Чаша джейрана (Сборник рассказов писателей Туркмении)

Тангрыкули Таганов МЛАДШАЯ ДОЧЬ ПАЛЬВАНА-АГА (перевёл А.Смирнов)

Случилось так, что Говхер влюбилась, крепко влюбилась в Дидара. Да и не влюбиться в этого парня трудно: рослый, плечистый, прямой нос и тонкие усики делают мужественным его красивое лицо. Дидар уже отслужил в армии и работает шофером в колхозе. Такому парню недолго гулять по аулу. Непременно найдется девушка, которая опустит перед ним глаза и которой улыбнется он. И дело в конце концов кончится свадьбой… А почему бы такой девушкой не стать Говхер? Она окончила десятилетку и бухгалтерские курсы и уже второй год щелкает на счетах в колхозной бухгалтерии. Правда, счетовода работа ей кажется неинтересной, нудной, но это относится к делу постольку-поскольку… Среди подруг Говхер считается красавицей. Никто так плавно не ходит, не носит так гордо головы, как она. И такие глаза, как у Говхер, надо поискать: они так и светятся озорством.

И вот в ауле стали замечать, что Говхер часто ветречается с Дидаром у правления колхоза, куда тот подгоняет в обеденный перерыв тупоносый бежевый "ЗИЛ". Склонив голову, Говхер задает вопросы, касающиеся грузовика.

— Скажи, Дидар, — улыбается она, — твой "ЗИЛ" сильнее слона?

Опираясь спиной о крыло грузовика и скрестив ноги, обутые в солдатские сапоги, Дидар играет цепочкой ключа от зажигания.

— Гораздо сильнее, — улыбается он.

— А двух слонов?

— И двух сильнее.

Говхер трогает теплые ребра радиатора ладонью.

— А девушка его сможет водить?

— А почему же нет? Конечно, сможет.

— Ой, такая махина! Даже страшно.

— Ничего, в женских руках он будет даже послушнее.

— Почему?

— Потому что женщина не заедет в чайхану и не будет держать в руках стопку.

Глядя друг другу в глаза, Говхер и Дидар смеются.

— Дидар, ты научишь меня водить машину?

— Боюсь, я плохой учитель.

— А это мы посмотрим.

— Ладно, попробую…

Скоро Говхер добровольно вызвалась вести учет каракулевых овец, и Дидар, ежедневно ездивший за строительными материалами в райцентр, стал подвозить ее в горы, где паслись отары. Хорошо ехать рядом с Дидаром!.. Бежевый "ЗИЛ" мчится по шоссе, отшлифованному до черного блеска шинами автомашин. Сильные руки любимого спокойно держат баранку. Черные брови чуть нахмурены: он внимательно следит за дорогой и все же находит время, чтобы пошутить, улыбнуться Говхер. В кабине просторно, но Говхер, делая вид, что следит за спидометром (она уже знает назначение этого прибора), сидит совсем рядом с Дидаром. Кажется, вот так бы долго-долго мчалась с ним на "ЗИЛе" и чтобы вот так бы врывался в кабину теплый ветер, добродушно урчал бы мотор и чтобы вот так бы рядом с ними на капоте грузовика ехало солнце.

И только месяц спустя Дидар объяснился Говхер в любви и впервые поцеловал ее под тополем. А листья тополя при лунном свете казались выкованными из тонкого серебра.

Между тем до отца Говхер, садовода Пальвана-ага, дошли слухи о том, что его дочь разъезжает на машине с красавцем Дидаром. Это встревожило Пальвана. Как-то вечером яшули долго говорил дочери об обычаях предков. По адату выходило, что женщине Востока, кроме того как рожать детей, оберегать семейный очаг и быть во всем послушной мужу, на этом свете и делать нечего. Пальван-ага запретил Говхер ездить с Дидаром, потому что девушка не должна до замужества встречаться с парнем, оказывать ему внимание. А сегодня, возвращаясь домой из колхозного сада, яшули увидел, как впереди него возле школы остановился грузовик. Из него, словно козочка, выскочила Говхер. Она сказала в открытую дверцу кабины:

— До завтра.

Что ответил шофер-красавец, Пальван-ага не расслышал, но по тому, как Говхер тихо и радостно рассмеялась, он понял, что ответ был более чем обнадеживающим. Машина, фыркнув мотором, покатила вдоль улицы в сторону колхозных гаражей. Говхер свернула в проулок. Пальван-ага грузно шел следом, и с каждым шагом гнев его распалялся. Дочь он нашел на кухне. Она ставила чайник на газовую плиту.

— Сядь! — крикнул Пальван-ага.

Говхер испуганно опустилась на лавку. Отец сел напротив нее.

— Ты опять с этим шофером? — с трудом сдерживая себя, спросил яшули.

Говхер опустила голову, промолчала.

— Ты позоришь мой дом, мои седины!

— Отец… я…

— Молчи! — хлопнул ладонью по столу Пальван-ага. — Почему ты нарушила мой запрет?

— Я люблю Дидара.

— Что?! — крикнул Пальван-ага. Его маленькие, заплывшие жиром глаза, казалось, вылезут из глазниц.

— Я люблю Дидара, — твердо повторила Говхер, взглянув в глаза отцу. — И он меня любит. Мы хотим пожениться.

Яшули передвинул фаянсовую солонку на столе, подумал немного и уже мягче сказал:

— Погоди, дочка. Давай разберемся. Кто такой Дидар? Шофер, и только. Мы найдем тебе жениха получше.

— Я не хочу другого… — прошептала Говхер.

— Его отец, старый Мовлан, курит терьяк. А с домом терьякеша я не хочу родниться. И ты будешь несчастна в этой семье. Придется всю жизнь гнуть спину.

За ужином Пальван-ага выпил пять пиал зеленого чая. Обычно он выпивал три. Немного успокоившись, он лёг на кошму. Его седую голову опять заняли думы о младшей дочери… Старшую он выдал пять лет назад за сына своего родственника. Выдал хорошо. Ее муж окончил Московский нефтяной институт и работает инженером на одном из промыслов Небит-Дага. Сын после окончания военного училища служит офицером. И вот теперь, видимо, настало время расстаться с Говхер. После смерти жены Шекер-эдже Пальван-ага особенно привязался к младшей дочери. В ней чувствовалась его решительность, твердость характера. И Пальван-ага старался не обижать ее, часто баловал подарками. А когда она подросла, яшули, конечно, стал думать о счастливом замужестве Говхер. Еще в прошлом году за нее сватался Той-кули Косаев, главный механик РТС. Нет человека в районе, кто бы не знал его. Говорят, что Косаев талантлив и деловит, он вполне может подняться до ответственного работника в области и стать заслуженным человеком. Правда, Тойкули на пятнадцать лет старше Говхер, разведен с первой женой. Но все равно он не ровня какому-то шоферу. От того вечно будет нести машинным маслом. А то, что Говхер не любит Тойкули, не велика беда. Молода еще, незрелый персик. Станет жить в достатке и почете и мужа полюбит. А появятся дети, и вовсе привяжется. И старому отцу еще спасибо скажет. Прошлой осенью он не то чтобы отказал сватам, а, сославшись, что дочь учится на бухгалтерских курсах, сказал: он подумает, посоветуется кое с кем. По туркменским обычаям это означало, что он не против породниться с домом Косаевых.

На другой день было воскресенье. Говхер проснулась рано. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь заросли вишен под окном, отбрасывали на пол бесформенные мятущиеся тени, наполняли комнату розовым светом. Говхер вспомнила вчерашний разговор с отцом, сердце ее тоскливо сжалось, и на подушку упали горькие слезы. "Ах, отец, отец! — сердито всхлипывала она. — Вот ты спозаранку бежишь в колхозный сад, боишься, как бы твои яблоки и груши не сожрали черви. И тебе нет дела до родной дочери… Ты совсем не хочешь думать о том, что ее сердце тоже гложет червь. И ты сам за одну ночь вырастил его…"

Ее раздумья о бессердечном отце прервал стук в дверь. Девушка торопливо вытерла слезы ладошкой. Да, это был Дидар. Спортивный костюм подчеркивал его стройную фигуру. Темноволосую голову венчала тюбетейка лимонного цвета. И с этим красивым джигитом отец хочет разлучить ее! Говхер невольно вздохнула.

— Что с тобой? — встревожился Дидар. — Почему ты плачешь?

— Ой, Дидар, беда!

— Что за беда?

— Тебя никто из соседей не видел?

— Вроде нет, — пожал плечами Дидар. — Да что случилось?

— Отец, отец…

Девушка взяла его руку и повела за собой в комнату. Пальван-ага и в выходные дни не расставался с садом и возвращался оттуда обычно часов в одиннадцать. Она усадила Дидара на кошму, села рядом и рассказала о том, что произошло между ней и отцом вчера вечером. Впрочем, боясь обидеть Дидара, она утаила нелестные отзывы яшули о старом Мовлане.

— Так вот оно что, — задумчиво сказал Дидар, целуя мягкие волосы девушки, — в старике заговорил голос предков.

— О, ты не знаешь, какой он упрямый! — опять всхлипнула Говхер.

— Что будем делать?

— Не знаю…

— А я знаю! — засмеялся Дидар. — Сегодня же пошлю сватов к Пальвану-ага.

— Ой, Дидар! — Говхер крепко сжала руку джигита.

Но не прошло и минуты, как лицо Говхер снова стало грустным. Вздохнув, она сказала:

— Боюсь, отец откажет тебе.

— Почему?

— Не знаю… Он почему-то невзлюбил тебя.

— Пустяки! — рассмеялся Дидар. — Зачем Пальвану-ага отказывать такому жениху? Парень я молодой, шофер второго класса, бывший танкист. Сам аллах посылает ему такого зятя.

— Ой, Дидар, не зазнавайся! — Улыбнувшись, Говхер спрятала лицо в жестких вьющихся волосах юноши.

После ухода Дидара Говхер села читать книгу.

В комнату вошел Пальван-ага.

— Ты знаешь, где я был, дочь моя? — спросил он.

— Не знаю…

— Я был в хорошем доме, у хороших людей, дочка…

— Чей же этот дом, папа?

— Тойкули Косаева.

— Тойкули Косаева? — насторожилась Говхер. — Зачем ты туда ходил?

Пальван-ага накрыл широкой ладонью руку дочери и весело сказал:

— Скоро ты станешь хозяйкой этого дома и женой главного механика.

Говхер вздрогнула, будто ей плеснули в лицо ковш холодной воды, высвободила руку из-под холодной руки отца.

— Папа, я сама выберу себе мужа, — помолчав, тихо сказала она.

— Поздно, дочка, — я уже взял калым. И нужно сказать, Тойкули не поскупился — три тысячи за тебя отвалил.

— Что ты говоришь, папа? — дрожащим от волнения голосом сказала Говхер. — Я же не вещь, а человек. При чем здесь деньги?

— Таков древний обычай у туркменов.

— Ты сам не понимаешь, что делаешь! Ты унизил меня!

Пальван-ага перестал смеяться. Его лицо разгладилось от морщин.

— Глупая девчонка, — сердито сказал он, — главные механики не валяются под ногами! Счастье тебе само идет в руки. Дом Тойкули — самый богатый дом в ауле.

— Не надо мне богатства… Я люблю Дидара!..

— Э… заладила одно и то же…

— Верни калым, отец! Умоляю тебя, верни!

— Никогда! Ты что хочешь, чтобы Тойкули стал моим кровным врагом?!

— Я не буду женой Тойкули.

— Будешь! — крикнул Пальван-ага, ударив кулаком по подлокотнику кресла. — Будешь! Не то свяжу и, как паршивую овцу, оттащу в дом Тойкули!

— Не надо кричать, отец… — тихо сказала Говхер.

Её черные глаза сузились, от боли и унижения стали еще чернее. Дрожащие губы выражали такую решительность, что Пальван-ага опешил и замолчал. Нашла коса на камень…

Вечером в дом яшули пришел старший брат Дидара сватать Говхер. Пальван-ага вежливо принял его, но сказал, что дочь уже просватана, и Кещик, так звали брата Дидара, ушел ни с чем.

Наутро Говхер пошла на работу с головной болью. И надо же так случиться, что у Дворца культуры, выходя из переулка, встретилась с Тойкули Косаевым. Жених был в светлом костюме, темной рубашке с белым галстуком. Его полное лицо светилось утренней свежестью и самодовольством.

— Доброе утро, Говхер! — улыбаясь, сказал он.

— Доброе утро, Тойкули-ага, — насмешливо сказала она, делая ударение на последнем слове.

— Вы на работу, ханум?

— Да, Тойкули-ага.

— Я провожу вас. И не называйте меня Тойкули-ага. Просто Тойкули…

— Ваш возраст и должность требуют к себе уважения, — так же насмешливо сказала Говхер. — Извините, Тойкули-ага. Я спешу.

— Погоди, Говхер. Нам нужно кой о чем поговорить.

— Я тороплюсь, — уже резко ответила девушка и прибавила шагу.

На работе Говхер никак не могла сосредоточиться. Она несколько раз пересчитывала деньги, вырученные колхозом за проданные яблоки и абрикосы, и дважды носила на подпись к главному бухгалтеру Хаджи-ага один и тот же счет. Возвращая счет, Хаджи-ага посмотрел на девушку поверх очков.

— Не нравишься ты мне сегодня, дочка, — сказал он. — У тебя такой вид, будто кислого переела.

— Вы угадали, Хаджи-ага, — вздохнула Говхер. — Неприятности дома.

Отодвинув в сторону арифмометр, главбух усадил Говхер за стол, и та рассказала ему все.

Хаджи-ага, сухонький старичок со строгим лицом, словно вытесанным из темного камня, был добрейшим человеком. Чужую беду он считал своей бедой. Склонив седую, наполовину лысую голову, он внимательно выслушал девушку и обещал вечером навестить Пальвана-ага.

Яшули был рад дорогому гостю, когда тот в сумерках постучал в его дом. Хаджи-ага, член правления колхоза, старый коммунист, был уважаемым человеком в ауле. Два аксакала сердечно поздоровались.

Пальван во время чаепития сообщил, что выдает замуж дочь, и принялся расхваливать своего будущего зятя Тойкули Косаева. Хаджи-ага пил маленькими глотками чай и молча кивал седой головой с большой коричневой лысиной на макушке. Когда Пальван-ага кончил хвалить жениха, Хаджи-ага поставил пиалу на маленький столик, за которым они сидели, и задумчиво сказал:

— Хочешь, Пальван-ага, расскажу тебе о том, как я потерял невесту?

— Сделай одолжение, Хаджи-ага, — удивленно посмотрел на него яшули, наполняя пиалы.

— Случилось это, — начал Хаджи-ага, — за год до Октябрьской революции. В то время в ауле, где прошло мое детство, жила вдова по имени Акджагуль. Муж Акджагуль умер давно, когда та еще была молода. Смирившись с судьбой, посланной ей аллахом, она растила детей — сына и дочь. Одинокой женщине было нелегко. Богатых родственников у нее не было. И, как все бедняки, она не боялась никакой работы. Акджагуль стирала на богачей, носила на спине сухой карагач, молола по ночам зерно на ручной мельнице. Она никогда не жаловалась на нужду, и на ее глазах появлялись слезы лишь тогда, когда дети просили чурек и она не могла дать его.

Я хорошо знал тетушку Акджагуль. Наш дувал был напротив ее дувала, я каждый день бегал играть с Хуммедом и Аманшакер, — так звали ее детей. Хуммед был ровесник мне, а Аманшакер на два года моложе. Мое детство тоже было безрадостным. Я часто ходил с синяками от побоев: посыльному бая нетрудно было заработать их. Но в юношеские годы я узнал, что такое счастье. Ко мне пришла любовь… При встрече с Аманшакер я не мог долго смотреть в ее черные глаза, словно две вишни с капельками росы, на пухлые губы. Аманшакер тоже полюбила меня. Был я в те годы крепким и, наверно, красивым джигитом. Часто мы уходили в степь за аул, чтобы побыть наедине, поболтать о пустяках, посмеяться и подарить друг другу ласковый взгляд. Хотя на ногах носил я простые чарыки и подпоясывал халат не кушаком, а веревкой, отказывал себе во всем, гнул спину я у бая на самых тяжелых работах, чтобы собрать калым за невесту… Наконец к тетушке Акджагуль были посланы сваты, и я с нетерпением стал ждать их возвращения. Они вернулись ни с чем. Акджагуль была не против выдать за меня дочь, но назначила калым в два раза больше, чем я собрал, и хотела, чтобы выплатил я его сразу. На деньги, которые бы тетушка получила от меня, она намеревалась женить сына. — Хаджи-ага отпил несколько глотков, поставил пиалу и продолжал. — Сколько сваты ни упрашивали Акджагуль, она была неумолима. И скоро бедная женщина пожалела об этом… Как раз в те дни, когда я сватал Аманшакер, ее брата пригласил к себе в дом крупный торговец скотом Акмамед. Хотя прошло больше пятидесяти лет, но я хорошо помню этого торговца. Густые, сросшиеся брови прятали наглые глазки. Лысая голова высокомерно держалась на бычьей шее. Было ему под шестьдесят, но он еще крепко стоял на кривых ногах… Так вот этот Акмамед приветливо встретил Хуммеда, угостил его кумысом, пловом с курицей. Оказывается, Хуммед, к своему стыду, не знал, что Акмамед приходится родственником ему — оба принадлежали к роду дашьяк. На прощанье торговец подарил Хуммеду дорогой хивинский халат… После этого визита между ними установились родственные отношения. Вскоре Акмамед-торговец сосватал Хуммеду дочь чабана и женил его. Весь калым за невесту выплатил Акмамед, да и свадьбу справили на его счет.

Эта щедрость смущала Хуммеда. "Чем же я расплачусь с тобой? — говорил он торговцу. — Всю жизнь буду должником". Тот дружески похлопывал его по спине: "Это мой долг как родственника. Когда сможешь, расплатишься, а не сможешь, и не надо. Сам знаешь, у меня нет наследника. Хоть и три жены, а ни одна не рожает…"

Нужно сказать, односельчане предупреждали Хуммеда: "Смотри, — говорили они ему, — волк никогда не станет другом ягненку". Так оно и вышло… Скоро Акмамед заслал сватов к тетушке Акджагуль. Мерзавец просил в жены юную Аманшакер. Тетушка выгнала сватов.

"У меня нет дочери для шестидесятилетнего троеженца!" — с негодованием бросила она им вслед.

Пальван-ага покачал головой и залпом осушил пиалу.

— Сердечность и родственная близость между Акмамедом и Хуммедом, — усмехнувшись, задумчиво сказал Хаджи-ага, — сразу исчезли. Торговец потребовал от сына Акджагуль вернуть ему весь долг. Когда Хуммед сказал, что он не в силах расплатиться, тот злобно бросил: "Продай жену и верни долг! Не то сядешь в тюрьму!.."

Вечером я тайком встретился с Аманшакер в саду за их дувалом. Она плакала и умоляла меня спасти ее от Акмамеда. Я целовал ее мокрые от слез глаза и уверял, что не дам в обиду мою Аманшакер. Я поклялся увезти ее из аула, и она с радостью согласилась бежать со мной.

На другой день я отправился в Ашхабад к дальнему родственнику, который работал на железной дороге. И через три дня пил чай в его маленьком домике на окраине города. Выслушав меня, родственник обещал приютить Аманшакер, хотя у него с женой было четверо ребятишек. "Привози, — сказал он. — Здесь ее никто не найдет. А тебе помогу устроиться грузчиком на железной дороге".

С какой радостью возвращался я в аул… За спиной будто выросли крылья. Но дома меня ждало страшное горе… На третий день после моего ухода слуги Акмамеда украли Аманшакер, увезли в дом торговца, и она стала его женой… В отчаянии я метался вдоль их дувала, не находя себе места. Я решил убить Акмамеда. Словно затравленный зверь, бродил я возле его богатого дома, готовый броситься на торговца, вонзить в его сердце нож. В ночных шорохах мне чудились стоны Аманшакер, я видел ее милые глаза, полные страха и отчаяния, и меня душила ненависть… Целый месяц, таясь от слуг, выслеживал я Акмамеда, и все напрасно. Он справлял свой медовый месяц и не выходил за обитые железом ворота. Когда до нашего аула дошли слухи о революции в России, Акмамед, захватив золото и жен, неожиданно исчез. Одни говорили, что он подался в Бухару, другие — в Хиву. Надеясь отомстить торговцу скотом, я поехал в Хиву, но там его не оказалось.

Хаджи-ага замолчал.

— Что же стало с Аманшакер? — кашлянув, спросил Пальван-ага.

Хаджи-ага грустно пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он. — После разгрома банды Джунаид-хана я сопровождал группу пленных басмачей. Так вот один из них мне рассказал, что их большой начальник Акмамед бежал за границу. Была ли при нем Аманшакер, он не знал… Сколько я ни пытался после гражданской войны найти свою любимую — все было безуспешно. Она словно в воду канула…

Хаджи-ага взял с тарелки кусок свежего чурека.

— У нашего народа много мудрых обычаев. Нигде так не рады гостю, как у нас. Словно виноградную лозу, оберегают старость. Может быть, поэтому в нашем ауле много мудрых старцев, которым около ста или перевалило за сотню.

— Аксакал — самый уважаемый человек в доме и в ауле! — согласился с гордостью Пальван-ага.

— К сожалению, у нас еще сохранились обычаи, которые оскорбляют достоинство женщины, ставят ее в зависимость от мужчины.

Пальван-ага крякнул и поспешил перевести разговор на другое.

После ухода Хаджи-ага настроение яшули испортилось. Он сидел, подперев голову темной от загара рукой, и бросал косые взгляды на Говхер, убиравшую скатерть — сачак. "Нет, неспроста Хаджи-ага рассказал эту грустную историю, — думал он. — И в мой дом пришел неспроста. Чем ему не нравится Тойкули Косаев? У него, слава аллаху, нет трех жен. И он не какой-нибудь торговец скотом, а главный механик РТС. И к чему вспоминать прошлое? Времена торговцев, баев ушли в вечность… А что касается любви Говхер, то к ней все это придет после свадьбы. Я вот не по любви женился на Шекер-эдже, и прожил с ней в мире и согласии тридцать пять лет…"

Говхер поняла по-своему хмурые взгляды отца. Думая, что в его душе шевельнулось раскаяние, она опять заговорила о том, чтобы вернул калым. Пальван-ага накричал на нее и наотрез отказался сделать это.

Как-то раз Говхер решила в обеденный перерыв остаться в конторе. Все ее мысли занимал вечерний разговор с отцом. Она не знала, что делать. В это время зашел в контору Дидар. Он молча сел возле девушки, бросил на нее веселый взгляд.

— Говхер, погляди на меня, — сказал Дидар.

— Ну?

— Я хочу тебе кое-что сказать. Но сначала ответь на мой вопрос. Хорошо?

— Хорошо, — вздохнула девушка.

— Ты меня очень любишь?

— Зачем спрашиваешь, Дидар? — смутилась Говхер и опять принялась обводить цифры на бумаге. — Сам знаешь.

— Очень, очень любишь?

— Очень, очень!

Дидар счастливо вздохнул и вполголоса сказал:

— Тогда я украду тебя.

Говхер положила ручку на стол.

— Как украдешь?

— Ну… увезу тебя из аула.

Они заговорщически посмотрели друг на друга, и грустные глаза Говхер ожили, засветились.

— А куда?.. — так же тихо спросила она.

— К своей тетушке… В колхоз "Заря Востока". Это километров сто отсюда…

— Ой, Дидар!.. А с кем живет тетушка?

— Вдвоем с мужем.

— А они примут нас? — настороженно спросила Говхер.

— Примут, — засмеялся Дидар. — Я вчера ездил к ним. Договорился обо всем…

— Ой, Дидар, какой ты молодец! — счастливым шепотом сказала Говхер.

— А знаешь, кто меня подтолкнул поехать к тетушке? — спросил Дидар.

— Кто?

— Хаджи-ага.

— Хаджи-ага?..

— Да. Как-то подъехал я к правлению колхоза. Он позвал меня к себе. Ну и разговорились… Хаджи-ага строго посмотрел на меня поверх очков и говорит: "Вы же комсомольцы!.. Что киснете? За любовь надо драться". Молодец аксакал!..

— Молодец! — задумчиво сказала Говхер и, помолчав немного, спросила: — Ну, а с работой как, ты узнавал?

— Узнавал. В шоферах колхоз нуждается. А в счетных работниках не особенно. Тебе придется подождать…

— Нет, — покачала головой Говхер, — я пойду на курсы механизаторов. Хочется живого дела.

— Значит, все-таки бежишь из конторы?

— Да.

Дидар накрыл ладонь девушки своей большой рукой.

— Ну и правильно! — сказал он. — От меня ты узнала, что у грузовика имеются четыре колеса. Узнаешь и остальное…

Говхер и Дидар рассмеялись…

Через два дня, придя с работы, Пальван-ага нашел на столе записку, оставленную Говхер. На листе, вырванном из ученической тетради, дочь писала: "Отец, я уехала с Дидаром… Прости меня, но по-другому поступить я не могла… Я ведь тоже человек, отец… Говхер".

Яшули вдруг стало жарко. Он снял с себя халат и вытер ладонью выступивший пот на лбу. Затем сел и снова перечитал записку.

— У меня нет больше дочери! — дрожащим голосом сказал он вслух и покачал головой. — Что я скажу Тойкули Косаеву? Как посмотрю ему в глаза?

Пальван-ага еще долго так сидел, старчески ссутуля плечи и горестно покачивая головой. Он хотел разорвать записку, но передумал и, сложив ее вдвое, сунул в одну из книг по садоводству, лежащих на этажерке…

А в это время Дидар и Говхер ехали в колхоз "Заря Востока". И опять под колесами мчавшегося бежевого "ЗИЛа" убегало черное, отшлифованное до блеска шоссе. И опять встречный ветер врывался в кабину… И улыбка Дидара была рядом. И снова вместе с ними на капоте грузовика ехало солнце. И впереди была целая жизнь…