деля аз пришел есми велми смутный ктебе, чтобы твоя милость дала мне раду[2985] и вспоможение, да могу возвратитися в радости. Зане ведаю, что приходили многие преже меня к королю и входили втот вертоград, але потом не суть к тому виданы были. Имать ли то и надо мною быть? Да не будет мне то несчастие стать, ибо сердце мое жадает тебе имети в жену себе».

Отповедала ему королевна, рекучи: «Смуток[2986] твой в радость да обратится. А я тебе правду повем: в том вертограде есть лев яростив, которой там межи древ туляется[2987] и всех входящых в онь поражает; и все, которые там для меня входили, от него поражени суть. И ты как будешь тамо итти, уберися в полную збрую[2988] добре. И как войдешь в вертоград и лев рутится[2989] на тебе, и ты с ним мужественне бейся, а как устанешь, тогды отступи от него. И он ухватит тебе за рамо или за ногу и будет тебе тискать зубами. И тако ему на зубы нальнут гумми от твоей збруи[2990], и так невозможет тебе повредите. И ты как увидишь то, вынявши твой мечь, отими ему главу.

Але еще и другая трудность в том винограде[2991] есть, ибо едино толко в него шествие, але путей много, так что внидет ли кто раз, а едва будет мочь изыти. И о том даю ти ту раду: возми с собою клубок нитей и, как придешь до дверей вертограда, привяжи нить у форты[2992] и, идучи, протягай ю, дондеже внидеши посреде вертограда; а милуешь ли живот свой — не погуби конца нити той, ибо по ней паки выдешь».

Тогды он рыцарь то все учинил, яко ему панья казала, и, убравшися в збрую, в вертоград вшел. Тогды он лев, как его узрел, всею крепостию рутился[2993] на него. А рыцарь боронился мужественне и, как утрудился, отступил от него. И лев, ухвативши его за рамена[2994], стискал зубами, и тако на его зубы много гуммы налнуло. И как то рыцарь увидел, выявши мечь, стял[2995] главу его и, забивши его, возрадовался. Але нить, по которой имел выйти назад, погубил; и тако был там три дни, ищучи нити блудил. Потом, нашедши нить, вышел по ней из вертограда и пришел к королю. И дщерь его, панью Утехи, с великою радостию и честию взял себев жену.

Выклад обычайный

Намилейшая братия, тот король есть Господь наш Иисус Христос, дочь, прекрасная панья Утехи, — то есть кралевство небесное. Тот имать внити в огород сего света и там имать быти некоторое время, сколь долго изволит Господь Бог, яко же святый Давид рече: «Измерены положил еси дни моя»;[2996] и премудрый Соломон в Екилисиасте в третей главе: «Едина есть человеческая смерть и скотска».[2997] Але на свете так много есть путей, что человек не весть конца своего, в которое время и как имать умрети.

Лев есть Диавол, которой кружит, ища, кого поглотити; и тот без числа побивал многих. Хощем ли наследити[2998] Царство Небесное, то имамы облещися в збрую, сиречь в добрыя дела. А збруя наша имать быти помазана гумми; гумми можем разумети милостыню, ибо яко гумми совокупляет две вещи во едино, так и милостыня совокупляет душу с Богом. А пророк глаголет: «Яко вода погашает огнь, тако и милостыня грехи».[2999]

Потом имамы взяти клубок нитей — тот клубок есть крещение. Сего ради прежде живот наш имамы весть от крещения и потом иные святости творити в сем свете. Але лев, сиречь Диавол, готов есть против тебе валчить[3000]. Сего ради и ты да мужественне стоишь против его и главу его, сиречь козни, имать стять[3001] чрез добрыя дела.

Но многажды прилучается, что егда человек победит Диавола, яко некоторыя во святыя посты творят, — а по празднице Пасхи паки возвращаются в грехи и так клубок теряют нитей. Сего деля так подобает творити, яко тот рыцарь: погубил ли еси грехом добродетель и крепость святости, тогды имаши велми жаловать[3002] и искать чрез три дни, сиречь сокрушением, исповеданием и досыть чиненьем[3003]. И тако можеши налести[3004] то, что еси погубил. И как найдешь, приидешь без печали к концу — смерти и потом одержишь панью Утехи, то есть Царьство Небесное.

Имел некоторой король красну девку, которую велми любил. И та по смерти королевской держала все королевство, зане едина ся остала. Услышавши некоторой князь лютой и пришедши к ней, наговаривал[3006] ю, чтобы к его воли призволила[3007]. А как она не хотела, тогды он гвалтовне[3008] учинил с нею волю свою. И королевна того учинку[3009] велми силно плакала. К тому же он лютой князь изгнал ю из ея наследия.

Тогды, изгнана, многажды о том плакала и в великом убожестве и нужи была, что всегды сидела при пути, просящи милостыни от мимоходящих. И в некоторый день так, плачучи, сидела при пути. Тогды некоторой рыцарь, мимо идучи, узрел ю и, уязвен бысть ея любовию[3010], рекл ей приятелно: «Милая, кто еси ты?» Отповедала ему, рекучи: «Я есть королевна, иже одержала[3011] королевство по смерти отца моего. Але некоторой окрутник[3012] згвалтил[3013] мя и изгнал мя». Рекл ей рыцарь: «Хочешь ли быть моею женою?» Рекла ему королевна: «Хочю, рада, пане милый». Рек ей рыцарь: «Обещайся мне, что ни за кого не пойдешь разве[3014] мене, а я против твоего окрутника буду воевать. А умру ли на той битве а достану твое наследие, ни о чем тебя не прошу, разве то, чтобы ты мою збрую[3015] кровавую хранила на знамя моей любви. А кто бы приехал ктебе и хочет взять тебе в жену, тогды входи до коморы, идеже имать моя збруя висети, и смотри на ню прилежно и вспоминай, что я для твоей любви погубил есми живот свой». Отповедала ему королевна: «Все то обещаюсь верно хранити, але того не дай Боже, что тебе в той битве умрети».

Тогды он рыцарь, изготовяся, воевал против того окрутника, а князь той такоже противился ему со всеми своими. А как меж собою воевалися, тогды рыцарь неприятели свои премогал и, пробивши нагло[3016] полки, пришел к тому окрутнику и стял[3017] главу его. И победу одержавши, возвратил паки наследие оной кролевны. Але в том воеванью тот рыцарь смертно был раненьи в третий день умерл.

Видячи то панья, чрез многи дни плакала велми и для того в великой жалости была. А збрую его кровавую в ковнате особливе повесила и часто в ту ковнату ходила и, на ню возревши, всегды велми плакала.

Потом приезжали к ней великие князи, жадаючи ей в шлюбу[3018], але она преже, нежели кому отвечала, до оной ковнаты входила и, смотрячи наону збрую, мовила: «О, пане мой милый, ты умерл еси для моей любви и привратил[3019] еси мне наследие. Сего ради Боже не дай того, чтобы я по тебе хотела иного имети». И вышедши из той ковнаты, отповедала коемуждо, глаголя: «Аз мужа имети не хочю, зане обещалася есми Господу Богу никогды замуж не выходить». Услышавши то, княжата паки прочь отъезжали. И тако кролевна в чистоте докончала дни свои.

Выклад обычайный

Намилейшая братия, тот король есть Отец Небесный, девка красная — то есть душа, сотворена по образу Божию. И той дано Царство Небесное райское, але завистию княжею, сиречь диавольскою, погубила ей[3020]: была згвалчена[3021], как ела яблоко. Потом сидела на улицы, то есть на сем свете, в велицей нужи, яко писано есть: «В поте лица своего будешь есть хлеб свой».[3022] Та девка от мимоходящых просила милостыни, то есть четырми живелы[3023] ласки[3024] Божии ожидала.

Рыцарь, которой ехал мимо ю — то есть Сын Божий, которой выехал в сей свет на коню человечества и над человеческим родом милость имел. Тому же ты, человече, обещался еси на крещении ни единаго мужа имети паче[3025] его. И сего ради он убрался в збрую человечества[3026] и воевал за тебе со Диаволом и одержал победу, всяко[3027] же раны смертныя для тебе прияли привратил[3028] нам наше достояние[3029].

Сего ради ты, человече, учини тако же, яко же та королевна: учини оружие[3030] кровавое в ковнате сердца своего, сиречь всегды имей в памяти страсть Христову, которую тебе деля претерпел. И придут ли какие искусы на тя от Диавола, от мира, от плоти — приходи к муце Христове и вспомни, что он для твоей любви приял смерть на кресте, и тако вси искушения побеждай. И велию ползу с размышления муце Христове, Господа нашего, приимеши и будеши имети живот вечный.

Король Гордианус[3032] моцный и справедливый королевствовал. А в его королевстве был некоторой рыцарь велми добр и честен, которой имел красну жену, и та всегда чужеложила при мужи своем. И прилучилось в некоторое время, что муж ея ехал до Святой земли на пелгримованье. Тогды она абие[3033] по его отъезде послала себе по своего милостника. И та панья имела едину девку, которая разумела счепетанье птичее[3034] и с того вороженья панье своей давала.

А как любовник, до паньи пришедши, с нею спал, а были там три куры[3035] во дворе. И почал един из них в полнощь на панью кричать велми. Тогды панья, как то услышала, пытала девки, мовячи: «Повеждь ми, девко милая, что тот кур выкликает?» Отповедала ей девка: «Тот кур щебечет, что ты чинишь кривду[3036] пану своему». Рекла ей панья: «Да забьют того кура». И абие забит был.

Потом другий кур кликнул, и панья паки пытала девки, что другий кур выкликал. Рекла ей девка: «Тот кур шебечет: „Товарыщь мой умер для правды, а я такоже готов умереть”». Рекла ей паки панья: «И тот да будет убит». И абие убит бысть.

Потом по хвили[3037] крикнул третей кур, и услышавши то, панья пытала паки девки, что тот кур выкликает. Отповедала ей девка: «Тот кур то щебечет, рекучи: „Слыши, виждь а молчи, будет хочешь жив быть в покою”». Рекла ей панья: «Того кура не забивай ми, але его ховай ми».

Выклад того обычайный

Братия намилейшии, тот король есть Отец Небесный; рыцарь есть Христос; жена его есть душа, которую поял[3038] чрез крест; рыцарь, которой ю сводит[3039] чрез рады[3040] сего света, — есть то Диавол. Сего ради елижды согрешаем, чужеложим — отступаем от Христа. Девка та — твоя совесть есть, которая шемрет[3041] против греху и безпрестани возставляет человека к добру.

Первой кур не согрешил за истину[3042] — Христос есть, которой напервее[3043] карал грехи. Видячи то, жидове забили его, а мы его такожде убиваем, дондеже во гресех пребываем. Вторым куром можем разумети святыя мученики, и таковых было святое жучение: поведали — и для правды и для имени Христова побиты суть. Третияго кура, которой рекл: «Слышь, виждь а молчи», — может быть разуметь[3044] казнодея[3045], емуже подобает всегды правду глаголати, але уже днесь правды не смеют глаголати, чтобы сами покой имели. Мы же, Господа Бога любящии, глаголем правду койждо со ближним своим. И тако приидем ко Христу, иже сам правда есть.

Приклад приводящий[3046], чтобы мы были смиреннаго и сокрушеннаго сердца. (Глава) 27

Был некоторой велможной король, которой имел девку едину красну и мудрую, которую был отец хотел замуж дать. Але она обещалася Господу Богу ни с ким же брачитися, аж бы те вещи учинил: первая — чтобы поведал истинно, на сколко стоп[3047] суть четыре живелы[3048] и в долготу, такоже и в ширину; вторая речь — чтобы пременил ветр от запада на восток солнца; третия вещь — чтобы огнь носил на голом теле, а не ожегся. Услышавши корольте речи, велел по всему королевству своему выкликать, глаголя: «Кто те три вещи учинит, тому дочь королевскую дадут». Тогды много панят до короля приходили, але того из них никоторой не мог учинить.

И был един рыцарь в далеких странах, которой, как услышал о той шлюбе[3049] той панны, пришел на палац королевской и привел с собою единаго слугу и коня шаленого[3050]. И стоячи пред королем, рекл: «Королю велеможный, пришел есми ко твоему двору, жадаючи ся приближитись к твоему роду. И готов есмь учинити то, что от твоей милости выкликано». Рекл ему король: «Рад я то видети».

Тогды тот рыцарь призвал слугу своего и рекл ему: «Возляжи на земли». И кактот слуга лег, тогды тот рыцарь измерил оного слугу стопами от главы даже до ногу и рекл королю: «Се, королю, в четырех живелах едва что есть болши седми стоп». Рекл ему король: «Которое прировнание имат тот слуга к четырем живелам?» Отповедал ему рыцарь: «Пане милый, всяк человек и всяк зверь составлен есть от четырех живел,[3051] и тако есми в своем слузе измерял четыре живелы».

Рекл ему король: «Достаточно еси и мудро вывел, чини вторую вещь, премени ветр». Тогды рыцарь велел абие привести коня буяго и дал ему лекарство пить; и бысть конь здрав. И учинивши то, поставил того коня главою на восток солнца. Узревши то, король реке ему: «Какое подобие тот конь имать к ветру?» Отповедал рыцарь: «Или не весть твоя мудрость, что живот всякаго зверя ничтоже ино есть, но точию ветр? И елико долго конь терпел ту немочь, толико долго был на полунощии,[3052] але мочью того лекарства стал здрав; того деля поставил есми его главою на восток солнца, чтобы был готов носить бремена[3053]».

Рекл ему король: «Право еси учинил, и еще третию вещь учини». Рекл ему рыцарь: «Пане, готов есми то учинити и пред всеми». И взял горячего углия и положил на свое лоно, а не ожглось его тело. Тогды рекл ему король: «Все еси достаточно и добре доказал, але повеждь ми то, чему тя тот огнь не спалил?» Отповедал рыцарь: «Не бысть то моею мочью, але мочью единаго камена, которой всегды камень с собою ношу, ибо кто тот камень будет носить с собою на чистом месте, никогды не будет ображен[3054] от огня». И показал тот камень пред всеми. Рекл ему король: «Достаточно еси и мудро выдал те вещи». Потом дал ему король дочь свою.

Сей повести толкования нет.

Некоторой король можной имел единаго сына, егоже неизреченно велми любил. А как тот сын пришел к летом своим, безпрестани короля, отца своего, наговаривал[3056], чтобы ему королевство здал, приводячи ему то[3057], что король был немощен, а он был мощен. И рекл ему король: «Сыну милый, чтобы[3058] я был в том без печали[3059], чтобы еси мене почитал и добре ховал[3060] явил бы тебе ласковость отцовскую и здал бы тебе королевство». И рекл сын: «Отче милый, присягну я пред паны и рыцарьми панства твоего, что никотораго лишения не будеши терпеть, але тебе буду иметь в болшой чести, паче себе». Тогды отец, поверивши словесем его, здал ему королевство, а себе ничего не оставил.

И как уже сын был корунован, поднелося сердце его в великую гордость, а всяко же чрез некоторое время[3061] имел отца своего в почестности, але потом[3062] ни брашна хотел ему дать[3063]. Тогды отец начат его поносити пред мудрецы[3064], которые всегды его любили, карали короля, что так недобре имеет отца. Услышавши то, король разгневался и затворил отца своего на некотором замку, идеже никтоже мог приити к нему. И там он терпел глад и великую нужду.

И прилучилось в некоторое время, что на оном замку тот король обначевался. И пришел к нему отец его и рекл ему: «Сыну милый, смилуйся над отцом своим старым, ибо на сем месте терплю глад и всякую нужу и есмь в великом стонании[3065], а трунок[3066] вина еще бы мя понасилил[3067]». Рекл ему король: «Не вем, есть ли вино на сем замку?» Отповедал ему отец: «Право, милый сыну, есть пять куф[3068] вина, але староста не смеет без твоего ведома их пребирати и мне трунку дати, а сего ради, милый сыну, вели мне из первой куфы дать». И рекл король: «Того тебе не учиню, зане крепко есть а неподобно есть старым людем». И рекл ему отец: «Дай же ми хотя из другой куфы». Рекл король: «А того ти не учиню, ибо то про себя блюду и для детей, которые со мною суть». Рекл паки отец: «Дай же ми из третей куфы». Отповедал ему сын: «Вино крепкое есть». Рекл ему отец: «Дай же ми из четвертой куфы». Отповедал ему сын: «И того ти не учиню, потому что добре старо есть и квасно и не годится твоему прирожению[3069]». Тогды рекл отец: «Сыну милый, дай же ми але из пятой куфы». Отповедал ему паки сын: «Не годится то тебе, потому что дрождяно велми, и чтобы панове не молвили того, что я тебе, отца своего, дрождями опоил».

Услышавши то отец, отшол велми печален от него. И писал абие листы до всех панов, что его сын не добре имеет, просячи для Бога, чтобы его избавили от такие нужи. Услышавши то, панове смиловалися вси над ними абие яша[3070] сына кроля. И отца, как и преже, кролем учинили, але сына его в темницу всадили, которой там от великия нужи умерл.

Выклад того обычайный

Намилейшая братия, тот король есть Иисус Христос. Сын его есть всяк христианин, егоже велми любит, дондеже пребывает, в чистоте живя, и тому дал все, еже имать человек. А он сам был убог[3071], яко же свидетелствует Писание: «Лисы ямы имут, птицы — гнезда, а Сын Человеческий не имать, где бы свою главу приклонил».[3072] Але всегды Христос терпит глад и жажду в своих удех[3073], то есть в убогих, яко же писано есть: «Елико сотвористе единому от менших сих, мне сотвористе».[3074]

А когда от нас жадает Бог трунку вина из первой куфы (то есть младенчество наше), того от нас Бог хощет, да служим ему от юности нашей. Але дитя не добре отвещает, глаголя: «Млад есмь, не могу еще пребывати в службе Божии».

Потом Бог хощет от нас, чтобы ему дали из второй куфы. Отвечает сын, глаголя: «Не могу аз младости моей Господу Богу отдать в службу, чтобы мне сей свет не насмеял, глаголя: „Сей юнак не хощет имети сообщения с людми”. И тако я буду уживать моей младости[3075], ядый, и пия, и служа свету сему».

Потом Бог жадает от нас из третей куфы. Отповедает злой сын, глаголя: «Вино крепкое есть», сиречь: «Уже есмь я в моей крепости. Имам ли я покаяние чинить острое, то убавить имам мочи моей. Изволяю итти на валку[3076], на колбу[3077] и буду творити то, что служить сему свету, а по моцы покутовать[3078]».

Видячи Бог, что не может имети из трех куф, и жадает из четвертой куфы трунку вина. Отповедал злый сын: «Вино велми старо есть и кисло», сиречь: «Уже есми стар, не могу имети покуты[3079] острой, ибо прироженье[3080] мое уже есть слабо».

Потом жадает из пятой куфы единого трунку. Отповедал злой сын: «Дрожди суть», сиречь: «Велми уже стар есмь, и устало мое здравье; егда могл добре чинить, не чинил есми, а ныне уже не могу».

И таковый многажды впадает в роспачь[3081] и умирает нужно[3082]. Сего ради против таковых будет велика скарга[3083] в День Судный, и Господь Бог со всеми святыми даст ответ на таковых, глаголя: «Идите от мене, проклятии, во огнь вечный, которой уготован Диаволу и аггелом его».

Король некоторой в славном граде Риме королевствовал, которой уставил был такову уставу:[3084] чтобы всякой слепой на всякой год от римскаго короля сто пенязей брал.

И прилучись в некоторое время, что двадесять и три товарыща пришли во град и внидоша в некую господу[3085] и там пребывали, ядуще и пиюще. Потом учинили почет[3086] и платили дворнику[3087], и оним рекл: «Еще не достает ста пенязей. Правду вам реку: не выпущу ни одного, дондеже и последний пенязь возму». Услышавши то, они рекли меж собою: «Что имамы чинити? Се не имамы, чем заплатити».

Тогды рекл им един: «Дам я вам некоторую раду[3088]. Дана есть устава от короля, что которой слепой есть, тот возмет сто пенязей из казны его. И сего ради учиним мы меж собою жребий; на котораго падет жребия — тому и выймем очи, и тот да идет до короля и возмет сто пенязей и нас да выкупит». Тогды они рекли: «Жеребьюем». И учинили меж собою жребия, и пал жеребей на онаго, которой ту раду выдал. И абие очи ему выняли и вели его до королевскаго двора. И пришедши ко вратом, колотили во врата, чтобы им отворили.

Услышавши то, воротник отворил ворота. И пытал их воротник: «Чего хощете?» Отповедал ему един, глаголя: «Привели есмь сего слепца до короля, которой жадает добродейства уставы его[3089]». Рекл им воротник: «Иду и поведаю старосте». И шед, поведал ему о том слепце, чтобы ему добродейство учинил по уставлению королевскому.

Услышавши то, староста рекл: «Пойду я до него и осмотрю его». И как онаго слепца увидел, смотрил на нь прилежно и, познавши его, рекл ему: «Приятелю милый, чего жадаешь?» Отвещал ему слепец: «Пане милый, жадаю ста пенязей по уставу королевскому». И рекл ему староста: «Всяко[3090] я видел есмь тебя вчера в корчме, что ты оба глаза имел еси. Але я вижу, что ты ту уставу разумеешь[3091], ибо та устава уставлена есть, что которой слеп от немочи или с иной какой пригоды[3092], в нейже не может исцелети, таковый добродейство короля возмет. Але ты еси доброволно себе очи дал выять, пьючи в господе, и ты отинуду[3093] себе ищи вспоможения, а зде ни единаго пенязя не возмешь». Тогды он слепый, услышав то, отшол прочь с великим срамом и с увечьем.

Выклад того обычайный

Намилейшая братия, такова устава есть Божия: что которой неведением или с кревкости[3094] согрешит или искушением диаволским и аще будет имети сокрушение, исповедание, — тогды Бог ему грехи отпустит по оному писанию: «В которой час грешный воздохнет, буду ему милостив».[3095] Всяк грешный человек слеп есть. А согрешит ли кто с правой злости, кроме причины[3096] и впадет в роспачь[3097], тогды едва или и никогды ему тот грех будет оставлен. А корчмарь есть Диавол, которой таковых и всех, иже так умирают, приемлет в корчму ада на вечное мучение.

Рыцарь некоторой[3099] именем Иулиан, которой в некоторое время выехал был на лов и дался гнати за некоторым красным еленем[3100] и гонил его велми далеко. Тогды он елень, обратившися, рекл так к тому рыцарю: «Ты мене гонишь, которой отца твоего и матку твою забьешь».

Услышавши то, он рыцарь велми убоялся, да не како делом исполнится, еже рече елень. Тогда он рыцарь, оставя все, отшел тайно до земли далной и там пристал у некоего князя. Тогда тот князь, видячи Иулиана удалого и на бою сердца велми смелого, учинил его рыцарей. И некоторую каштелянку[3101] вдову дал ему в жену и дал ему за вено[3102] град един.

Тогды родители Иулиановы ходили по различным странам велми смутны, ищучи прилежно сына своего. Потом пришли они на замок, идеже Иулиан пребывал, але его в то время дома не было. И увидев их, жена Иулианова пытала их: «Откуду есте вы?» И они поведали ей то, что ся им прилучило. Тогда панья та разумела, что они родители суть мужа ея (ибо то от мужа своего многажды слыхала), прияла их честно и для[3103] любви мужа своего положила их на своем ложи, а сама инде[3104] легла. А как было рано[3105], тогда она панья каштелянка шла до костела.

А в то время Иулиан, муж ея, приехал и, вшедши в ложницу, хотел жену свою возбудить. И обрел дву человек, вкупе лежащих, и помнел себе, что чужеложник некоторой с его женою спит, вынявши мечь, убил обеих. И вышедши из дому своего и увидел жену свою, идущу из костела, начал дивитися, глаголя ей: «Кто то есть, и какие люди на нашем ложи спали?» Отповедала панья, глаголя: «Родители суть твои, которые тебе велми долго искали, и я их того деля на нашей постели положила».

Услышавши то Иулиан и изумелся и почал велми плакать, глаголя: «Беда мне, нужному[3106], что моих милых родителей убил есми! Се бо исполнилося слово елене, егоже велми остерегался есми, а ныне е́ делом соверших. Отселе, наимилшая жено моя, ты добре ся имей[3107], аз бо не хощу в покою быти, дондеже увем, приимет ли Бог покаяние мое». Рекла ему панья: «Боже того не дай, чтобы тебе оставити мя и без мене куды итти. Але была есми причастна веселия твоего, такоже хощу быти причастна и в скорби твоей».

И потом вкупе поидоша и создали великой шпиталь[3108] подле некоторой великой реки, идеже много человек утопаху, яко да каются в том. И превозил тех, которые хотели переходити реку ту, и убогих спутников к себе в господу[3109] приимали. Потом во мнозех временех, как Иулиан от труда возлег, истомився, а мороз был велик, услышал глас велми жалостив, в полночь кричачи ко Иулиану, чтобы его чрез реку перевезл. Услышавши то, Иулиан востав и обрел человека, праве[3110] уже умирающаго от зимы[3111]. И принес его в дом свой и истопил храмину, согреваше его, але он не моглся согреть. И боячися того, чтобы тот человек для зимна времени не умерл, и положил его на ложи своем и приодел.

Потом по малой хвили[3112] он немочной, которой виделся трудоватым[3113], показался велми светел и пошел к небеси. И вступая в небо, рекл так Иулианови: «Иулиане, Господь Бог послал мене до тебе поведати, что уже приял твое покаяние. А не по мнозе времени обое умрете и приидете в вечную хвалу». Потом он немощный невидимь бысть.

Иулиан со своею женою не по мнозе времени исполнен добрых дел умерл и прият вечный живот.

Выклад того обычайный

Намилейшая братия, тот рыцарь может быти речен всякой доброй христианин или преложоной[3114], которой может братися крепце[3115] со Диаволом, с миром и с плотию. И имать пристати[3116] к лову, достигая душа к Господу Богу[3117]. Имать же гнати еленя, сиречь воследовати Христа, яко же рече Давид: «Яко жадает елень на источники водныя, сице жадает душа моя к тебе, Боже».[3118] И как будет христианин или преложоной Христа наследовать[3119], тогды имат свои родители забить, сиречь оставит для[3120] любви Божии, яко же писано есть: «Аще кто оставит отца или матерь мене ради, стократ приимет и живот вечный одержит».[3121]

И яко тот рыцарь шел до земли далней, тако же и всяк преложоный имать итти до далней земли, сиречь далеко итти от мира и от всех мирских вещей, в чистоте и святости живучи, и служить князю, еже есть Христу, и с ним воевати против Диавола, и мира, и плоти. И как Господь обачит[3122], что его рыцарь победу так одержит, тогды дадут ему каштелянку в жену, сиречь благодать свою, которая будет стрещи[3123] замка сердца его, чтобы паче всех могл быти мил велми Господу Богу.

Але многажды видим, что родителие плотстии, сиречь суеты сего света, наследуючи таковаго[3124], воставляют[3125] его к злому; и бывают положени на ложи сердца твоего, чтобы тя свидетелствовали[3126]. Але ты да имаши крепце противитися им и да забиеши их мечем покаяния, яко же то сказася о Авесаломе, которой воевался со отцем своим и бегал пред ним, повесился на дубе за власы, а Иоав пробол треми копии сердце его.[3127] Тот Иоав есть похоть, власы — плотския жадости[3128], рана глубокая есть тело смертное. И Иоав — сиречь Диавол, которой всякому человеку, дондеже жив есть, вонзает три копия: сиречь мысли, дела, звычай, а при смерти такожде трое утиснение[3129] приводит[3130]: гнев Божий, егоже, согрешая, навел еси, немине спасение[3131], егоже погубил еси, адскую муку, юже заслужил еси. Сиа родители да убиеши оружием покаяния и потом да идеши до реки Святаго Писания и тамо имаши создати дом спасения, еже есть молитися и милостыню давати. И тако потом обрящеши на ложи сердца твоего Бога[3132], с нимже приидеши до вечныя хвалы.

Был некоторой славной рыцарь, которой охочь был на лов ездить. И в некоторой день выехал на лов, и тамо ему забежал[3133] лев, припадая и показуя ему ногу свою. Тогды он рыцарь сседши с коня и вынял ему терн[3134] из ноги его и мастию приложил. И тако лев был здрав. Потом же король был на лове в том же лесе и уловил оного лва и ховал его многия лета.

Потом он рыцарь согрешил пред королем тем. Тогды король, разгневавшися, велел его поймать и дал на него сказание[3135], чтобы был дан лву тому на снедение. И велел, чтобы тому лву ничего не давали есть, чтобы он того рыцаря, немилостивно разторгши, пожерл. Тогда тот рыцарь, как будет пущен до лва, велми убоялся, ждучи годины[3136], как будет розорван от лва. Лев же, хотя и гладен, смотрил прилежно на него и, как его познал, начал, около его ходя, радоватися. И был там без яди седмь дней.

Услышавши то, король дивился тому и велел того рыцаря вытянуть из рова[3137], вопросивши: «Повеждь ми, для чего тебя лев не могл повредить?» Отповедал ему рыцарь: «Ездил есми в некоторое время на лов и по прилучаю стретил есми сего лва хрома. И аз сседши с коня, вынял есми ему терн из ноги его и рану ему уздоровил. И мню, что для того не повредил мене лев, помнячи добродейство мое». Рек ему король: «Коли уже тебе лев не повредил, и аз тебе оставляю грех твой, а отныне буди добр». Тогды он, челом ударя королю, полепшил живота[3138] и жил хвалебне.

Выклад того обычайный

Намилейшая братия, тот рыцарь, которой на лов ездил, человек есть мирской, которой всегды тружается, чтобы добыть досытку[3139] временного. Лев храмляй есть род человеческий, которой храмлет[3140] грехом перваго отца нашего Адама преже того, дондеже терн есть сиречь[3141] грех первородный, крещением святым был вынят и мастию добрых дел был уздоровлен.

А еже рыцарь преступил пред королем, сиречь пред Господем Богом Вседержителем, — елижды согрешает, толижды ту благодать погубляет, которую принял на святом крещении. А еже лев, сиречь род человеческий, пойман бывает (елижды обвязуется к Божию приказанию[3142]), — и бывает вкинут в дол покуты[3143]. А будет ли грешный человек вкинут в тот дол покуты, тогды может имети тяжкость[3144] плоти и мзду[3145] вечну духовную.

Был некоторой король, а в его королевстве были два лотры[3147], которые присягою связалися меж собою, чтобы един другаго не оставил в потребе, але чтобы един за другаго умерл.

Тогда те два лотрове много зла чинили, крадучи, розбиваючи. И прилучилось в некое время, что един был без другаго, и так его на злодействе поймали и всадили в темницу. Услышавши то, товарыщь его, другий лотр, пришел к нему и рекл: «Товарыщю милый, прошу тя, повеждь ми, чего чаеши над собою?» Отповедал ему ятой: «Так ми ся видит, что быть мне казнену, потому что на воровстве пойман есмь. Але прошу тя велми, чтобы ты побил челом о том судии, чтобы я шол в дом свой, зане имам жену, и дети, и челядь, да разделю им мой нажиток. И как то учиню, возвращуся паки и тебе из темницы выпущу». И рекл ему товарыщь его: «Учинити то рад».

И шедши к судии, рекл ему: «Пане судие, друг мой пойман и седит в темнице. И яко мню, что быть ему казнену, прошу твоей милости, чтобы ты выслушал прошение мое: чтобы он преже смерти своей был выпущен к дому своему, чтобы жену, и дети, и челядь росправил[3148]. И чтобы еси об нем известен был, сяду я за него в темнице». Рекл ему Судиа: «В предгрядущий[3149] день осужден будет на смерть, и не приидет ли в сей день — что к тому отвещаеши?» Отповедал товарыщь его: «Пане, все то, что велиши, хочю[3150] терпети, а не приидет ли паки[3151], тогда за него на смерть пойду». Рекл ему Судиа: «Прошение твое выслушал[3152] тым обычаем[3153]: чтобы еси сидел за него в темнице, дондеже возвратится». И велел его Судиа посадить в темницу, а оного доброволно[3154] выпустить.

Тогды он шедши в дом свой, росправил жену и челядь и премешкал[3155] там аж до третияго дня, в которой день вси злодеи приведени были пред судию, а меж теми и тот, которой дал ся доброволно всадить в темницу для друга своего. И рекл ему Судиа: «Где есть друг твой, иже хотел возвратитися и тебе выбавить[3156]?» Отповедал ему друг: «Пане, имам надею, что слова своего не пременит». Тогды Судиа долго ждав, чтобы пришел; але как не пришел, дал сказание[3157], чтобы на шибалицу[3158] веден был.

И как уже к шибалице пришли, рекл ему Судиа: «Приятелю милый, сам себе вини, а не мене, что тераз[3159] умреши. Поведал еси, что друг твой имать приити и тебе выбавити, и он не бывал». Рекл ему он: «Пане, коли уже имам умрети, прошу тя, чтобы ми велел закричати трижды». Рекл ему Судиа: «Кричи». Тогды он кричал великим гласом первое, и второе, и третие, поглядываючи на все стороны. И узрел издалека человека, прытко бегуща, и рекл судии: «Продолжи[3160] еще смерть мою, се бо вижу человека, прытко бежащаго, а видит ми ся, что товарыщь мой есть, которой мене днесь выбавит». Услышавши то Судиа, что уже приближается, велел подождати. И пришел товарыщь его и рекл: «Пане Судиа, се аз есмь, которой мое добро разделил есми, за которого мой друг был во страсе[3161] смертной. Пусти его волно, ибо аз готов есмь умрети для моих грехов».

Тогды Судиа дивился тому и рекл ему: «Товарыщю милый, повеждьми причину, про что есте так верни меж собою?» Отповедал ему злодей: «Пане, еще от младых лет обещалися есмы един другому верным быть, и та есть причина, для которой он нынев темнице за мя сидел, яко да росправлю свои речи[3162]». Рекл ему Судиа: «Коли уже вы так верни, отпущаю тебе от смерти сея. И отселе живите у мене и приимайте поживанье[3163] от мене». Рекли ему товарыщи те: «Пане, всю верность тебе шлюбуем[3164]». И приял их Судиа в ласку. И вси похвалиша судию, иже учинил им таково милосердие.

Выклад обычайный

Намилейшая братия, тот король есть Отец Небесный, два лотрове суть душа и тело, которые быша в товарыществе чрез грех. На крещении вкупе обещалися такожде един другому не оставляти в потребах[3165], егда ся отрекали Сатаны и всех дел его; и потом быша в товарыществе во всех делех. Але един чрез другаго есть пойман и связан: егда человек согрешит, тогды душа под мочью[3166] диаволскою, а другий товарыщ, сиречь тело, частокрот в роскошах пребывает.

Але доброй христианин Богу мил, егда разумеет, что душа лежит во гресех и овсем[3167] в темнице диаволстей, имать датися за ню в темницу, сиречь на покаяние святое, аж бы[3168] душа шла до жены, сиречь до совести, чтобы ся розрядила с нею о детках и о челяди, сиречь о Божием приказанию и о грехах, яко много и яко велми во гресех пребывал, и за койждо бы грех чтобы досыть учинил Господу Богу[3169]. И то имать быти молитвою, милостынею, постом.

Потом тело имать кричати трижды: первое кричание есть горкое сокрушение, второе — полная исповедь, третие — полное досыть учиненье[3170]. И абие[3171] приидет душа на то кричание, которая разсужала дом совести, к тебе в постати слушней[3172]. И потом душа и тело одержат живот вечный.

Король некоторой королевствовал, в егоже государстве пойман был некоторой юноша от разбойник. И будучи он за приставом[3251], писал ко отцу своему, моля его, чтобы его выкупил. Але отец не хотел его выкупить, и как[3252] так юноша долгое время был там в вязенью[3253]. А тот, которой его у себя за приставом держал, имел у себя чудную дщерь, которая вдячна[3254] всем была. Та тогды девица пребывала у отца до двунадесяти лет, которая часто онаго юношу навещала. Але он так засмущен был[3255], что никакою утехою не мог утешитися, але без престани воздыхал и плакал.

И прилучилось в некоторой день, как та панья пришла по своему обычаю навестити онаго юношу, молвил ей тот юнак: «О, милая панья, молюся тебе о том, чтобы ты меня от сей неволи избавила». Она же к нему рекла: «Како же мне то учинить, коли отец твой не хочет тебя выкупить? А як[3256] далеко я (понеже не от нашея крови еси, ни от родства), — имела бых то тебе учинить или о том мыслити, чтобы тебе из неволи свободити, то великую неприязнь[3257] отцу своему учиню, и тогды отец мой погубит[3258] откуп твой, которой за тебе будет ему дан. А всяко же[3259] будет обещаешися исполнити мне едину вещь, то я тебя избавлю затым». Рекл он юнак: «Жадай[3260] от мене, милая панья, чего хочешь, то я для тебя учиню с радостию». А она ему рекла: «Ничего иного не жадаю за то свобожение, толко чтобы еси ты понял[3261] себе меня в жену во время подобно». Рекл до ней: «То я тебе верне шлюбую[3262]». Тогды она панна без повеления отча того юношу абие выпустила из того вязенья и сама с ним утекла до его отечества.

И кактот юнак пришел к своему отцу, отец же, видев сына своего свободна, возрадовался и рекл: «Сыну мой милый, велми аз веселюсяо свобожении твоем. А что есть сия панна, которая с тобою пришла? Яви ми об ней». Рекл ему сын: «Сия панна есть королевна, а я пойму ю себе за жену». Рекл к нему отец: «Не хочю аз того, что тебе пояти ю, да не погубиши весь род наш». Але сын к нему рек: «И что то говоришь, милый отче, наипаче[3263] я сей панне повинен[3264], нежели тебе, зане как я пойман был от неприятелей и в вязенью держан, писал я к тебе, чтобы ты меня выкупил, и ты меня не выкупил, а она не толко что меня из темницы избавила, але и от смерти, и сего деля хочю пояти ю себе в жену». Рекл ему отец: «Сыну, раду[3265] тебе даю, чтобы ты ее не поимывал, потому что она своего власнаго[3266] отца здрадила[3267], когды без его воли высвободила ис темницы, и того деля ея отец немалу шкоду[3268] терпит, и сего деля не подобает тебе верити ей, ниже поняти ю себе. Другая причина к тому сия есть: что она тебя избавила — и то она учинила для похоти тела, иже бы тебя за мужа иметь себе могла. А коли уже похоть причиною была твоего свобожения, и то мне ся видит: лутчи, чтобы тебе не поняти ю.

Панна же та, услышавши причины те против себе, на то отповедь учинила такову: «Мниши ты, что я отца своего здрадила. Ведай о сем, яко тот бывает здрадзон, которой в чем терпит недостатки великия. Але отец мой толико есть богат, что чужаго вспоможения не требует. А как я увидела сего юношу так велми скорбна и худа в темнице, и избавила его от той беды. А хотя бы отец мой и взял за него выкуп, то для того откупу не был бы тем богатое, ниже тем убог будет. И то я добре учинила, что его избавила; а отцу моему в том кривды не учинила. А против другой причины тебе отповедаю: что ты мниши, что я для похоти телесней учинила. И то явно узнаешь, что того причина та не была, ибо похоть телесная приходит или от нудности и красоты лица, или богатства ради, или чести ради болшия[3269], а твой сын того ничего не имел, потому что красота его в темнице зашкаредела[3270], такоже ни богатства что имел у себе — и сам за себе не имел что откупу дати[3271], такоже ничем был мощен — крепость[3272] его умягчена была во оковах. Едина то любовь учинила, что аз его свободила».

Тогды отец услышавши сия, не противился воли сыновни, а сын с великим веселием поял ту панью. И в покою совершили дни свои.

Выклад обычайный

Намилейшая братие, тот сын, котораго яли разбойники, есть род человеческий, которой, ят есть[3273] грехом (сиречь преступлением заповеди) перваго отца нашего Адама, в темницы и крепости диаволи держимь был. Отец, которой его не хотел выкупить, то есть мир сей, иже не хотел человеку, в темницы ада держимому, помощи[3274], але его наипаче хотел там одержима быти[3275]. Панна, которая его посетила в темнице — то есть божество Христовой души совокуплено, иже милость показало и любовь роду человеческому, егда по Господни Страсти[3276] сниде во ад и человека беднаго от власти Диаволя избави.

Отец Небесный не требует наших богатеств, ибо он паче всех богат есть и зело благ. Сего ради Христос милостию своею сниде к нам с небес, егда воплотися, и всяко[3277] же ничего не жадает[3278] от нас, толко чтобы человеку был пошлюбен[3279] и совокуплен, по оному писму Иосиа[3280] пророка, в 30-ой главе: «Пошлюбит ю себе в вере».[3281] А всяко же[3282] отец наш, сиречь свет сей, емуже много послушных есть, против тому возбраняет, глаголя: «Не можем Богу служити и Мамоне»,[3283] по святому Матфею евангелисту, в 6-ой главе. Иже кто оставит отца или матерь, братию, жену, дети и домы или села имени ради Христова, сторицею приимет и живот вечный наследит.[3284] К нему же приити сподоби нас, Боже, в Троице единый благословенный.

Король един именем Паркус Мудрый[3637] кралевал, которой имел единаго сына и дщерь едину, юже он велми любил. Егда же он состарелся и рознемоглся велми и познал, яко не быти ему живу, призвал к себе всех панов своих, рыцарей и княжат и рекл им: «Ведайте, милые панове, что уже жив не имам быти. И ни единого попечения в мысли своей не имам, разве о том, что не выдал есмь дщери своей замуж. И я тебе, сыну моему, приказываю (яко ты еси сын мой и наследник мой) под моим доброречением[3638], чтобы ты ю замуж выдал, как по королевскому звычаю подобно, и чтобы еси сестру свою в чести имел». И рекши то слово, умер. И была велика жалость во всем граде о умертвии его.

Потом сын его правил королевство свое зело мудро. И имел сестру свою в великой чести и так ю любил, что николи без нея за стол не седал. При ней же близко и в одной комнате спал. И сталося в некоторое время, загорелся великою мыслию к сестре своей, так что живот свой погубил бы, если бы с нею воли своей не учинил. И встал в некоторую ночь с ложа своего и шол к сестре своей и обрете ю спящу и пробудил ю. Она же, проснувся, вопросила: «Кто есть и почто ко мне. наедине в ночи пришел еси?» Отповдал ей: «Аз есмь брат твой, вси, яко жены не имею, а тебе велми люблю. И для того не буди противна воли моей, естли хощешъ во здравии видети живот мой». Она же ему рекла: «Воспомни, яко ты еси брат мой, а аз сестра твоя есмь. Помни же и заповедь отца своего, что под страценьем[3639] благословения велел тебе, чтобы ты в подчивости имел мене, бояся Бога, которой того не любит и за то карает». Але он на те слова ея упоминанья ни мало не брег[3640], свою волю учинил. Тогда королевна та начала того учинку[3641] плакатися и не хотяще утешитися. Але он король, брат ея, утешил ю, а от початой мысли не престал.

Потом, егда было с полроку[3642], доведавшися он король, что его сестра беременна есть, смутился[3643] велми и плакал, глаголя: «Несчастный тот был день, в который аз родился, не вем, что сотворю». Рекла ему сестра: «Брате мой милый, послушай рады[3644] моей, яко не мы первые, что впали в такую пригоду[3645]. Есть недалеко един рыцарь, старый человек, добре умен, которого и отец наш думы во всем слушал. Вели возвати его пред себе, и тот нам порадит[3646] что имамы сотворити». Призвал же король оного рыцаря, поведал ему с жалостию[3647] великою вся приключшаяся ему. Але он рыцарь рекл ему: «Слухай, королю, совета моего, естли хощеши, чтобы то дело тайно было. Возми все панны и княжата королевства своего и пред всеми предай ми королевство и сестру свою, а сам готовись ехати до Святой земли. А я, взявши сестру твою до себе с моею женою, все пригоды ея покрыем». Услышавши король раду ту, похвали ю, рек: «Учиню то все, еже советуеши». Тогда абие[3648] воззвавши всех панов своих, рекл им: «Видите[3649], мои милые панове, что аз иду до Святой земли, а про то же, что сына не имам, оставляю вам вместо себе сестру мою дотуду, дондеже возвращуся, а тебе, рыцарю, особно оставляю к сохранению сестру свою». И простился со всеми, ехал до Святой земли.

Тогда он рыцарь королевну взял на свой замок и сказал жене своей прилучшееся ей, заказав велми, чтобы то тайно было, «естьли хощешь от короля дары взяти, а здоровье мое и свое соблюсти». Она же рекла ему с клятвою: «Буду то верно таити всегда».

Потом королевна, пребываючи в особной коморе[3650] со женою рыцаревою, как время пришло рождению, родила сына. Виде же той рыцарь, хотел призвать каплана[3651], чтобы крестил дитя то, але[3652] королевна рекла: «Не хочю я, чтобы то дитя было крещено». И велела рыцареви принесть судно, яко бы лодью, и, повивши дитя то, в ладию вложиша. А под голову положить велела пятьдесят фунтов злата и под ноги сто фунтов сребра и тако лист написать:[3653] «Ты, кто то дитя приимешь, ведая буди, что есть от брата и от сестры нарожено и несть крещено, а имат пятьдесят фунтов злата под главою а сто фунтов сребра под ногами. И ты, кто то дитя найдет, окрести его, а злато возми себе, а сребро ему соблюди на науку». И вложивши тот лист до него, плачючи, повелела рыцереви, да пустит оно дитя по морю, да пловет, идеже Господь Бог изволит. Тогда рыцарь взявши то дитя с лодиею и пустил е́ по морю. И яко долго лотку видел пловущу, стоял у моря, плачючи. И потом возвратился к своему замку.

А когда уже блиско был, встретил его королевской посланик, которой ехал со Святой земли. И рекл ему рыцарь: «Приятелю, откуду грядеши?» Отповедал ему, глаголя: «Еду со Святой земли». И рекл ему рыцарь:[3654] «Что оттуду несеш, какие новины?» Отповедал ему посол: «Король, пан мой, умер, а тело его привезено до единого замку его». Услышавши то, рыцарь барзо плакал. И жена его, гды услышала о смерти королевской, и барзо се смутила[3655]. И рекл рыцарь своей жене: «Не плачемо, чтобы королевна не обачила[3656]».

Потом вшел рыцарь со своею женою до королевны. Она, узревши их смутных[3657], рекла: «Приятели мои, прочто есте так смутны?» Отповедал ей: «Пани милая, не есть мы смутны, але овсем[3658], веселы есмы, что еси выбавлена[3659] с великого упадку[3660], в котором еси была». Але она рекла: «Не есть то так, а про то же повеждь ми, хотя бы что зло прилучшееся». Тогда рыцарь поведал ей, глаголя: «Посланник един со Святой земли теперь приехав, которой поведал новизну о короле, пане нашем, о брате твоем». И она повелела того слугу возвать.

А как пришол, вопрошала его, что о короле, брате ея, поведал. Отповедал ей, глаголя: «Брат твой, а пан мой, умер, а тело его со Святой земли везут до его замку, чтобы подле отца погребен был». Услышавши то королевна, от жалости великой пала на землю. А потом, отрезвившись, начала, рекучи, плакать: «Несчастный тот день был, в которой ся я почала, несчастный, в которой ся я родила, уже бо погубила единую надежду мою, половину души моей, брата моего единого».

Тогда он рыцарь начат ю утешать, рекущи: «Виждь, королевна милая, что през жалость[3661] свою тому не поможешь, але сама себе жалостию погубишь, а королевство без наследника замешано[3662] оставишь. Сего деля в печали той знай меру, и поедем тамо, где тело его привезено, и учиним ему погребение честно. А ты всему королевству панна будешь». Тогда королевна, успокоившися мало от печали, ехала к погребению брата своего, а ехавши, погребение его на оном замку честно учинила.

Потом, как уже дни плача преминули, некоторый князь бургундинский[3663] послал послы почесне[3664] до королевны, желая с нею слюбить[3665], которым она абие[3666] отказала, рекущи, что «до своей смерти мужа имети не хочю». Услышавше послове отповедь ея, возвратишася а поведали то князю своему. Услышавши то, князь разгневался барзо[3667] и, собравши люди велики, ехал в землю ея моцно[3668], палил и стинал[3669] люди и много зла чинил и победу на каждой валце[3670] одержал. Тогда королевна от страху великого утекла до единого крепкого места[3671], в немже был замок моцный[3672], и тамо чрез немало время пребывала.

Але то суденко, которое было пущено з дитятем по морю, плыло чрез многия королевства. И приплыло под некоторой кляштор[3673] в день пятка[3674]. И было по случаю, что в тот час опат[3675] того кляштора у моря ходил и узрел то суденко, велел его рыбником, которыя рыбу ловили, на брег вынести и отворить. А как отворили суденко, узрели дитя, в дорогие ризы повито[3676]. А как на него смотрили, возревши дитя на опата, розсмеялося. Видячи то, опат дивовался, глаголя: «О, Боже Всемогущий, что есть се, яко обретохом детище се?» И взявши его, обрете таблички написаны при нем. А как обачил[3677], что имело злато под главою своею, а сребро под ногами, познал, что высокого порождения[3678] есть. И взявши злато и сребро, окрестил его. А дал ему имя свое, Григорий. И дал его на соблюдение единому рыбникови, как на табличках было написано. А как то дитя росло, каждому мило было. Егда же было ему седмь лет, взял его опат на науку. И будучи в науке, велми скоро училося, так что в кратце времени всех учащихся превзыде. И сего ради вси мнихи[3679] любили его.

И прилучилося в некоторое время, как то дитя играло с сынми оного рыбника пилою[3680], мняше бо дитя, что тот рыбник отец его есть. И сталося с пригоды, что ударил пилою сына рыбникова, а он почал плакать и лаять[3681] пред материю на Грегора. Услышавши, матка вышла и почала его карать[3682], глаголя: «Почто ты, Григору, биеш сына моего, лепшего паче себе? Мы бо не вемы, кто еси ты или откуду». Рекл ей Григор: «Матка намилейшая, или я не твой сын, что так меня караеш?» Отповедала ему, ркучи: «Несть ты сын мой, и не вем, откуду еси ты. Але то вем, что в некоторый день нашли тебя в суденке пловуще по морю и опат дал мне тебя выховать[3683]».

Услышавши то, Григорий ревно[3684] плакал. И шедши до опата, рекл: «Честный опате, мнех бо ся аз быти сыном оного рыбника, а не естем. А коли уже я отца не вем, а ни матки, того деля прошу тя: дай мне на службу. Болши того зде пребывати не хощу». Рекл ему опат: «Сыну милый, не мысли ты того, зане вси мнихи любят тя велми и по моей смерти учинят тя опатом». Отповедал ему Григорий: «Опатства я зде чекать[3685] не буду, але пойду родителей моих шукать». Услышавши то, опат вшол до своего скарбу[3686] и, взявши таблички, которые при нем обрел, дал ему их. Как их он прочитал, узнавши, что от брата и от сестры народился, рекл. «О, Боже, каковы то я родители имам, а гды[3687] же то так есть, то уже пойду до Святой земли и буду каятися за грехи родителей моих. И тамо живот свой скончаю». Слышав же то, опат он дозволих ему. И вси мнихи и людие жаловали отшествия его. Тогда Григорий, зьеднавши[3688] себе жегларей[3689] и челом ударив всем и простился со всеми, всяде в корабль и, предавшися ветром, пловяше до Святой земли.

А как уже три дни от брегу отплыша, востало им поветрие противно и припудило[3690] их до того града, в котором была его матка. Корабленицы же не знаяху, которой то град бяше или королевство было. Тогда Григорий, вшедши во град, встретился с некоторым мещанином, просил его, чтобы ему указал, где постоять[3691]. Але он мещанин взял его в свой дом со всеми, которыя с ним были.

А как сидели за столом, вопросил его Григорий, господара своего, как той град зовут и кто есть пан той земли. Отповедал ему господарь, рекущи: «Гостю мылый, имели мы некоего мужа знаменитого королем, и он умер в земли Святой, не оставшися жадного[3692] дитяти, толко оставил едину сестру свою. И ту некоторый князь хотел себе слюбить за малженку[3693], але она до смерти мужа имети не хощет. Затем князь, разгневавшися, своею мочью побрал себе всю землю ея, окроме сего града твердаго». Рекл к нему Григорий: «Я есмь рыцарь с мечем удатный[3694], ты утре иди на замок и повеждь старосте о мне, рекущи: аще мне хотят заплату слушне[3695] дать, буду я правды ради той панны весь год воевать». Отповедал господарь: «Вем, милый рыцарю, что с твоего приеханья барзо[3696] ся радую, а утре пойду на замок и ту речь старосте повем».

И шел рано до старосты и поведал ему ту речь. Услышавши то, староста возрадовался и, возвавши до себе рыцаря Григория, перед королевну его привел, которая для той хвалы, о нем поведаной, прилежно на него смотрила, не ведаючи, что он сын ея есть, занеже мнела, что он давно утонул. И приявши его, заплату великую ему дать обещала.

Тогда рыцарь Григорий смело пошол на войну против оному князю, который с великими людми там лежал[3697], и почал воевать, полки пробываючи, даже до намету[3698] княжому приехал и, к нему пригнавши[3699], главу ему стял[3700] и победу одержал. Потом рыцарь Григорий хвалебне всегда множился во славе велицей для уставочного звидетелства[3701], так что пред тым, нежели год прошел, все королевство привратил[3702] оной королевне. А привративши, пришол к старосте заплаты по договору жадая, хоте ехать до иного королевства. Рекл ему староста: «Нахвалебнейший рыцарю, множае ты заслужил, нежели что мы тебе обещали. Сего деля я с королевною о заплате помовлю».

И пришедши до королевны, почал ей радить[3703], чтобы она оному рыцарю слюбила[3704], глаголюще ей: «Веси, королевна честная, что мы много зла чрез немалое время без государя от неприятеля терпели, и сего деля глаголю ти, чтобы в предбудущия лета земля в покои была захована[3705], добре бы имелася[3706], чтобы ты его, хвалебного рыцаря Григория мужественного, за мужа себе прияла, которой королевство паки к тебе привратил. Всяк[3707] богатства досыть[3708] принесет, коли королевство в покои будет». Слышавши то, королевна, хотя пред тым всегда мужа иметь не хотела, а на те слова[3709] взяла себе дни размышления. Тогда он пришел день отповеди предо всеми, отвещала, так мовянц: «Коли уже Григорий рыцарь хвалебный так мужественне для нас валчил[3710] и королевство наше выбавил из рук неприятелских, и того деля сего себе за мужа приимаю». Услышавше то, панове е́ вси возрадовашася. И уставивши день веселия[3711], с великим веселием и приизволением всего государства сына с матерью его, не ведая, совокупили, которые с собою в великой ласке[3712] были.

Пребываючи тогда Григорий со своею маткою, взял себе за обычай, что никогда не ел, аже первое[3713] таблички от матки, о нем написаные, оглядал, которые во особной комнате ховал, а оглядавши, выходячи, всегда плакал. И то едина девка панья[3714] видела. И было в некоторое время, как король поехал на лов, тогда она девка, приступивши до королевой, рекла ей: «Панья моя ласковая, или ты чем розгневала пана моего?» Отповедала ей, рекущи: «Верь, что во всем свете дву не машь, которые бы так барзо миловали в малженстве[3715], яко я с моим паном. Але чего деля о том пытаеш, повеждь ми». Отповедала девка: «Видела я некоторого часу, пан наш на всякой день, как стол прикрывано[3716], входит един в комнату весел, а как из нея выходите, всегда плачет, и потом обедовал. Але для чего так чинит, не вем.

Панья, то услышавши, пошла сама до оной комнаты, везде посмотривши, приде к диры, в которой те таблички хоронил, нашла и прочитала их. И познала, что от нея было. И почала так то мыслить сама в себе, рекущи: «Никак бы тот человек не достал тых табличек, аще не бы был сын мой». И почала велми плакать великим гласом, глаголя: «Беда мне, что я на сей свет родилася, лучше бы было, чтобы я с материю вкупе умерла». Услышавши то, ея рыцари прибегли к ней до комнаты, обретоша ю на земли лежащю, а она от великия жалости обумерши упала. И долго над нею стояли, а она ничтоже рече. Потом, отрезвившися, рекла: «Естли милуете здравье мое, взыщите мне пана моего». Тогда рыцари, вседши на кони, ехали до короля и рекли ему: «Король ласковый, панья твоя зело неможет и того деля просит, чтобы ты до ней приехал». Услышавши то, король абие оставив лов, приехал на замок и вшел до комноты, в нейже панья лежала.

И как его королевна узрела, рекла: «Пану милый, вели всем изыти, чтобы толко ты един со мною остался, чтобы никто не слышал того, что я тебе буду говорить». И как всем велено изыти, вопросила его панья: «Пане мойна- милейший, повеждь ми, какова еси роду? Отповедал ей, что «то дивно вопрошение, веждь, яко есть з далекой земли». Рекла ему панья: «Не поведаешь ли мне правды, жива не буду». Рекл ей король: «Поведаю тебе, что был есми убогий, ничего не имел, разве збрую свою, которою все сие королевство избавил из рук неприятелских». Рекла ему: «Але прошу тя, повеждь ми, с которой земли и кто суть родителие твои. Не поведаеш ли мне правды, клену ти ся, что буду до смерти ничтоже есть». Отповедал ей, ркучи: «Ведый истинну, что некоторого кляштору опат[3717], которой при мори лежит, тот меня вскормил и сказал мне, что обрел меня в некотором суденке в колыбельце, и от того времени даже по се число, как я пришол в сию страну, ховал мя».

Услышавши то, панья его показала ему таблички, ркучи: «А знаешь ли те таблички?» Узревши король таблички[3718], омертвел и пал взнак на землю. А она рекла ему: «О, намилейший пане, ты еси сын мой единый, ты еси муж и такоже пане мой, ты еси сын брата моего и сын мой. О, намилейший сыну, аз вложила тя в то суденко и с теми табличками, егда тя родих. Беда мне, что есмь тя родила, аже[3719] так много зла учинила: познала есми брата своего, а се ныне тебе, сына, от него нароженого из мене. О, чтобы я была запекла в животе матке своей!» И бьючи главою о стену, говорила: ^«Пане Боже, что еси на мя[3720] допустити рачил[3721]: то сын мой, а то есть и муж мой и сын брата моего». Рече же король Григорий: «Никогда же надеяхся прийти в таковый упадок, а теперь внем есть». И плакал велми, глаголя: «О, Боже, почто сие допустити на мя изволил еси? Се бо мать моя, а есть ми жена и приятелка». Видячи то матка такову жалость сыновню, рекла ему: «Намилейший сыну, уже буду за то каятися, пелгримовать весь век живота своего, а ты королевство буди править». Рекл ей сын: «Не так, але ты, матка, в королевстве пребываючи, буди мене ожидать, а я каятися буду, пелгримовать, дондеже Господь Бог отпустит нам наша грехи».

Тогда восставши в ночи, оболкся в нищетския ризы и, простився с маткою, пошол босыми ногами до иного королевства. И пришел в вечер до некоторого града в дом некоторого рыбитвы[3722] и просил у него господы[3723]. Рыбник же, видячи особу не пелигримску, рекл ему: «Знать то добре[3724], что есть ты не истинной пелгрим». Отповедал ему Григорий: «А почему[3725] я не истинной пелгрим, але всегда для Бога господы прошу». Слышачи то жена Рыбникова, смиловалася над ним и почала просить мужа своего, чтобы его принял в дом свой. И приявши его рыбник в дом свой, вопросил имени его. Отповедал ему: «Григорий». И дал ему хлеба, рыбы и воды, абы ел, и повелел ему за дверми спать, глаголя: «Пелгриме, аще ш ли ты хощешь ся освентить[3726], то иди на особливое месце». И отповедал ему Григорий: «Милый господарю, зело бы рад учинить, але не вем таковаго места». Рекл ему рыбник: «Утро пойдешь со мною, и я тебя довезу на особливое место». Рекл ему Григорий: «Велми я тому рад. Боже, дай то».

Тогды рано обудил рыбник пелгрима, он же, поспешивши, забыл оные таблички за дверми. И вседши с ним в лодию, вез его на море. И как уже шестнатцать миль были от брегу, приплыли до некоторой скалы. Отворивши двери рыбник до замку, который на ней был пустый, ввел там Григория пелгрима и, вышедши, замкнул его там, ввергл ключи в море, возвратился.

Потом, как Григорий пелгрим уже лет семнатцать, во оной скале пребываючи, каялся, в то время прилучилося, что Папа в Риме умер. И был глас с небеси при выбиранью Папеже, глаголющ: «Ищите мужа Божия именем Григория, того возмите на папежство». Услышавше тот глас тии, которыя Папежа выбирали, удивляючися, велми радовахуся и послали послы по различным странам, чтобы обрели таковаго мужа. Тогда они послове, ищучи Григория, начевали в дому оного рыбника. И вечеряючи[3727], молвили рыбникови, глаголющее: «Приятелю милый, уже бо мы ныне много стран проидохом, ищущи святаго мужа именем Григория, его же ради избрания на папожство, а не можем его обрести».

Услышавши то, рыбник вспомнил на своего пелгрима и рекл им: «Начевал у меня некоторый пелгрим именем Григорий, которого я на море довез до некоторой скалы и там его замкнул, але уже давно умер». И прилучилося, что тот же рыбник того же дни ловил рыбы. И как справывал[3728] едину рыбу, обрел в ней ключи, которыя были кинуты в море, как его в скалу замкнул. И закричал, глаголя: «Оглядайте ключи, которыя в море вкинул, как его в скалу замкнул! Воистинну не даром есть путь ваш, что приехали есте зде».

Слышавше же то послове и узревши ключи, велми возрадовалися. Тогда, восставши рано, наяли рыбника, чтобы их довез до оной скалы. А как там приехали, увидели слугу Божия, рекли до него: «О, Григорий, слуго Божий, изыди к нам к хвале Бога Вседержителя, зане то есть воля Божия, чтобы ты был Папежем». Отповедал им Григорий: «Яко воля Господня есть, так и будет». И изведоша его из оной скалы и повезоша его с веселием на папежство. А как уже близко Рима были, начаша во всем граде звоны звонить. Услышавше то граждяне, благословляху Бога, глаголюще: «Благословен Господь Бог Всемогущий, яко избра себе мужа, который будет пасти людие его». И изыдоша вси противу ему и прияша его с великою честию, Папежем поставиша его.

Будучи же тогда блаженный Григорий Папежем, был благоговеин и праведен, ходячи в заповедех Господних без порока, так что слава добродетели и святости его во всем свете рославлены[3729] были. И сего ради множество людей от всех стран прихождаху, жадаючи его рады[3730] и воспоможения. Услышавши то матка его, что такой свят человек есть Папежем, мыслила сама в себе, глаголя: «До кого иного по раду пойду, разве до сего святаго человека, да исповем ему вся дела своя». А что ея сын и муж был, о том не ведала.

Тогда, приехавши до Рима, исповедалася пред сыном своим. Але до исповеди един другаго не знал. Але Григорий Папа, как выслушал исповедь матки своей, познал ю, рекл: «Матко намилейшая, жено и приятелко моя милая, аз есмь сын и муж твой, о немже исповедалася. Хвалим Бога, иже для покаяния грехи наша оставил нам». Услышавши то матка, пред ногами его пала и радостным плачем велми плакала. Тогда Папа Григорий, воздвигши ю от земли, приял с великою честию в дом свой. Потом создал ей монастырь и там поставил ю игумениею. Она же в велице смирении и трезвении со инокинями живучи, приклад им сама собою даючи, Господу Богу служила.

Потом по неколицех летех Папа Григорий и матка его совершиша живот свои в покои.

Тое же повести выклад обычайный

Намилейшии, тот король есть Господь нашь Иисус Христос, который сестру, то есть душу, поручил брату, сиречь человеку, зане вси верниы — братия суть его, а душа есть сестра и девица Божия. Но душа случается с телом, и тако тело власне[3731] есть сестра. Тело тогда имать душу во чтивости, егда против ей ничего не творит, еже противно Богу было. А повинно ю с приказанья Божиегозамуж выдать чрез милосердые учинки — то двое, тело и душа, вкупе се милуют, так что в одной коморе спят, сиречь в сердце, толико долго, дондеже в заповедех Божиих пребывают. И с одной мисы ядят, сиречь единомыслие приемлют и гордости диаволстей отрекаются. Але, нестойте[3732], брат, то есть человек, гвалтил[3733] сестру, то есть душу, грехами и завистию, так что вступает во время и родит сына. Чрез которого сына можем разумети весь род человеческий, который от перваго отца походит, зане Адам был сын первородный Бога Всемогущаго, емуже королевство дано было сего света, по оному писму Давида пророка: «Вся поддал еси под ноги его: волы и овцы, еще же и скоты[3734] полстия[3735]».[3736] Но тот то сын имел по заповеди сестру, сиречь душу, имети в чести, но, диаволом прелщен, згвалтил, как яблоко заказанное урвал.[3737] Тогда сын, то есть человеческий род, от него пошел, а всяко[3738] с призволением[3739] рыцаря, сиречь Духа Святаго, вруцон есть на море, сиречь в нужу мира сего, и плыв многое время. Потом отец умер был, и оставлена была панна сестра, то есть душа. Сего ради князь, то есть Диавол, огарнул[3740] ю, дондеже Сын Божий пришел, Бог и человек, и выбавил[3741] не токмо матку, але и все королевство, то есть весь род человеческий, чрез страсть[3742] свою, занеже против князя, то есть Диавола, валчил[3743] и победил его и землю погубленную, то есть Рай, привратил[3744] нам.

Потом матку свою, то святую Церковь християнскую, поял, чрез которую были таблички написаны, то есть десять Божиих заповедей, которые Моисей от Бога взял.[3745] На те таблички подобает всегда смотрити и в своем сердце их имети, писание читати и то разумети. И потом имамы се вопрошати, кто нас из суденка вынесл, ибо опат — то есть Бог, который чрез Сына своего единороднаго всегда нас привлачит[3746] благодатию своею из нужи и греха и предает нас к выхованью рыбникови, то[3747] есть всяк пралат, который имат выховати грешнаго человека в добрых учинках[3748] и его к бою для[3749] Христа дати, чтобы могл межи мнихи быти, сиречь межи святыми мужи пребывать и святу быть. Потом чтобы могл плыть в лодии — то есть в заповедех Божиих ходити и мужественне воевати и потом к великому богатству приити. Богатство суть добродетели, имиже душа бывает обогащена, которая прията бывает в дом некоторого мещанина, сиречь пралата. И пралат ведет ю до старосты, то есть до споведника, имже приведется на путь спасения того деля, что воюет за панью, то есть за душу. Але се всегды часто вращается и ездит на лов, то есть суеты всего света. А панья, то есть душа, разнемоглася, как возрела на таблички писаные, — то есть все мысли имут пана с поля привесть, то есть человека отвесть от временных[3750] речей[3751]. И тако, как уже человек увидит душу, а она упала, тогда же имат на землю пасти, то есть предатися на всяко смирение, и деяние гордое, то есть грехи, очистити.

И тако пелгримовали, то есть пребывали в добрых делех, дондеже придет в дом рыбника, то есть добраго пралата, егоже советом в скалу покаяния имаши быти замкнен, дондеже послы, то есть церковный мужи, как покаянию время исполнится, приведутся до Рима, сиречь до собора християнскаго, в немже имамы мы пребывати. И тогда звоны будут звонить, то есть милосердые учинки будут приятны Господу Богу. А мещане, то есть аггели, будут веселитися обращения ради грешнаго, яко написал Лука святый в 15-ой главе: «Веселие есть аггелом Божиим о едином грешнице кающемся, нежели о девятидесяти праведных, не требующих покаяния».[3752] Потом введши панью, то есть душу, до монастыря, сиречь до Царства Небеснаго, в которое приведи нас, Иисусе Христе, благословенный во веки. Аминь.