Цветины луга

6

Перед Тучей поставили задачу: набирать рабочих на стройку из ближних сел, и это значило, что он должен перетянуть на завод своих односельчан и еще больше обезлюдить и обездолить село. У него в голове не укладывалось, как это он пойдет в Орешец и скажет: «Слушай, бай Дафин, будь добр, иди на завод! Плюнь ты на этот кооператив! Ведь никакого расчета!». Разве не он сам агитировал бай Дафина, колеблющегося, упирающегося середняка и сотни таких, как он, вступить в кооператив?.. Ходил из дома в дом днем и ночью, уговаривая, убеждая каждого в отдельности. Разве не он обещал им неслыханное изобилие и процветание? Столько лет работал, укрепляя хозяйство. Сколько хулы, ругани, сколько проклятий вытерпел!

Камнями из-за угла забрасывали в дни массовизации, окна били, дегтем на дверях дома черный крест рисовали, в жену швыряли тухлыми яйцами на сельских гуляньях. Смерть за ним по пятам ходила, но он был непреклонен. Все село вступило в кооператив. Перестарались тогда, никакой живности не оставили во дворах, пришлось потом уговаривать людей, чтобы вновь разводили кур, телят, коров. И ведь послушались. Только поставил хозяйство на твердые ноги, и вот теперь сам же должен нанести ему удар в спину. Переманить крестьян из села на завод, преобразить их в рабочий класс! Это дело было ему не по душе. Пусть кто угодно, только не он. Ему ли поднимать руку на то, что родилось в таких муках, что создавал сам?..

— Любое другое задание выполню, но это… не могу! Все равно, что пить кровь своих собственных детей, — категорически заявил он начальству.

Но его приперли к стенке.

— Какой же ты коммунист? Если надо, и собственную кровь должен отдать.

— В другие села поеду, — сдался, наконец, Туча, чувствуя, что над его головой снова нависла угроза партийного взыскания, и на этот раз ему придется расплатиться за все свои грехи.

— Довольно ловчить! И в свое поедешь, как миленький!

— Я не ловчу, товарищи! — чуть не плакал Туча. — Но поймите, что у меня душа болит! Пошлите другого!

— Нет, тебя! И именно потому, что у тебя душа болит. Другому могут не поверить, тебе поверят! — неумолимо допекал его Солнышко. — Должен ты искупить свои грехи или как? Ты что думал, по головке тебя гладить будем после того бунта?

Туча шел с заседания с таким чувством, будто ему всадили меж лопаток нож, острие которого почти касалось сердца. Время было позднее. Сыботин уже спал, но он его разбудил. Это был единственный человек, который мог бы избавить его от этого проклятого ножа.

— Сыботин, дорогой! Прошу тебя — сходи в село и попытайся перетащить на завод, кого сможешь. Ну хотя бы человек двух-трех, для видимости. И чего я влип в эту историю? Доконает меня этот Солнышко!

— Что-о-о? Ну, нет! Я свою голову в петлю не сую! Бабы-то съедят с потрохами! Я и так сижу на пороховой бочке. С Игной разругались вдрызг, хватит с меня и этого!..

Туча только тяжело вздохнул и ушел, не зная, что его тревога передалась и Сыботину, и тот всю ночь напролет проворочался с боку на бок.

— Ну что, закупщик людских душ, чего заявился? — встретили Тучу в штыки председатели кооперативных хозяйств. — Авторитет зарабатываешь? Выдвинуться захотелось?

— Да вы что, товарищи! Мы же не первый день знаем друг друга!

— Больше не желаем тебя знать!

— Найден, Васил, да вы что? Дайте слово сказать! Поговорим начистоту, по-партийному!

Но они уклонились от разговора, сославшись на занятость.

— Запретить тебе ходить по селу мы не в силах и двери в домах запирать не станем, но помощи у нас не проси. Мы против себя не пойдем. Где это видано, чтобы кто-нибудь помогал на себя яму рыть! Нас туда спихнуть хочешь, а сам пойдешь в гору.

Вместе с Найденом Гуговым и Василем Цековым — председателями кооперативов в селах Жилавцы и Краволин — он прокладывал первые кооперативные борозды в этом крае. Когда кто из них затевал какое-нибудь дело, то, бывало, среди ночи летел к друзьям за советом и помощью, только бы не сплоховать, не дать маху. Дружили, помогали один другому, отбивались, когда их костили на конференциях за несоблюдение добровольности и «затягивание гаек». А когда хозяйства окрепли, заглядывали друг к дружке, словно соседи через плетень, посмотреть, как идут дела, перенять что получше. И вот теперь они, эти его друзья, говорят ему: «Больше знать тебя не желаем!». Не то что домой — даже в контору не пригласили, а об угощении, о ночлеге, как было раньше, и говорить нечего. Туча, правда, и не надеялся на это, но все-таки стало обидно до слез. И он подумал с болью: «Пусть не друзьями, людьми могли бы остаться!».

Сломя голову носился он по селам, с горем пополам наскреб человек десять. Мужчин в селах было мало, еще раньше разбрелись кто куда. Тех, кого он сагитировал, пришлось оторвать от хозяйств.

— Будто болты отвинтил от машины! А сможет ли она работать без них? Поезд пойдет под откос, ежели хоть в одном месте развинтить болты на рельсах! — доложил он о проделанной работе с сознанием совершенного преступления.

— Мы отстаем! — раскричался Солнышко. — Завод через год должен вступить в строй, а мы еще только фундамент закладываем. Послали вам партию машин, чего же еще?

— На одних машинах далеко не уедешь!

— Мы обо всем договорились. Правительство не возражает. Тихомолком будете набирать рабочих, где только можно.

— Тихомолком разоряем хозяйства, — сказал Туча с горечью.

— Сельское хозяйство сейчас на втором плане. Пока не проведем индустриализацию, сельское хозяйство будет хромать. Без железных ног и рук село не сможет прокормить Болгарию, а железные ноги и руки дадут ему заводы. Вербуйте рабочих! Без сентиментальностей! Чего разохался? Я слыхал, что ты так и не ездил в Орешец?

Туча поднял свою буйную голову, и словно тень набежала на Солнышко.

— Орешчане меня прогонят как врага, и я вам заявляю, что туда мне и носа нельзя показывать. Думайте и решайте по совести. Я не могу разорять то, что сам создавал!

Солнышко пустил в ход беспощадные, зазубренные, всем известные слова:

— Возражаешь? Значит, ты против постановления, то есть против решений партии?

Не сладко пришлось Туче. И, чтобы не пришили «антипартийность», в один из вечеров он поехал в Орешец.

Пахло поздней осенью. Из садов тянуло запахом увядших цветов, опавшей листвы. Не слышно было собачьего лая. Ведь это еще при нем была проведена кампания по уничтожению собак. Через открытые двери домов на улицу доносились одиночные женские голоса и детский смех. Фонари не горели. Только утоптанная площадка перед входом в правление была освещена. Там толпилась молодежь. Туча не пошел в правление. Он хотел незаметно пройти прямо домой, но только пересек главную улицу, как из темноты вынырнула мужская фигура, которая показалась Туче знакомой. Это был бай Дафин, сторож.

— Эй, товарищ председатель, как это тебе в голову пришло домой наведаться? Никак дал тягу с завода? Говорят, что-то там у вас не клеится. Верно аль нет? Инжилеры сплоховали, начали строить в низине, и теперь, чего доброго, в тюрьму их засадят. Туда им и дорога! Помнишь, мы тогда всем селом ходили, толковали им, так ведь не послушали народа. Что ж, теперь закроете эту лавочку и начнете копать выше?

— Есть такие слухи, но геологи и технологи гарантируют. Дело идет, но надо ускорить. Через год завод должен задымить.

— Дым повалит — нас задавит. А нам куда же? Меня вот сняли, говорят, нечего стеречь. Завод заграбастал землю, вот меня и сократили. Теперь придется идти на общие работы. Не найдется ли у тебя на стройке какой завалящей работы для меня?

— Найдется. Нам нужны рабочие. За этим я и приехал сюда.

— Слышь, — идя рядом с Тучей, не унимался бай Дафин, — ты про это новому председателю ничего не сказывай, он, как я слышал, готовит тебе какую-то западню.

— Какую еще западню? Я приехал по распоряжению свыше.

— Так-то оно так, но… он против. За каждого человека, говорит, драться будем. Борьба за людей! Не думал, не гадал, что такие времена подойдут!

Туче хотелось скорее попасть домой, но, как это обычно бывает, весть о его приезде по беспроволочному телеграфу мигом облетела все село, и целая куча односельчан преградила ему дорогу.

— Верно, что ты приехал продавать село?

— Кто вам сказал такую глупость?

— А кто тебя знает. Ты вот сейчас начальник стройки, а как пустят завод, может, и директором поставят!

Туча удивился. Это были не просто его товарищи, с которыми он создавал кооператив, но и самые близкие, родные люди: зять Гошо, сестрин сын Пеко, а сзади всех неприступной скалой высился родной брат. Они сверлили его горящими гневом глазами. Он растерялся, не знал, что ответить. Потом, немного успокоившись, сказал:

— Время мертвых душ прошло. Никто уже не может торговать людьми, а тем более целыми селами. Болгария — свободная страна… вам ли доказывать это?

— Ты эту агитацию брось! Скажи прямо, зачем явился? Батраков набирать для хозяев?

Туча нахмурился.

— Да вы что? Запрещаете мне и домой приезжать?

Он думал только переночевать в селе, а утром вернуться на стройку и заявить, что никто из мужчин не согласен идти работать на завод. Ему хотелось поговорить с людьми, выразить сочувствие, дать волю своей неугасшей неприязни к заводу. Самому отвести душу и им дать понять, что он для них свой человек, их опора и что они всегда могут рассчитывать на него. Пусть знают, что он остался для них той единственной Тучей, которая, какие бы ветры ее ни носили, всегда будет оберегать родное село от зноя и пекла, что он не сдался и не думает сдаваться. Он надеялся, что они его поймут, оправдают — не идти же ему против решения партии. Так думал Туча дорогой, но сейчас, когда его окружили со всех сторон и так вызывающе, обнаглев, набросились на него даже его старые враги вроде Маслара, у которого когда-то национализировали мельницу, ему стало обидно. Улыбку, которая готова была заиграть на его губах, сковало морозом.

— Значит, подкупили тебя, а? — крикнул кто-то и грубо толкнул его в спину. — Сколько ж тебе дают за это в месяц?

— Три тысячи загребаешь небось!

— Маловато тебе платят за нашу землю и головы…

— Не плачьте! Повысят, если сумеет пустить по миру кооператив.

— Все вы такие: продажные души, карьеристы! За лакомый кусок не то что село, отца родного готовы продать. А тут хоть ложись да помирай! Только бы они с Солнышком жили, а нам и подыхать можно!..

— Так или нет, товарищ председатель? — обратился один к Дянко Георгиеву, который словно из-под земли вынырнул и оказался рядом с Тучей.

— Что тут у вас — собрание?

— Вроде, — ответил бай Дафин, который не знал, как быть: примкнуть к новому председателю или держаться старого.

— Пойдемте в правление, товарищи! — предложил новый председатель.

Подошла и молодежь.

— Нечего закрываться в канцелярии. Говорите здесь, при народе. Пусть Туча скажет, каким ветром его пригнало и кто его прислал?

— Никто меня не посылал, — соврал Туче, — пришел с женой повидаться.

— А-а, скрываешь! Смелости не хватает сказать! За спину жены прячешься?

И тогда Тучу прорвало.

— Хорошо! Давайте говорить начистоту! Никогда не прятался за чужие спины и сейчас скажу правду: да, я пришел набирать рабочих!

— Фью-у-у! Улю-лю! — раздались пронзительные свистки и улюлюканье.

Но Тучу уже было не остановить.

— Завод наш, социалистический, а не буржуя какого. Чего раскричались? Вперед надо смотреть! Нужно будет — и село перенесут.

— Село? Ишь, куда загнул! — гудела толпа.

— Товарищи! — крикнул Дянко Георгиев. — Что за безобразие? На кого орете? Постыдитесь! Охаиваете человека, который оставил здесь свою молодость! А что же вы сделаете со мной, приехавшим вчера? Убьете или зарежете? — Он смело наступал на разбушевавшуюся толпу. — Да вы знаете, кто вы после этого? Какие же вы товарищи? Чего прячетесь в темноте? Чего увиливаете?

Толпа угомонилась, хотя где-то в темных углах еще клокотала злоба, которая новому председателю была непонятна, необъяснима. Когда он приехал, все жалели о старом председателе. Тучу любили и часто ставили ему в пример. На заседаниях правления и в поле только и слышно было: «Туча бы этого не сделал! Туча знал свое дело! Этот председатель учится руководить на наших горбах! Как молодой необъезженный конь, горячится, и мы должны учить его ходить в упряжке». А сейчас вот набросились на Тучу, как на злейшего врага. Он не мог себе объяснить, почему дело вдруг приняло такой оборот — как дошло до того, что чужой человек защищает своего от своих же. Тучу же удивило не это. Его поразило другое: предполагаемый враг, новый председатель, оказался лучшим другом, чем те, кого он считал самыми верными, самыми надежными.

Дянко Георгиев проводил его до самого дома. Говорил он один, Туча шел молча.

— Мне нелегко, но тебе в сто раз труднее… Ты сейчас распят на двух крестах!

Это были мысли Тучи, но он услышал их из уст того, кого считал главным вдохновителем бунта.

— Знаю, что без индустриализации нашим крестьянам не жить богато, а все же тяжело смотреть на то, как мы разоряем целые села, уничтожаем сады и огороды, чтобы построить завод.

Это тоже были мысли Тучи, но высказывал их с болью в душе его предполагаемый враг.

— Я агроном, сын полей, и мне хотелось здесь, в этом селе, сдать свой экзамен, но по всему видно, я провалюсь. Попал в сложные обстоятельства, объективные условия таковы, что не только индивидуальными, но и массовыми усилиями ничего не изменить. Кооператив вынужден будет дышать одним легким. Ты лучше всех меня понимаешь. У меня такое чувство, что сам я остался с одним легким, а второе мне отрезали. Что делать? Я даже хотел ехать к тебе на завод. Дай мне совет.

Они подошли к дому. Жене Тучи уже было известно, как встретили ее мужа. Она открыла дверь растревоженная, но, увидев их вдвоем, вздохнула с облегчением:

— Входите!

Дянко стоял у крыльца, видимо, не собираясь входить в дом.

— Хорошо, что встретились. Я тоже хотел поговорить с тобой. Входи!

— Входите, входите! — забеспокоилась хозяйка. — Наш дом не прокаженный, не бойтесь.

Новый председатель еще ни разу не был в доме старого. Жену Тучи это беспокоило. Ее тревожило, что по селу ползли слухи, будто ее муж — карьерист, бросил село на произвол судьбы. И до нее добрались досужие языки. Особенно злы были бабы. Слова не давали сказать: «Знаем вас, не притворяйся! Скоро и ты махнешь на завод! Сегодня муж, завтра ты! Прорвы ненасытные!». Она чувствовала себя беззащитной. Как доказать, что муж работает на заводе не из-за денег, что на то есть приказ сверху. Сейчас, когда новый председатель переступил порог их дома, она подумала, что, может, наконец-то злые языки уймутся и оставят ее в покое.

На улице «прогуливались» любопытные — ждали, когда председатель выйдет от Тучи. О чем говорили оба председателя в эту ночь, какие планы кроили, никто так и не узнал. Утром, когда Туча вышел из дома и подался на завод, его сопровождал только бай Дафин.

— Ты ведь знаешь, какое мое здоровье. Считай, инвалид, не гожусь в рабочий класс. Ты мне найди что-нибудь такое — серединка на половинку, чтоб вроде и рабочий, и крестьянский класс.

— Ладно, бай Дафин! Назначим тебя путевым сторожем, будочником. Там, внизу, знаешь, где не останавливаются пассажирские поезда. Будешь махать флажком — вот и вся работа.

— Это хорошо! Это годится! Я, когда был обходчиком, часто туда захаживал: то за студеной водицей к источнику пойдешь, то просто так, покалякать с людьми, узнать, что нового. А иной раз и газеткой разживешься, так что я, можно сказать, уже имею стаж будочника.

— Решено! Глядишь, и у меня рука на будке будет.

Туча возвратился не таким хмурым, каким уходил в село, Он был счастлив, что хоть один человек был на его стороне. Не думая больше о вербовке рабочих, спокойно пошел к себе. Этой ночью что-то перевернулось в его душе. Он не знал, что именно, но чувствовал, что по его любви к родному селу нанесен удар. И не сверху, а снизу, руками людей, дороже которых не было. Ему казалось, что он их плохо знал…