Чаша джейрана (Сборник рассказов писателей Туркмении)

Берды Кербабаев ПАСТУХ (перевёл А. Ференчук)

Майская ночь близилась к концу. Еще ярко мерцали звезды и отчетливо был виден Млечный Путь, безмятежно спали в траве солисты разноголосого птичьего хора, а воздух по-утреннему свежел, и над степью плыли нежные звуки туйдука[1].

Мурад сидел на бугорке и, полузакрыв глаза, водил из стороны в сторону длинной дудкой. Звуки то высоко взлетали, то вдруг опускались на землю, медленно таяли, и тогда в тишине слышалось дробное топотанье овечьей отары, растянувшейся по склону холма.

Весна в нынешнем году расщедрилась: после снега полили дожди, теплые, обильные, и трава пошла в рост. Раздобревшие овцы с трудом носили тяжелые, как валуны, курдюки, выбирали самую сочную траву и, казалось, больше дремали, сбившись в кучу, чем паслись.

Зато курчавые ягнята не знали устали: они резвились, точно озорные ребятишки, наскакивали друг на друга, бодались, взбрыкивали точеными копытцами.

Когда взошло солнце, Мурад сунул туйдук за пояс, взял кривую чабанскую палку и, наказав подпаску не спускать с отары глаз, зашагал по степи к горизонту, где недавно встала буровая вышка. На ней до самого рассвета горели огни, — казалось, звезды опускались с неба на перекладины вышки. Это и привлекло внимание старого чабана.

«Раз поднялась к облакам вышка со звездами, значит, поднялись большие мастера, — шагая, размышлял Мурад. — Это они живут в белом шатре на такыре. Кто будет со мною спорить?»

Высокая трава опутывала ноги, мешала идти. Пригретая солнцем, она горьковато пахла, а когда к ее запаху ветер примешивал медовый настой полевых цветов, то Мураду и вовсе чудилось, что он хмелеет.

За сорок лет жизни в степи старому чабану редко доводилось видеть такую пестроту красок; распустились и те цветы, о которых он давно забыл. Они выглядывали из травы, и на них было жаль наступать.

«И впрямь, воткни в эту землю палку, хорошенько полей — зазеленеет! Кто сможет со мною поспорить? — рассуждал про себя Мурад, молодо поблескивая иссиня-черными глазами. — Земле вдоволь воды — и она будет родить что твоей душе угодно. Дойдет Каракумский канал до нашей пустыни, и все убедятся в этом».

Несмотря на преклонный возраст, Мурад вышагивал споро, далеко вперед выбрасывал длинные ноги, туго обернутые толстыми портянками, обутые в чокои. Не доходя до вышки, он остановился, задрав голову в косматой папахе и подставив солнцу скуластое лицо с выщипанной бородкой. Солнце золотило рыжие пучки волос, торчавшие из его хрящеватых больших ушей.

Мураду никогда еще не доводилось видеть такую вышку. Он несколько раз обошел ее кругом, разглядывая балки, уходящие конусом в небо. Внутри вертелась труба, из нее текла разжиженная красновато-бурая глина. Труба медленно уходила в землю. Бурильщики, увлеченные работой, не замечали гостя.

«Видно, это очень дорогая труба, если от нее не отрывают глаз», — решил чабан.

К удивлению Мурада, труба вдруг перестала вертеться, плавно поползла вверх и стала ломаться на части. Бурильщики подхватывали отрезки трубы и складывали на землю. А железо ползло и ползло вверх и по-прежнему ломалось.

— Глубоко вы запрятали трубу в землю, — поздоровавшись, сказал Мурад. — Что, надеетесь найти пуп Земли?

Стоявший ближе всех к чабану мастер улыбнулся и постучал кулаком по деревянной перекладине вышки.

— Найдем, машина нам поможет. Кстати, глубина скважины, старик, не так уж и велика: всего двести метров.

Мурад многозначительно поджал губы и покачал головой, словно ему все было ясно.

— Хочешь увидеть, что вытряхнут рабочие из трубы? — предложил мастер.

— Да, — признался Мурад. — А как тебя зовут? Ты туркмен?

— Зовут меня Айдаром, фамилия — Аширлиев. А тебя?

— Я чабан… Мурад. Отара пасется вон за теми барханами.

Рабочие стали выколачивать из последнего колена трубы песок, и старый чабан склонился над ним. Песок был мокрый и разных оттенков. Бурильщики называли его породой. Они складывали образцы этой самой породы в длинные, как корыто у степного колодца, ящики. Один рабочий все время что-то записывал в тетрадь.

Айдар Аширлиев присел на край пустого ящика и, достав из кармана куртки пачку папирос, закурил. Мурад опустился рядом с ним, положив на колени посох, спросил:

— Для чего песок с такой глубины? Разве его мало в барханах?

Мастер выпустил струю дыма, сбил ногтем с папиросы пепел и окинул старика недоверчивым взглядом.

— Неужели ты не слышал, что здесь пройдет канал?

Старый чабан нахмурился.

— Я думал, канал пойдет от большой воды… А вы дырочку просверлили, — сказал он.

Аширлиев бросил на землю окурок, придавив его башмаком, и подвинулся ближе к чабану.

— Не сердись, послушай меня, — сказал он. — Ну разве ты сам не сходишь на новое место, прежде чем перегнать отару?

— Только ленивый не сделает этого, — ответил Мурад. Он потеребил бородку, усмехнулся.

К беседующим подошел старший мастер Жигайлов; на нем были измазанный в глине комбинезон, соломенная шляпа. Он поздоровался с Мурадом и обратился к Айдару:

— Чаем бы сперва попотчевал гостя, а ты — учить! Прошу в палатку!..

Старик оперся на палку и поднялся с ящика.

— В народе говорят: «Не ленись, когда зовут, — можешь потерять и не найти». Спасибо за приглашение. Ко мне в гости приходите — зарежу барашка. Ты, начальник, не бойся: зарежу своего, а не колхозного барашка.

Около палатки мастер придержал Мурада за локоть.

— Осторожно, яшули, там злая собака… У нее щенки.

Мурад высвободил локоть и смело пошел вперед, не замедляя шагов.

— Собака не укусит чабана, — сказал он.

И в самом деле, бросившаяся было ему навстречу крупная рыжая сука вдруг остановилась, вильнула хвостом, взвизгнула.

Мурад опустился на колени и заглянул в собачью конуру. На соломе, прижавшись друг к другу, лежали шесть лобастых щенков. Лицо старого чабана просветлело от улыбки. Собаки были его страстью, всю жизнь они дружили с ним, сопровождали его в пустыне.

Просунув в конуру руку, старик вытащил самого рослого щенка, высоко поднял его над головой.

— У-у, какой ты! — бормотал он, трепля щенка за вислые уши. — Подрастешь и станешь зорким сторожем. В твои владения не сунется волк, ты с него шкуру спустишь! Скажи, старший среди мастеров, волки подходят и к вашей вышке? — спросил он, гладя щенка.

— Волков не видели, тут бродят шакалы, лисицы… Хороший сторож нужен и в нашем хозяйстве.

Старик согласно кивнул.

— Спасибо, что растишь, начальник, мне помощников…

— Каких помощников, яшули? — спросил Жигайлов.

— Разве тебе мало одной собаки? — прищурившись, спросил Мурад. — Сука — ваша, а щенки — мои. Пойдет?

Жигайлов весело расхохотался, погрозил пальцем:

— Ну и хитер, яшули! Можно подумать, что мы обязались готовить для тебя кадры сторожей.

Мурад оперся на палку руками, положил на них подбородок и лукаво посмотрел на хозяина щенков.

— Могут ли добрые соседи что-нибудь жалеть друг для друга? — сказал он. — Когда будет нужда, посылай ко мне машину, и она не вернется без жирного барана.

Жигайлов подошел к чабану и обнял его.

— Я пошутил, яшули, — сказал он. — Считай, что щенки твои. Можешь забирать их, когда захочешь. Бери в придачу и суку.

— Нет, — возразил Мурад. — Вам тоже нужен сторож.

— Ладно, — сказал старший мастер, — договорились. Прошу к нашему шалашу!

Мурад вошел в палатку. Вдоль брезентовых стен стояли аккуратно застланные одеялами раскладушки, около каждой — тумбочка. Посреди палатки возвышался стол, на нем была баночка с букетом цветов. Углы палатки закрывали ситцевые занавески.

Навстречу Мураду вышла молодая смуглая женщина с ребенком на руках. Пастух недоуменно взглянул на Жигайлова.

— В пустыне женщина — чудо. Откуда она?

— Не надумал ли ты жениться, яшули?

— Я сам люблю шутить, — наморщив лоб, сказал Мурад, — но серьезный вопрос требует такого же ответа.

Жигайлов улыбнулся.

— Да это наша повариха.

— О-о, у вас свой повар!

Женщина опустила ребенка на пол и, гремя посудой, принялась собирать на стол. Пастух следил за ее проворными руками. «И почему я до сих пор не догадался взять в пески жену? — размышлял он. И безнадежно махнул рукой. — К чему мечтать о пустом? Жена не может оставить детей. Они учатся. А я привык жить один в пустыне. Не беда, что мы с женой редко видимся, так оно даже лучше: каждый раз, как возвращаюсь домой, будто заново женимся…»

Пока Мурад раздумывал, в палатке появилась еще одна женщина. Окинув прищуренным взглядом ее просторное платье, округло вздутое спереди, Мурад перевел глаза на старшего мастера.

— А это тоже повариха? Не бойся, я не собираюсь жениться. Мне, кроме моей старухи, никто не нужен.

— Моя жена. Знакомьтесь, — сказал мастер.

Мурад осторожно пожал протянутую ему женщиной руку.

— Наша земля щедрая. Если есть вода — ни единое зернышко не пропадет, даст урожай, — сказал он.

— Мы строители, а не крестьяне, Мурад-ага, — принимая шутку, отозвался старший мастер.

— Понимаю… И все-таки виды на урожай неплохие… Как думаете назвать мальчика?

— Ты уверен, что будет сын? — спросил в свою очередь Жигайлов.

— Наши степи любят, когда рождаются ребята.

— Э, Мурад-ага, да ты рассуждаешь, как бай! — сказал старший мастер. — Значит, когда рождаются девочки, ты не рад?

— У меня три сына и три дочери, — ответил чабан. — И все мне дороги одинаково. Старший сын — агроном, второй — зоотехник, дочь в Москве учится.

— В каком же она институте?

— Энгеу, что ли? В самом большом… А ты говоришь, я против девочек! Кто может сказать, что я дал образование сыновьям и отказал в нем дочерям?

— Ты что-то больно расхвастался, Мурад-ага, — заметил Жигайлов.

— Кто хвалит себя, у того корень гнилой, — возразил Мурад. — Я не хвалюсь, я только правду говорю. Смотри сюда… Видишь? Орден Ленина. Я — чабан и получил этот орден за сараджинскую породу овец, которую начал разводить наш колхоз. С закрытыми глазами схвати в моей отаре любую овцу — каждая весит не меньше ста килограммов. Хоть верь, хоть нет, а бывали случаи, что у самых жирных овец от сильного испуга курдюки отрывались. — Старик смолк, но ненадолго. — Мне очень дорог подарок — лопоухие щенки. Вырастут — будут сторожить мою отару.

Мурад взял со стола пиалу с давно остывшим чаем и, отхлебнув глоток, снова поставил ее на место. Он любил чай, но поговорить любил еще больше: в пустыне приходится подолгу молчать.

— Ты, Айдар, из какого села? — спросил он по-туркменски бурового мастера.

— Из Гями, под Ашхабадом. Я много лет работал каменщиком в Небит-Даге. Когда началось строительство канала, решил переменить специальность. Я туркмен и знаю цену воде.

— Твой земляк, Мурад-ага, — сказал Жигайлов, — скоро станет старшим мастером и заменит меня. Способный парень.

Смущенный неожиданной похвалой, Айдар воскликнул:

— Может, ты, Мурад-ага, нам сыграешь на туйдуке?

Чабан охотно согласился. Он встал, закатал рукава чекменя, поднес к губам туйдук и заиграл, поводя инструментом из стороны в сторону.

— Джан! Джа-а-ан! — подбадривал музыканта Айдар.

Кончив играть, Мурад опустил туйдук, вздохнул.

— О чем песня? — спросил Жигайлов.

— Это старинная пастушья песня «Акбилек», — ответил Мурад. — Кто не знает, что волки нападают на овец ночью? Днем чабану спокойнее. Однажды один чабан заметил, как к его отаре кинулись три волка. Собак близко не было. Их увел подпасок кормить. Что делать безоружному чабану? Волки могут напасть на отару с разных сторон. Бросься он с палкой к одному — другие в это время вопьются зубами в овечьи курдюки. А надо знать, что волки первым делом хватают овцу за курдюк. Говорят, когда волку пригрозили, чтобы он перестал разбойничать, он ответил: «Когда курдюк перестанет быть вкусным, я тоже перестану быть злодеем!» Так вот, чабан не растерялся. Он взял туйдук и заиграл. Звуки долетели до собак. Вожак Акбилек поднял голову, навострил уши и тут же кинулся к отаре. За ним помчалась вся свора. Волкам не удалось унести ноги.

Не успел Мурад кончить свой рассказ, как на дворе раздался заливистый лай суки и чье-то грозное, свирепое рычанье. Все выскочили из палатки. Огромный пес с обрубленными ушами и хвостом, ощетинившись, наступал на рабочего, который отбивался палкой.

— Акбилек! — крикнул чабан.

Пес поднял голову, завилял куцым хвостом, подбежал к хозяину.

— Хоть и умный ты пес, а дурак, — насупив брови, сказал чабан. — Услыхал звуки туйдука и прибежал — молодец, но зачем же поднимать шум? Ложись.

Акбилек лёг у ног хозяина, положил тяжелую голову на его чокои и, полузакрыв глаза, замер.

— Мурад-ага, зачем же так обкорнали собаку? — спросил мастер.

Старик потрепал пса за обрубки ушей.

— Так надо, — сказал он. — Волкам не за что ухватиться в драке. Завтра я приду и вашим щенкам сделаю то же самое. Акбилек — умный пес. Он по звукам туйдука узнает мои мысли.

Мурад взглянул на недоверчивые лица слушателей и поспешил заверить:

— Да, да, не сомневайтесь, на свете все возможно! Или вы не слышали, как полтыщи лет назад правитель Хоросана Солтансоюн решил захватить Хивинское ханство? Он долго не знал, к чему придраться, и наконец послал хану записку: «Не выгоняй в луга свою паршивую кобылицу, от ее дурного запаха мой конь задыхается и не может стоять на месте». Про то услыхал проживавший в Мары поэт Навои. Он сел на осла и поехал в Герат. По дороге он избивал всех попадавшихся ему собак. Об этом донесли Солтаисоюну. Правитель приказал привести проезжего человека к себе. «Почему ты избиваешь наших собак?» — спросил он. «А как же я должен поступать с ними? — ответил Навои. — В Пендинской степи на моих овец напали волки, и сколько я ни кричал, сколько ни звал всех собак Герата, ни одна не прибежала на помощь!» Солтансоюн разгневался. «Ты глупый человек! — заорал он. — Разве из Пендинской степи может донестись твой голос до собак Герата?» — «А что ж? — спокойно возразил Навои. — Конь в Герате чует запах кобылицы даже из Хивы, так почему бы собакам Герата не услышать моего голоса?» Тут Солтансоюн догадался, что перед ним поэт Навои, и отпустил его. Я тоже, наверное, попал в незавидное положение, когда похвастался, что Акбилек понимает звуки моей дудки? Но все равно он очень умный пес!..

Солнце поднялось уже высоко, но еще не пекло, а лишь пригревало. В ярком свете особенно зелеными казались просторы майской степи.

Мурад попрощался со своими новыми друзьями, перекинул через плечо посох и зашагал к отаре. Акбилек бежал рядом с хозяином, вскидывая голову и заглядывая ему в глаза.