Чаша джейрана (Сборник рассказов писателей Туркмении)

Реджеп Алланазаров РАССКАЗ МАТУШКИ ОГУЛДУРСУН (перевела Н.Силина)

Слева от железной дороги, чуть южнее карьера, откуда берут глину для кирпичного завода, стоит небольшой домик с верандой, обнесенный глинобитным дувалом. Первая комната в этом домике такая чистая, такая опрятная, что войдешь — душа возрадуется. В переднем углу — кровать, на ней — горка пуховых подушек, в буфете, за стеклом, сияют чайники и пиалы, на стенах — разные картинки и фотокарточки, а в центре — большой портрет молодого человека, лет двадцати трех в военной форме.

Когда бы вы ни пришли в этот домик, в дальней комнате вы увидите крохотную, с альчик, старушку. Лицо ее все в морщинах. Она то лежит, свернувшись калачиком на овчинке у печи, то молится, поднося обе руки к лицу: "Славный боже, дай людям покой и мир, храни под своей защитой вместе со всеми здоровым и невредимым и моего милого Еламана".

Во дворе домика, в загончике, стоят четыре барана. Старушка время от времени выходит и задает им корм.

С детских лет я помню эту картину. Моя мать мне говорила не раз: "Когда ты родился, эта старушка обрезала тебе пуповину, относись к ней, как к родной матушке".

Не только я, все мальчишки и даже взрослые называли эту старушку за ее доброту матушкой. Другого имени ее и не знали. Я удивлялся, почему в таком большом дворе она живет одна. Как-то я даже спросил ее об этом.

— Одна? — удивилась эдже. — Откуда ты взял, что я одна? Ко мне гурьбой приходят и мальчишки и девчонки. Приходи в воскресенье — сам увидишь.

Я смутился, перевел взгляд на жующих свою жвачку баранов и опять спросил, тоже, видно, невпопад:

— Матушка, зачем тебе одной столько баранов?

Она всплеснула руками:

— Неужели не догадываешься? Вот вернется мой Еламан, будем справлять свадьбу, бараны и понадобятся!

— А кто этот Еламан?

— О боже! Да ты не слышал про моего Еламана! Это же мой сын! — Матушка показала рукой на дверь, ведущую в дальнюю комнату. — Там висит его портрет. Пойдем, я и невесту Еламана тебе покажу…

Кряхтя, она поднялась с овчинки и повела меня в дальнюю комнату. Среди фотографий, висящих на стене, она отыскала взглядом карточку белолицей девушки с четырьмя тугими косичками, хотела что-то сказать, но промолчала, только проглотила душивший ком в горле. Затем тоскливый взгляд ее остановился на портрете сына. Сжав задрожавшие губы, матушка концом головного платка протерла портрет, сказала задумчиво:

— В тот год тебе исполнилось всего четыре годика… Герман на нас напал, и сын мой ушел его гнать…

Она направилась к двери. Я спросил:

— Матушка, ведь война давно окончилась. Отчего же Еламана нет?

— Нет, верблюжонок мой, война еще не кончилась. Вот, бог даст, кончится, тогда он и вернется.

Вспоминаю, как я тогда вытаращил глаза от изумления:

— Разве не кончилась? И он даже непораненный придет?

— Моего сына не возьмет ни одна пуля, верблюжонок, вот увидишь…

Я рос, взрослел, а Еламан не возвращался. Но матушка все ждала своего воина-сына. Во дворе, как и прежде, четыре барана пережевывали жвачку. Когда они вырастали и жирели, матушка просила соседей продать их, а взамен купить ягнят. При этом она приговаривала:

— Пока откормлю их — и Еламан приедет, а там и свадебный той устроим.

Нас с нею не связывало никакое родство, но относились мы к соседке по-родственному. Когда я женился, то пригласил старушку на свадьбу.

Моя молодая жена тоже отнеслась к одинокой старушке по-сердечному, иногда помогала стирать белье, убирала в доме и во дворе.

Как-то матушка окликнула меня из-за дувала:

— Войди, сынок, на минутку!

Она протянула мне лист бумаги:

— Вот из-за него тебя и позвала. Прочти-ка, что там написано.

Я стал читать. Вслед за приветствиями следовало:

"Эдже, в это воскресенье по случаю моего шестидесятилетия я устраиваю той, обязательно приезжай. Если будет возможность, приезжай на день раньше. Письмо писал Туркмен, сын Кумли".

Вот так имя! Я рассмеялся, спросил у матушки:

— Разве человек может носить такое имя?

— О боже! — изумилась матушка. — А что удивительного в этом имени? Напротив — оно очень хорошее. Да и на свете нет такого человека, кто бы не знал Туркмена, сына Кумли.

— Матушка, а кем он тебе доводится? — полюбопытствовал я.

— Деверем. Ты, сынок, отпросись на день у своего начальника, свези меня на той к Туркмену. Машина твоя в исправности?

— Да, — ответил я, а сам искоса взглянул на конверт, где был обратный адрес. Ничего себе! Этот колхоз в самом конце района, у песков. В лучшем случае километров двести пятьдесят надо одолеть.

Матушке о своих сомнениях я, разумеется, не сказал.

Начальник отпустил меня в пятницу, После обеда. Собираясь, матушка сказала:

— Ключи я отдам соседям и попрошу присмотреть за баранами, а ты свяжи одного и брось в машину. С пустыми руками на той Туркмена ехать нельзя. На свадьбу Еламана он тоже не приедет без барана…

Уже много лет прошло после того, как кончилась война, поэтому, снова услышав ее слова о свадьбе Еламана, я, сам того не желая, издал удивленный возглас. Матушка вроде бы и не заметила, и я обрадовался этому. Однако она, вернувшись от соседей, неожиданно сказала:

— Сынок, без надежды живет только дьявол. Отчаяние — ему на руку. И потом, мой Еламан ведь ушел на фронт вместе с сыном Туркмена…

И тут я снова, видно, проявил бестактность, сказав:

— Ну и что из того, что он вместе с сыном Туркмена ушел на фронт?

— А то, что Туркмен — человек не простой. Он самого пророка Хыдыра видел!

Я чуть было не прыснул. Однако зная, что старики фанатично верят в святого Хыдыра, в его доброту и чудодейственную силу, вовремя сдержался.

Я уже порядочное время просидел за рулем, когда отважился наконец спросить:

— Неужели Туркмен и вправду видел Хыдыра-пророка?

Матушка нахмурилась:

— Что, не веришь?

— Верю, и все же хочу знать, как и где он его видел.

Голос матушки стал ворчливым:

— Вот вы, молодые, ничего не знаете… А ведь если человек видел пророка и рассказал об этом людям, то пользы от святого ему никакой не будет. Ты смотри не приставай с расспросами к Туркмену, а то он рассердится. Он мне по секрету сказал, а если ты разболтаешь, он подумает, что я не умею держать язык за зубами…

Чтобы выкинуть из головы мысль о пророке, я стал рассматривать аул, по которому мы проезжали. Душу радовали дома под шифером, нити телефонных и электрических проводов. Вдали виднелся фруктовый сад, усыпанный красно-белыми цветами. Матушка только тихонько охала от удивления и радости. Потом чуть слышно прошептала:

— Раньше эти места принадлежали Сухан-баю. А мой покойный муж и Туркмен пасли байские отары…

Хыдыр-пророк не давал утихнуть моему любопытству, но снова подымать о нем разговор я не решился. Я спросил матушку:

— Сколько лет тебе, матушка?

— Э, сынок, кто года считает! Но уже давно за семьдесят перевалило.

Я нажал на газ. Показалась вышка на железных опорах, примерно метров тридцать в вышину. Вверху стоял огромный железный бак. Глаза матушки расширились от удивления. Она спросила:

— Это то, что запускают в небо?

Она имела в виду спутник. Пришлось объяснить, что это водонапорная башня, что с высоты вода поступает в дома колхозников, которые стоят у самых Каракумов.

— Вот как! — снова удивилась матушка. — А я-то думала, что это ракета…

Я расхохотался. Спросил матушку:

— Где же дом Туркмена-ага?

Она ответила:

— Глаза уже не видят, как прежде. Ну-ка ты сам взгляни: тут недалеко должны расти два тальника.

Я понапрасну вертел головой, отыскивая тальник. Матушка обеспокоилась:

— Видно, мы поехали не той дорогой…

— А когда ты в последний раз, матушка, была в этом ауле?

— В том году, когда Иссалип умер.

Мне стало ясно, что в поисках дома Туркмена матушка мне не помощник. Я снова сел за руль, намереваясь подкатить к колхозной конторе.

Я ехал по блестящей, словно зеркало, асфальтированной улице. В арыках журчала прозрачная, чистая, как журавлиный глаз, вода. На небольшой площади перед клубом стоял памятник Ленину. Протянув руку вперед, Ленин будто указывал нам путь. Вокруг было много зелени. В сквере гуляли ярко одетые ребятишки, возле трехэтажного школьного здания девочки и ребята играли в волейбол.

Вы бы посмотрели на лицо матушки, когда она взирала на все это! Удивление, радость, затаенная грусть попеременно отражались на нем. В год, когда умер Иссалин, видимо, ничего этого в ауле не было.

Мимо проходили две девчушки. Матушка окликнула их:

— Эй, счастливицы, подойдите-ка сюда!

Девочки подошли.

— Чего вам, бабушка?

— Этот как аул называется?

— Имени Ленина. А вам кто нужен?

Я опередил матушку с ответом:

— Мы ищем дом Туркмена-ага.

— Какого Туркмена-ага?

На сей раз матушка ответила сама:

— Который видел пророка Хыдыра.

— Ах, этот! — И девочки довольно бойко объяснили мне, как проехать.

Когда мы тронулись, я сказал не без улыбки:

— Матушка, видно, Туркмен-ага и вправду видел пророка. Все село об этом знает…

— Знают-то знают, да ты смотри помалкивай, а то Туркмен рассердится на меня…

На той Туркмена-ага собрались гости со всей округи. Туркмен встречал всех, широко раскрыв объятия. Он порхал, как двадцатипятилетний джигит, шутил. Молодые парни и девушки хозяйничали во дворе у очагов. Кололи сухие саксауловые дрова, рыли ямки под очаги. Женщины пекли чуреки, заваривали и подавали гостям зеленый чай. В прохладной просторной комнате сидели белобородые старики, вели степенную беседу и крошили только что испеченные лепешки.

Старики не устанут всю ночь крошить испеченный хлеб. Утром во дворе найдутся те, что разведут огонь под казанами, и когда вода нагреется, положат в большие казаны бараньи тушки. Через два часа мясо сварится. Его вынут и отнесут в помещение, где старики на тонких и зачерствелых лепешках начнут крошить баранину, исходящую паром. Рядом, в соседней комнате, джигиты нарежут лук. А когда все будет готово, мясо, лук, накрошенный хлеб смешают вместе. И вот посреди комнаты на свежей скатерти появится блюдо с горкой, словно верблюжий горб, маслянистого мясного крошева, аромат от которого разожжет такой аппетит, что будешь есть и никак не наешься…

Да, вот так же готовился той и у Туркмена-ага. Когда мы подъехали, он отдавал какие-то распоряжения девушкам. Увидев нас, радостно, как ребенок, бросился навстречу. К нам подошли и женщины. Обнимали матушку, расспрашивали о здоровье. Одна старушка спросила:

— До нас дошел слух, что найдена могила твоего сына Еламана, так ли это, матушка?

Матушка покачала головой:

— Нет, мой Еламан жив. Я ездила в тот город, где поставили памятник Неизвестному солдату. Я осмотрела его. Это не Еламан. У Еламана под правой скулой след от пендинки, а над левой бровью небольшой шрамчик. Когда он был младенцем, споткнулся и ударился лицом о лежащую лопату. А у того бедняжки нет ни рубца, ни оспинки. Кто он, чей сын, я не знаю, только это не Еламан…

Туркмен-ага сказал тихо:

— Зачем мучаешь себя такими дальними поездками? Даст бог, Еламан сам к тебе приедет. — Он обратился к женщинам: — Не томите же дорогих гостей! Напоите свежим чаем.

Он провел меня в ту комнату, где старики крошили лепешки, дал мне чаю и сам сел напротив. Меня так и подмывало спросить о Хыдыре-пророке, но я, помня запрет матушки, сдержался.

Напившись чаю, я вышел во двор и подсел к матушке на коврик под деревом. Мне было скучновато, и я попросил:

— Расскажи мне что-нибудь о своей молодости, матушка.

Личико матушки сморщилось, стало еще меньше. Казалось, она напряженно перебирает в памяти давно минувшие события.

— В то далекое время наши кибитки стояли в песках в том месте, которое люди назвали Медовый колодец. Было нас сорок — пятьдесят семей. В большинстве — все родичи Сухан-бая. Я уже тебе говорила, что мой покойный муж и Туркмен-ага были закадычными друзьями и вместе пасли байский скот. Я же прислуживала днем и ночью байским женам. Деваться нам было некуда. Сухан-бай выдал меня замуж за последнего бедняка и все время попрекал моего мужа тем, будто бы тот обязан по гроб работать на него за калым. У меня родился сын. Дали ему имя Чорли. Когда Чорли исполнилось шесть лет, прошел слух, что свергли белого царя. В этом же году женился Туркмен. Ему досталась хорошая жена, добрая, чуткая. Звали ее Кырмызы.

Однажды из песков пришел мой муж и сказал: "Сухан-бай приказал весь свой скот гнать в Иран. Он хочет, чтобы вместе с баранами на чужбину ушли все родичи". — "Что же нам делать? — спросила я. — Разве можно покидать родину? Лучше голодать, чем жить на чужбине…"

И тогда муж вот что прошептал: "Туркмен встретился с одним человеком, и тот ему сказал: "Скот этот не байский, а народный. Солнце тиранов-баев закатилось, не слушайте их. Сейчас настало время для таких бедняков, как вы. Вас ожидает счастье". Вот что предсказал этот человек всем беднякам. Я спросила мужа: "А что это за человек?" — "Я не знаю, — ответил муж, — приедет Туркмен, сама все у него расспросишь".

Муж снова ушел в пески. Мы с женой Туркмена Кырмызы все глаза проглядели, ожидая мужчин. Я ждала второго ребенка. И вот как-то ночью мы услышали детский голос: "Тетя!"

Кырмызы подошла к дверям. Тихо спросила: "Кто там?" — "Это я — Емшик…"

Мальчик был круглым сиротой, прислуживал Сухан-баю. Совсем крошкой он лишился родителей. Мы открыли ему.

"Чего это ты ночью бродишь?" — спросила Кырмызы. Он судорожно глотнул воздух и стал рассказывать: "Сейчас из песков примчался бай и стал кричать на своих сыновей: "На наш скот разинули рты голодранцы, а вы бездельничаете, только и знаете обнимать своих жен за зады. Туркмен и молокосос, что пасет скот с ним, отказываются гнать отары к границе. Сейчас же их баб вместе со всем скарбом тащите сюда, с завтрашним караваном отправим их в Иран, тогда и мужья их как миленькие пойдут за ними и отары погонят…" Мир стал тесен для меня, в глазах потемнело от этого рассказа мальчика. Кырмызы запричитала. Емшик от нетерпения, как птичка, подпрыгивал на одной ножке и приговаривал: "Бегите, а то они сейчас нагрянут сюда и насильно увезут вас".

Помню, наконец Кырмызы перестала причитать и сказала мне: "Буди своего Чорли, Огулдурсун. Попробуем добраться до наших мужей". И вот мы, захватив с собой лишь узелки с пищей, отправились на север, в пески. В дороге я обессилела, голова кружилась, ведь я ждала ребенка. Но об отдыхе боялась и заикнуться, ведь нас могли догнать. И тут мы увидели вдали всадников. В боку у меня закололо, затошнило. Кырмызы сказала: "Огулдурсун, ты спрячься в этой ложбинке, может, тебя не заметят, а мы побежим…" Как сейчас помню, я ничего не ответила, только махнула рукой и упала как подкошенная. Потеряла сознание. Пришла в себя перед рассветом. На востоке чуть серело. И тут я почувствовала, что начались роды. Это был второй ребенок, и я знала, что мне делать. Так благополучно появился на свет Еламан.

Матушка сделала паузу.

— Ну, а что было потом? — нетерпеливо спросил я.

— Потом… Потом Кырмызы и Чорли пришли к стоянке Туркмена, но его там не было. Оказывается, он ушел в аул, чтобы спрятать нас в безопасном месте. Сюда же прискакали и сыновья бая. "Где Туркмен?" — спросили они у моего мужа. "Он пошел сменить белье", — ответил муж. "А что делает здесь эта женщина?" — спросили они и показали на Кырмызы. "Пришла к мужу, но они разминулись!" — "Гони отары на юг!" — приказали сыновья бая. "Нет, я один не смогу", — отказался муж.

Матушка замолчала. Глаза ее наполнились слезами.

Мне стало все ясно, но я спросил, заикаясь:

— Они… они застрелили его?

Матушка низко опустила голову, прошептала еле слышно:

— И моего сыночка Чорли-джана тоже… — Когда голос ее немного окреп, она продолжила рассказ. — Вскоре подошел Туркмен. Байские сыновья стали угрожать ему оружием, но Туркмен отказался выполнить их приказ. Тогда проклятые связали его и на глазах у бедняги опозорили Кырмызы. Страдалица не вынесла такого издевательства и через несколько дней умерла…

Матушка глубоко вздохнула и замолчала. А у меня перед глазами возникли безжизненные Каракумы, байские сыновья, убившие мужа и старшего сына матушки. Я сказал задумчиво:

— И откуда только силы взял Туркмен-ага сопротивляться байским сыновьям! Ведь они были вооружены, а он совсем беспомощен…

— Он помнил слова, сынок, человека, который предсказал ему: "Солнце тиранов-баев закатилось. Сейчас настало время таких бедняков, как вы, вас ожидает счастье…"

Лицо матушки просветлело. Она будто помолодела. Сияющим взором обвела утопающий в зелени колхозный поселок, с шумом проносящиеся мимо машины и добавила:

— Вот видишь, сбылось все, что предсказал этот человек Туркмену.

— Да что же это был за человек? — спросил я.

Матушка прошептала таинственно, наклонившись к моему плечу:

— Это и был сам Хыдыр-пророк!

Той удался на славу. Но у меня на кончике языка все вертелся один-единственный вопрос к хозяину его. Улучив момент, я спросил Туркмена-ага:

— Говорят, вы разговаривали с самим пророком Хыдыром?

Туркмен-ага звучно рассмеялся.

— Это правда, дорогой, что я разговаривал с Хыдыром. Только это был не пророк, придуманный матушкой. Это был человек. По имени Хыдыр. Люди его звали — Хыдыр-большевик.