Чаша джейрана (Сборник рассказов писателей Туркмении)

Ашир Назаров ЛИСТЬЯ ОСЕНИ (перевёл В.Курдицкий)

Солнце уже село, и длинные смутные тени сумерек выползали из кибиток наружу, когда Майса-эдже поставила на огонь чайник и принялась готовить ужин. Она только что вернулась с поля, где целый день собирала хлопок. Пальцы ее, исколотые острыми краями коробочек, болели, ныла поясница, требуя покоя и отдыха, но Майса-эдже не присела даже на минутку. Пусть никто не скажет, что она, используя свое положение, отлынивает от работы, как некоторые другие председательши. Вместе со всеми от зари и до зари она работает в поле. И дома хозяйство в руках держит, не то что эта лентяйка и растеряха Нурджемал — жена счетовода: только и забот, что нарядами хвастаться да соседкам косточки перемывать, а на поле ее не увидишь.

Утерев тыльной стороной ладони пот со лба, Майса-эдже добродушно усмехнулась: молодая она еще, Нурджемал, глупая. И вдруг насторожилась. По дороге к аулу, оставляя за собой длинный хвост пыли, катил газик. Майса-эдже всмотрелась: ну да, конечно же это его, председательский, газик! Это Куванч домой возвращается.

Почему, однако, так рано сегодня? Обычно совсем затемно приезжает… Вот беда какая! А у нее ни чай не готов, ни ужин — теперь вот хлопай глазами!

Она проворно метнулась было к очагу, но замерла, пораженная увиденным: председателя выносили из машины на руках трое колхозников. Майса-эдже побледнела, бросилась к мужу:

— Что с тобой, Куванч?.. Что случилось, скажи?!

Морщась, сквозь стиснутые зубы Куванч медленно, как по складам, произнес:

— Ни-че-го… не случилось… Немного бок болит… Постели мне… прилягу… Не волнуйся, все пройдет, только полежу немного.

Он с трудом улыбнулся, но улыбка сразу же сменилась гримасой боли.

Стеля ему постель, Майса-эдже, несколько успокоенная словами мужа, ворчала:

— Конечно, всегда так бывает, когда добрых советов слушать не хотят! Говорю: покушай вовремя, говорю: отдыхай, как люди, так нет же, все равно, что ослу молитву читать, ничего не слушает. Думаешь, двужильный ты? Железный, думаешь? Верблюд и тот вовремя ноги под брюхо укладывает, железной машине — трактору отдых дают. Мало ли, что ты председатель? Людей у тебя не хватает, что ли, что каждое дело своими руками тронуть норовишь? Ты — один, а дел все прибавляется. Другие председатели, тот же сосед, не хуже тебя, а и в правлении полдня сидит, и домой засветло приходит, потому и здоровый, на болезни не жалуется. А этот же вечно в поле, вечно на своем газике, как привязанный к нему! Люди без тебя не управятся, что ли? Каждый свое дело знает, болеют за колхоз не меньше твоего. А так, конечно, если кушать на ходу да спать три часа в сутки, каждая болячка цепляться будет!..

Она ворчала, готовя ужин, ворчала, кормя детишек, ворчала, убирая посуду. И только когда приехавший из райцентра врач, осмотрев больного, сказал ей за дверью: "Постарайтесь не волновать его", она испугалась.

— Очень плохо с ним, доктор?

— Не очень, — после короткого молчания сказал врач. — Но больному нужен полный покой.

Устыдившись собственного бессердечия, Майса-эдже заморгала глазами и виновато вздохнула. Потом, присев на край кровати, осторожно погладила широкую горячую ладонь мужа.

— Совсем я, непутевая, голову потеряла… Разве к нему пристанет какая болезнь? Он такой здоровый, что любая болезнь его побоится! Видно, устал немножко, переутомился, вот и…

Скрипнув зубами, Куванч схватился за бок. Майса-эдже вскочила, растерянно глядя то на мужа, то на врача.

— Ничего, ничего, — успокаивающе сказал Велиев, — идите занимайтесь своим делом.

Майса-эдже еще раз жалостно взглянула на мужа и вышла, посторонившись в дверях, пропуская заместителя председателя Аниака Нурлиева.

Остановившись у порога, Аннак поздоровался. Врач вежливо ответил. А Куванч словно и не заметил своего молодого заместителя.

— Подойди сюда, Гельды, — позвал он врача. — И говори правду, что со мной, а то мне все хуже и хуже становится.

— Прежде всего не надо расстраиваться, товарищ Непесов, — помедлив, ответил врач. — Человек вы пожилой, работаете очень много, а отдыхать не хотите как следует, вот и…

— Это я и сам знаю! — досадливо перебил его Непесов, сдвинув брови. — Ты мне, Гельды Велиев, не ходи вокруг да около, не затем я тебя посылал из колхоза на доктора учиться! Смотри мне прямо в глаза и говори, что за болезнь у меня объявилась и сколько времени из-за нее я бока отлеживать буду! Может, это моя старая фронтовая рана знать о себе дает?

Его снова согнул приступ острой боли.

Велиев помолчал, набирая в шприц лекарство, и негромко сказал:

— Это не рана, Куванч Непесович, это болезнь. Она вполне излечима, но серьезна. Придется вам полететь в Ашхабад.

— Это еще зачем?

— Так надо, — вздохнул Велиев. — Для радикального лечения средств у районной больницы маловато — запущена ваша болезнь.

Непесов иронически хмыкнул, смежил веки, и тотчас перед глазами побежали дороги, тропы, тропинки. Окаймленные верблюжьей колючкой ("С кормами бы не затянуть", — подумал председатель), они стремительно бежали все дальше и дальше, пока не растворились в белоснежном хлопковом поле. Непесов открыл глаза.

— Нет, — сказал он, — никуда я не поеду. Здесь лечите!

Велиев покачал головой.

— Надо ехать, товарищ Непесов. Здесь мы вылечить вас не сумеем.

— Похоронить во всяком случае сумеете! — отрезал Куванч, прислушиваясь, как после укола медленно откатывается и затихает боль.

— Напрасно вы так, Куванч-ага, — вступил в разговор Нурлиев, все еще стоящий у порога. — Лечиться вам обязательно надо. Надо ехать в Ашхабад.

Председатель недобро посмотрел на своего заместителя.

— Хлопкоуборочную на кого доверю?!

— На людей вы вполне можете положиться, Куванч-ага, — возразил Аннак. — Вспомните, как во время вашего отсутствия мы в срок уложились с посевной. И во время обработки хлопчатника, когда вы в Таджикистан со взаимопроверочной бригадой выезжали, люди тоже не подвели, не отстали от соседних колхозов. Езжайте и лечитесь спокойно.

Вроде бы и простые слова говорил Нурлиев, но каждое слово колючкой впивалось в сердце Непесова. Он тяжело дышал и смотрел на заместителя так, словно видел его впервые, словно пытался разглядеть то, чего не замечал прежде. Голос его прозвучал хриповато и едко:

— Значит, так ты советуешь, Аннак-хан?

Не обидевшись на насмешку, Нурлиев кивнул:

— Это необходимо, Куванч-ага. Там знаете какие врачи? Они не только болезнь вашу выгонят, они вам десять лет жизни прибавят — вернетесь как молодой джигит.

Нурлиев пытался шуткой разрядить обстановку, но глаза председателя были неулыбчивы и пронзительны. Куванч смотрел мимо Аннака и медленно, словно пережевывая что-то твердое, двигал челюстью. И молчал.

— С почками, товарищ Непесов, шутки плохи, — серьезно сказал Велиев. — Боюсь, что у вас нефрит.

В дверях показалась расстроенная Майса-эдже — она слышала слова врача.

— Поезжай ты, отец! Поезжай, ради аллаха, лечись! Меня не слушаешь, так хоть умных людей послушай. В Ашхабаде врачи знаменитые, профессора. Что ты от них шарахаешься, словно глупый теленок от молочного пойла? Тебе же добра хотят. Езжай, пожалуйста, ни о чем не беспокойся!..

Непесов устало махнул рукой.

— Ладно, не трещи, помолчи немного… Один в поле, говорят, не воин. Поеду.

Откинувшись в мягком самолетном кресле, Непесов думал о не вовремя свалившейся болезни. "Одно дело, когда здоровый уезжаешь из колхоза, — тут в любую минуту, случись нужда, вернуться можно. А больной, он и есть больной — лежи, глотай пилюли да переживай. Черт ее принес, эту хворобу, как будто не могла после хлопкоуборочной объявиться! Сдали бы честь честью хлопок, заготовили корма, ну, тогда и приходи, пожалуйста, тогда и поболеть можно. А то ведь надо же, в самую что ни на есть горячую пору свалило! И этот еще говорун Аннак: "Без вас посеяли… Без вас обработали…"! Много вы без меня насеяли! Когда председателем выбрали, не колхоз был — слезы горючие. А нынче, ишь ты, "без вас"! Послушать его, так Куванч Непесов вообще лишний человек в колхозе: есть он, нет его — дело идет само по себе…"

Непесов повернул голову в сторону и встретил внимательный взгляд врача. Велиев одобряюще улыбнулся.

— Скоро Ашхабад.

— Ашхабад… — задумчиво повторил Непесов и вдруг спросил: — Скажи, доктор, хоть это и не по твоей части, что ты о моем заме, об Аниаке, думаешь.

Велиев пожал плечами.

— Об Аниаке? Я его с детских лет знаю, учились вместе. Он хороший парень, Куванч Непесович, деловой, честный. Мне, правда, не довелось быть на фронте, как вам, но с Аннаком, говоря словами фронтовиков, я бы пошел в разведку. На него можно положиться, не подведет.

— В разведку, говоришь? — с сомнением переспросил председатель и снова задумался. Что ж, может быть, Велиев и прав. Аннак знающий и самостоятельный человек. А другие колхозники? Не он ли, председатель, сам упорно и настойчиво учил их самостоятельности? Не он ли назначал звеньевых временными бригадирами, перебрасывал людей с участка на участок, приучал их осваивать все колхозные работы? Не он ли, умышленно выискивая предлоги для отлучки, оставлял Аннака самостоятельно распоряжаться колхозным хозяйством в ответственные моменты, чтобы привить парню руководящие навыки?

Да, Аннак вполне может руководить колхозом. И не только он, любой из бригадиров может! "Хорошие у меня люди, — с гордостью подумал Непесов, — все доверить им можно, не подведут. А что, в самом деле, не пора ли вам на пенсию, товарищ председатель? Может быть, ваш авторитет на данном этапе уже не помогает развитию колхоза, а только сдерживает смелость и размах молодой смены? Возможно, освободившись от необходимости прислушиваться к вашему мнению, они поведут дело так, как вам и не спилось? Кто знает, может, так оно и есть. Молодежь нынче решительная, ученая, а у меня что? Только и есть что практический опыт".

Ощущение падения, отозвавшееся судорожной спазмой желудка, застало Непесова врасплох. Он схватился за ручки кресла и глянул в иллюминатор.

Самолет снижался, кренясь на одно крыло. Глазам Непесова предстала игрушечная карта Земли. Но он не воспринимал ее как карту. Для него это была тяжелая трудовая ладонь — желтая, сухая, растрескавшаяся от долгой, трудной работы. И пятнышки возделанной земли, пятнышки жилых строений были как набухшие вены на руке.

На душе у председателя было смутно и неуютно. Казалось, что вот сейчас ему надо будет встать и прыгнуть с самолета. И лететь, лететь, лететь, покуда земля, которой он отдал всю свою жизнь и которую знал до самой малой песчинки, не примет его в свои добрые вечные объятия…

…Здоровье Куванча Непесова постепенно улучшалось: врачи в Ашхабаде оказались действительно хорошие. Однако сам Непесов считал, что в основном помогли ему не лечебные процедуры, а письма, которые он получал из дому. Особенно два из них. Одно написал Аниак Нурлиев, другое — жена.

Собственно, о делах с уборкой хлопка председатель знал и сам. Дважды колхоз упоминали в районной газете, а однажды он был упомянут даже в республиканской газете. Но все равно письмо Аннака обрадовало председателя. Он перечитал его несколько раз, будто пытался прочесть написанное между строк, но ничего не видел и только покряхтывал и вздыхал, сидя на скамейке во дворе больницы.

Желтые листья деревьев кружились в воздухе, спокойно и просто, как честно свершившие все, что им было положено, опускались на землю, чтобы отдать ей последнее, что у них еще оставалось, — свое маленькое, невесомое тело, пищу для будущих ростков, для новых листьев. Один лист пощекотал Куванча за ухом, второй мягко сел на газету. Непесов посмотрел на него, взял, потер между пальцами, вдохнул терпкий и печальный аромат увядания. "Нет, — подумал он, — дела в колхозе идут хорошо, Аннак ни за что не допустит, чтобы хлопок остался неубранным до холодов. Только вот догадается ли он часть людей перебросить на заготовку кормов? Догадается! Он парень с головой, хороший из него председатель будет, а мне действительно отдохнуть пора — я свое отработал, как этот пожелтевший листок…"

— Здравствуйте, Куванч-ага! Как живы-здоровы?

Непесов вздрогнул и обернулся. К нему подходил улыбающийся Аннак.

— Постой, как же это так? — пробормотал неприятно пораженный Непесов и, вскочив со скамьи, не отвечая на приветствие, закричал: — Ты что здесь делаешь в такое время, Аннак?! На уборке каждая минута дорога, а ты отдыхать вздумал? А люди без тебя как работают, ты знаешь? Да ты… да я… Где мой халат? Немедленно домой еду!..

— Вы только не сердитесь, — миролюбиво сказал Аннак. — Уборка идет как надо, люди себя не жалеют — много у вас хороших помощников, Куванч-ага. А приехал я потому, что рапорт привез. Да и народ очень интересуется, как вы себя чувствуете.

— Какой такой рапорт? — удивился Непесов, остывая.

Аннак протянул ему листок бумаги.

— Вот! Рапорт о том, что колхоз вчера выполнил план сдачи хлопка.

— Так не мне надо рапорт, а…

— А мы уже сообщили куда следует. Сегодня утром сообщили. И я сразу…

— План, говоришь, вчера дали? — перебил его Непесов. Помолчал и добавил: — Нет, Аннак, рано еще тебе председателем колхоза быть.

Аннак от удивления даже рот открыл.

— Мне — председателем?! Да я даже во сие об этом не думал! Ведь вы…

— Ладно, садись вот на скамейку, рядом, — усмехнулся Непесов и вдруг закричал: — Куда! Куда на газету садишься! Тут о колхозе пашем написано! И вообще умные люди газету придумали не для того, чтобы ею скамейки застилать… Садись, башлык.

— Куванч-ага! Да я и во сне…

— Ты во сне, а я, сынок, наяву. Так-то. На пенсию мне, парень, уходить надо. Только теперь сомневаюсь колхоз на тебя оставлять. Разве так можно — план еще вчера дали, а сводку только сегодня посылаешь!

— Да какая разница, Куванч-ага?!

— Большая, парень, разница. Могли и в сегодняшней газете о нас сообщить. А теперь люди целый день ждать должны, мучиться. Их обижать нельзя. Работали они хорошо. Пусть радуются: заслужили.

— Учту, Куванч-ага.

— И правильно сделаешь, если учтешь… А я — на покой.

Он сказал это как давно обдуманное и решенное, и хотя в сердце не было прежней тоски, все же кольнула там маленькая иголочка. Кольнула, и повернулась, и замерла — ни туда ни сюда.

— Не говорите так, Куванч-ага! — воскликнул Аниак. — Никуда мы вас не отпустим! Люди вас ждут не дождутся, а вы им такую новость в радостный день… Это им — не обида? А еще меня учите. Да если я им ваши слова передам, они меня в шею из колхоза выгонят!

— Не выгонят… Я не позволю, — попытался улыбнуться Непесов, но не сумел, дрогнул голосом и отвернулся, чтобы скрыть повлажневшие глаза.

Иголочка в сердце растаяла.