Cовсем немного дождя

9

– Скажи мне что-нибудь хорошее.

Она мечтательно смотрит в покрытое каплями дождя окно, залитое ослепительными солнечными лучами. Прозрачные пуговки воды чуть подрагивают, наливаясь светом, разбухают и срываются вниз, оставляя за собой чистую глянцевую дорожку. Всё сияет за исчерченным полосками стеклом.

– Всё хорошо.

Он улыбается, перебирает ее тонкие длинные пальцы.

– Ну нет, подумай.

– Я и подумал – как хорошо, что ты пришла.

– Правда? – Стефания поворачивает голову и заглядывает в его большие темные глаза. – А ты думал, что я приду?

– Я думал, что ты придешь, когда не сможешь не прийти.

Кристиан отводит распущенные волосы от ее лица и нежно касается губами ресниц.

– Щекотно! Ты совсем-совсем не придерживаешься любовной лирики?

– Ты имеешь в виду: глаза твои, как синие озера, уста твои, как алые рубины, ланиты твои, как два персика, покрытые нежным пухом, а перси – как две благоуханные дыни?..

– Ой, фу. Не так, но… да.

Смеясь, Стефания начинает одеваться, кожей чувствуя мягкий ласкающий взгляд.

– Фу, говоришь. Критика от тебя ранит острее стального клинка. Как же там в книге «Песнь песней Соломона»? О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы… зубы твои, как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни… как алая лента, губы твои… и уста любезны, как половинки гранатового яблока… два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями…

– Всё-всё-всё! Я больше этого не вынесу! – Стефания не может остановить приступ смеха. – Никогда не думала, что это так смешно звучит! Сейчас икать буду часа два. Принеси водички.

– Но это всё неправда.

– Ах, вот как!

– С твоей красотой ничто не сравнится. – Кристиан кутается в плед, как в римскую тогу, и шлепает босыми ногами по ледяному полу. – Если бы ты меня предупредила, я бы растопил камин.

– Я, знаешь, как-то не планировала, у меня пару перенесли… А тебя надо заранее предупреждать?

Стефания и правда начинает икать. Пьет мелкими глотками принесенную воду. Задерживает дыхание. Рассасывает сахарок. Икота не проходит.

– Это всегда так? – сочувственно спрашивает Кристиан.

– Ага. Ик. С детства. А у меня сейчас пара. Ик.

– Что же делать? Может, напугать тебя?

– Ик? Пройдет. Ик. Есть у тебя кофе? Ик. Надо отвлечься. Ик.

Они пьют кофе, сваренный в медной турке, из крошечных фарфоровых чашечек на кукольной кухне: мятные шкафчики, кружевные занавески, полотенчико в цветах… Икающая Стефания разглядывает «бабушкин» интерьер, соизмеряет его с плечистой, немного угловатой фигурой молодого человека.

– Это всё как-то здорово тебе не идет. Ик. Тебе так не кажется? Ик. Не хочется что-то изменить?

– Нет. – Кристиан не смущается, смотрит на нее добрыми оленьими глазами. – Это память. Скоро ничего не останется.

– Как это? Ик. Говори, я пока попробую не дышать. – Стефания набирает побольше воздуха и замирает.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал всю историю, пока ты не дышишь? Продержишься минут пятнадцать – двадцать? – Стефания качает головой из стороны в сторону. – Тогда давай в другой раз. Ты же придешь еще когда-нибудь?

– Пф-ф-фух. Не знаю. Что ответить тебе, не знаю. Сама от себя в шоке. Давай на ланч встретимся завтра? У меня вторая пара и потом перерыв.

– Ты не боишься, что нас увидят? – Кристиан крутит в пальцах чашечку, наблюдая за растекающейся по стенкам кофейной гущей.

– Кого мне бояться? – Стефания, откинувшись на спинку стула, в карманном зеркальце поправляет макияж.

– Это маленький город. Все всех знают. Каждый на виду. Людям скучно, и они судачат.

– Не хочу становиться жителем маленького города и прятаться по углам. Вообще, мои студенты не испытывают затруднений, когда им надо со мной что-то обсудить – подходят и на улице, и в магазине, и в кафе.

– Но мы же решили, что я не твой студент.

– Кто об этом знает? Приходи – я буду в семейном ресторанчике на площади.

Она уходит, и Кристиан остается в одиночестве еще более внезапном, чем появление Стефании на пороге. Квартира обступает его со всех сторон, наблюдает за передвижениями, судит и оценивает. Запахи усиливаются: сквозь любимую бабушкой арабику проступают дыхание старой мебели, прель пожелтевших изданий, прощальные нотки цветочных саше и некогда впитавшихся в перекрытия восточных благовоний. Впервые он чувствует себя здесь гостем, гостем желанным, но нарушившим правила общежития. Косые лучи уставшего за день солнца подсвечивают золотую пыль, повисшую в воздухе, серебрятся на давно не видевших тряпки тумбах и этажерках. Серые комочки свалявшихся волокон стыдливо ютятся по углам. Кристиан долго копается в бабушкиных записных книжках, находит номер ее помощницы по хозяйству и приглашает на уборку. Пожилая женщина, проживающая где-то в соседних дворах, радуется внезапному заработку и проявляет сиюминутную готовность приступить. Кристиан встречает ее и тут же уходит из дома. Улицы подсохли, и он решает прокатиться на велосипеде вдоль набережной или даже навестить мать – когда он был у нее в последний раз?

У матери всё без изменений. Он здоровается, выгружает продукты, собирает мусор, вычищает кошачий лоток.

Мать ловит его в дверях.

– Ты уже уходишь?

– Да, мам. Погода отличная, хочу прокатиться, пока еще светло.

– Прогуляешься со мной? Я соберусь за две минуты.

Кристиан пожимает плечами – мама давно не проявляла никакой инициативы, и сегодня он не рассчитывал на общение, но что теперь поделать! Они выходят на набережную, заполненную расслабленными, приветливыми, прищурившимися от солнца людьми. Те, словно голуби, захватывают скамьи и лавки, распахивают куртки, вытягивают ноги и слушают, как вместе с тончайшей водяной взвесью на коже оседает запах кварцевой лампы. В любую погоду на воде покачиваются тюленьи тела серфингистов. Им не холодно, не жарко, не мокро – всё в кайф. Целые стайки школьников группируются на одноцветных маленьких досках. Немного завидно. Бывает ли у них насморк? Или просто никогда не проходит? На пляже довольно загорающих: коричневые, оранжевые, красные, белые. Всякие.

– Ой, Кристиан, смотри, у мужчины плавки подобраны прям в цвет кожи!

– Он голый, мам.

– А там тоже голые?

– Да, полно.

– Бабулька какая странная – в топе и без трусов…

– Нет, это тебе уже мерещится, на ней просто розовые трусы.

– А. Ну, у меня не идеальное зрение. Пойдем туда, к дальнему волнорезу – может, там людей поменьше.

Они проходят вдоль единственного в городе песчаного пляжа, разбитого на две части далеко выдающимся в море мысом. Навстречу проносятся велосипедисты, за ними скейтеры, следом взмокшие и совершенно счастливые бегуны, затем собачки с розовыми языками, вываленными набок, и веселый детский народ всех возрастов. Замыкают скоростное шествие благообразные старички и старушки, распустившие по ветру седые кудельки из-под великолепного разнообразия шляп. Солнце пробуждает и заряжает всё живое.

Кристиан с матерью приближаются к своей цели. Здесь и правда поспокойнее, можно сказать – лишь волны и чайки. Они пробираются к оконечности волнореза, садятся на край и свешивают ноги над бетонными блоками. Долго наблюдают, как между серых камней с плотоядным журчанием сворачиваются бесчисленные воронки зеленой воды.

– Какое море здесь изумрудное, красота. В детстве я долго носила пальтишко из драпа такого же зеленого цвета, перешитое из маминого. Хорошо его помню. Раньше фотографии в основном делали черно-белые, а жизнь была не менее цветной, чем сейчас. Память сохраняет для нас воспоминания в цвете и звуке, аромате и вкусе. Я даже помню, какая мягкая у мамы ладонь… – И тут мать задает вопрос, без которого не обходится ни одна их встреча: – Ты прочитал, что я тебе прислала?

– Нет, мам. – Он не помнит, когда в последний раз заглядывал в почту. – Прости, замотался.

– Неприятно, зато честно. Знаешь, мне так хочется передать чувства и переживания молодой женщины, которая…

С изумлением Кристиан узнает, что в основе всех маминых историй и сюжетов лежат события из жизни реально существующих людей, ее личные переживания и опыт. Он понимает, что больше никогда не сможет равнодушно скользить по строкам ее текстов – повсюду будут мерещиться скелеты из ее шкафов. Что делать теперь с этим знанием? Ему хочется никогда больше не читать ее книг – и перечесть всё заново…

У матери звонит телефон. Пока она копается в своих многочисленных карманах, вызов прекращается, и тут же начинает вибрировать рюкзак Кристиана.

– Папа?

– Ты дома?

– Да. Нет. А что?

Что-то в голосе отца побуждает Кристиана показать матери экран и включить громкую связь.

– Слушай внимательно. Сейчас ты едешь к матери и ждешь моего водителя. Он привезет респираторы и другие средства защиты. Кое-что из продуктов. Воду из фильтра сырой не пить. В лифте, магазине, любых общественных местах – только в маске. Лучше из дома не выходить вообще.

– А занятия? – спрашивает Кристиан.

– Что случилось?! – почти кричит мать.

– Можно подумать, ты ходишь на занятия. Лия, хорошо, что ты всё слышишь. На остров завезли заразу.

– Как?! – Мать прижимает ладонь к губам. В глазах плещется ужас.

– Как… так… В общем, сидите дома. На днях я раздобуду вакцину и пришлю к вам человека…

– А уже есть вакцина? – звучит вопрос на два голоса.

– Давно есть. Просто ее мало и не всем доступна, поэтому не афишируют во избежание истерии. Так. Никому ничего не рассказываем, панику не наводим. Ясно?

– Ясно.

– Кристиан, не услышал тебя.

– Я понял, пап.

– На сегодня насчитывается всего несколько случаев в локальной группе. Все контактные лица изолированы. Приобретение вакцины ведется централизованно. Я не думаю, что нам грозит массовое заражение – мы привьем население раньше. Если повезет… Вы где?

– Мы на набережной, Алекс.

– Водитель выехал, ждите минут через сорок – через час. Без паники, спокойно – на воздухе никаких угроз. Будьте дома, когда он приедет.

Лия застыла на краю волнореза. Маленькие воронки, созданные течением, захлебываются под толчком новой волны. Кусочек рыжеватого пенопласта бьется между камней. Пузырьки пены цепляются за него – сиюминутная свита.

– Я так этого боялась, Кристиан, так боялась.

– Идем, мам. Подумай, что надо закупить: лекарства, продукты…

– Ты никуда не пойдешь! Отец все пришлет.

– Ладно-ладно.

Кристиан привык избегать конфликтов и всеми силами старался поддерживать шаткое равновесие взаимоотношений с родными. Родители его обошлись короткой, но яростной войной – не меняя социального статуса, разошлись по своим мирам: отец – в политику, мать – в писательство. Тем острее резануло это по сыну, вступившему в подростковый период: он оказался не готов к отчуждению, не мог принять тот факт, что родители, отвернувшись друг от друга, оставят и его. Но бабушка по отцовской линии, вдовевшая уже десяток лет, смогла увлечь внука своими интересами, недаром она слыла самой яркой и сильной личностью в семье.

Кристиан лихорадочно соображал, как ему предупредить Стефанию: номер свой она ему не давала, где она живет – неизвестно, занятия у нее закончились. Оставалось ждать завтрашнего дня.