Цветины луга

47

Был уже конец октября, а кукуруза еще стояла на полях. Лишь кое-где она была убрана и сложена в кучи. Несколько дней шли сильные дожди, и она уже начала преть. Еще один такой дождь, и пропадет весь урожай. На колхозном дворе тоже возвышались пирамиды неочищенных початков. Под навесом и просто на земле лежали неубранными горы кукурузных зерен. Их тоже мочил дождь. Казалось зерна, омытые дождем, весело улыбались солнцу, показывая яркие янтарные зубы, словно хотели сказать:

«Мы так хорошо созрели, в нас столько солнца, что нам не страшен и снег. Уберите с поля початки и ни о чем больше не думайте. Да только, видно, некому их очищать, а скотина сама нас найдет».

К общей радости, выслали было кукурузный комбайн, да он поработал один день и испортился. Обещали выслать еще один, но его перехватили где-то на пути в Орешец.

— Так и будет, пока не пришлют настоящего председателя. В том кооперативе председатель горой за своих, стоит, вот и получили комбайн. А нашего ищи свищи…

Народу подходило все больше и больше. Так стихийно возникло собрание.

— Бесстыдники! — набросилась Игна на приехавшего инструктора. — В свое время мы снопы, как детей, носили, зернышку на землю не давали упасть, в стога складывали, чтобы оно просохло как следует. Какая была пшеница! После молотьбы зерном, как дробью стрелять было можно… Когда перевозили, телеги половиками покрывали. Ты ведь, небось, помнишь, товарищ инструктор? Или уже забыл? Оно бывает, когда человека по службе повышают! Когда телегу разгружали, каждый колосок проверяли, чтобы зернышка на нем не осталось. Около молотилки руками землю подметали, точно куры, ногтями рыли: зернышко по зернышку подбирали. А сейчас? То комбайны опоздают с уборкой и все зерно на землю осыплется, то уберут недозревшим. Суши его потом, перелопачивай по амбарам! А в прошлом году, помните, как я плакала? Надо мной вся деревня тогда потешалась: «Видать, с ума сошла!». Да как тут с ума-то не сойти, когда прямо на улице рассыпали пшеницу для просушки? Дети на ней играют, разбрасывают, воробьи клюют. Все, кому не лень, тащили. Да что там толковать! Сами себя разоряли. И сейчас тоже. Добрую треть урожая теряем. И никто глазом не моргнет. Почему же это? Вот я теперь молчу, а вы мне ответьте!

Инструктор, весь в пыли, стоял и смотрел на собравшихся людей, и тоже молчал.

— Если один ворует, а другой спокойно смотрит, то как же это назвать? Он тоже вор? Если один разбазаривает добро, а другой ему не мешает, он тоже растратчик. Нет, что ни говорите, а брадобрей за зерно болеть не будет. Разве только за свое. А вы тут парикмахеров разных навезли, жестянщиков, да точильщиков, а потом удивляетесь, почему ничего не выходит? Работают, да только каждый о городе да о семье своей думает. Да зерна им и дела нет! Начальство, если оно на высоте, должно навести порядок.

— Оставь его, оно у нас с фабричным дефектом. Ты лучше скажи, как с кукурузой быть?

— Отдайте нам наши кукурузные комбайны, не то все будет, как в прошлом году, — скорее прошипела, чем сказала Игна, и направилась к школе, где ее встретила учительница Савка, заменившая Мару.

Школьники сельской школы вместе со студентами техникума с песней прошли по деревне и рассыпались по полям. Ученикам младших классов поручили очищать початки. Это была работа не трудная. Ребята расселись на земле и стали очищать початки. Учителям не надо было показывать детям, как это делать. Крестьянские дети умеют это делать сызмала, да и не только это. Савка, подобно квочке, сидела на вершине кукурузного холма и прямо оттуда бросала очищенные початки в телегу. Детям это явно понравилось и они начали ей подражать. Но получалось так, что они то ли по неловкости, а скорее всего нарочно бросали не в телегу, а друг в друга. Вскоре озорники покрылись с головы до ног золотистым кукурузным шелком. Очищая початки, они не отбрасывали в сторону беловатые листья, поэтому вокруг них выросла большая гора листьев. Дети с удовольствием восседали на них, как в мягких креслах, и вдыхали их сладковатый терпкий запах.

Подошла Игна и, увидев их радостные, вымазанные лица, воскликнула:

— Что это вы вымазались, точно поросята?

— А нам так хорошо, — ответили они дружным хором.

И все же Игна усмотрела в этом непорядок. Ловко орудуя вилами, она начала сгребать листья в большую кучу.

— А ты куда смотришь? — прикрикнула она на сторожа. — Это твое дело… — и передала ему вилы, чтобы он закончил работу.

— Отбери початки позеленее и свари их детям в котле. Пусть полакомятся.

Услышав это, ребята дружно стали выбирать из кучи зеленые початки и предлагать их сторожу.

— Вот этот, этот!..

Дед Гунчо, который то и дело поднимал свои редкие брови, щурил глаза от солнца, хитро улыбаясь, обратился к Игне.

— Хорошо ты это придумала, да только где взять котел?

— У нас дома есть, — вскочила одна из девочек и собралась бежать домой.

— Ну, если у тебя заболела поясница и ты работать не можешь, сбегай за котлом.

— Да не в котле дело. Огонь опасно разжигать. Поле можем поджечь, если кукурузу варить станем.

— А электрическую плитку не хочешь? Было бы что есть, а сварить дело немудреное. Вроешь в землю две палки с рогатками, наденешь котел на перекладину, вот тебе и все.

— Ой, как бы председатель не заругался. Надо бы его спросить, а то…

— Ну и беги тогда на завод, буди своего председателя. И что вы за люди такие бесчувственные! Дети ведь это, понимать надо. Я здесь сегодня председатель, я приказываю. Вот и весь мой сказ!

Игна носилась от одной кучи к другой, не чувствуя ног. Стоял жаркий день, солнце палило немилосердно. Раскрасневшаяся от солнцепека и быстрой ходьбы, Игна направлялась сейчас на самый важный участок, туда, где еще не была убрана кукуруза. Грузовики, на которых приехали студенты, отвозили очищенные початки. Двигались медленно, тяжело, потому что над бортами были сооружены шириной в две доски дополнительные ящики, образовавшие как бы второй этаж. И все это было, до краев загружено початками.

Игна, быстро подсчитав про себя сколько все это весит, подумала, что если бы это были обычные грузовики без ящиков, то, наверное, их понадобилось бы не менее двадцати.

Она с радостью смотрела на машины. Ей было легко на сердце, но где-то там, глубоко в душе, она затаила тревогу о Сыботине.

Неубранное кукурузное поле представляло нерадостную картину. Грязная и обтрепанная кукуруза была скорее похожа на бедных крестьянок, тех, что предлагали на базарах свой товар, мало веря в то, что богатые, его купят. Из оголенных початков словно с мольбой о помощи выглядывали светлые янтарные зерна. Они были похожи на крестьянских девушек со здоровыми, прогретыми солнцем лицами, с чистыми зубами и шелковистыми волосами. А как бы они преобразились, если б только кто-нибудь на них посмотрел! Они словно вздрагивали всем телом, пытаясь оттолкнуть друг друга, когда мимо проходил человек. Казалось, будто они шепчут: «Посмотри же на меня. Возьми с собой! Ну, откинь мне волосы, посмотри в лицо!»

Некоторые из них безнадежно склонили свои длинные шеи, приникли к земле. Листья, похожие на ленты в девичьих косах, резали нежную кожу. Все кукурузное поле, покрытое серой пылью, стояло в томительном ожидании.

Боль, которую Игна всегда испытывала при виде неубранного поля, мгновенно исчезла. Незачем теперь идти к председателю, они справятся и сами, без него.

Радостное оживление, шутки-прибаутки студентов из техникума, среди которых была и ее Яничка, разогнали черные тучи на душе Игны. Девушки, заливаясь звонким раскатистым смехом, кидали початки, которые, точно голуби, носились в воздухе и падали на землю. Игне однажды довелось слышать, что где-то в Болгарии люди называют початки голубями. И вот сейчас, наблюдая, как взлетают золотистые птицы с растопыренными крыльями-листьями, подумала: «А сравнение-то ведь меткое». И действительно, казалось, целые стаи голубей носились в воздухе.

На вчерашнем забытом, онемевшем было поле вдруг сразу стало шумно и весело. Юность оживила его. Даже Тонкоструец где-то там, внизу, казалось, повеселел от их песен и визга. Теперь туда пришла вода. На насыпи зазеленели молодые, стройные, как девушки, молодые деревца. Раньше здесь было сухо и голо — хоть шаром покати, а сейчас весело журчат потоки воды, славя радость коллективного труда.

— Ну как? — спросила она парней в застегнутых наглухо куртках с маленькими поблескивающими на солнце эмблемами — серпом и молотом — на форменных фуражках.

Они стояли перед тонкими кукурузными стеблями, словно перед девушками, не зная, как к ним подступиться. Один вертел початок, точно вил веревку, другой с силой отламывал его от стебля. Игна, улыбнувшись, ласковым материнским голосом сказала:

— Не так, милые, не так, родненькие! — Она ловко схватила стебель, слегка нажала на початок пальцами, и он, издав тихое «кряк», упал в ее ладонь, точно сорока из гнезда. За ним второй, третий. Игна быстро отрывала початки. Будто каким-то невидимым, только ей знакомым движением повертывала волшебный ключик, после чего золотистые «голуби» вспархивали вверх один за другим. Она всем объясняла, показывала, ласково наставляла.

Ребята смотрели на нее, как зачарованные.

— Хорошо, тетя Игна! Спасибо! Все будет сделано, товарищ председатель, — поспешил заверить ее один шутник.

— А вы не смейтесь, ребятки! Так оно и будет…

И ее голос зазвучал на поле еще увереннее.

— Только полегче, осторожнее. Не бросайтесь хлебом. Это ведь наше добро.

— Фураж это, тетя Игна! — поправили ее самые смелые. — Их можно есть вареными или жареными только в стадии молочной зрелости. А сейчас они годятся разве только для свиней.

— Всяко бывает, детки мои! Не дай бог, все может случиться. А лучше кукурузного хлеба не было. И его не все имели… Не приведи господь, чтоб такие времена опять наступили, — тяжело вздохнув, закончила свою речь Игна.

Ребята замолкли. А Игна, жадно слушая шутки молодежи, пошла дальше проверять работу других групп. Да, это были уже новые люди, люди новой Болгарии. Нет, не заставить их жить и думать по старинке.

— Тетенька, здесь машинами бы надо, — услышала она голос за спиной, — работаете, как при царе Горохе!..

— Тише, ты! Это же мать Янички, — одернули его девушки.

Парень умолк. Игна не обратила на это внимания. «У них свои думы!» Никого не спрашивая, она глазами искала Яничку. Игна шла по полю, как хозяин — распоряжалась, шутила, подбадривала. Ей казалось, что вот-вот мелькнет раскрасневшееся от работы лицо ее Янички, старающейся показать другим, как нужно работать. Но ее что-то не было видно. Игна начала беспокоиться. В голове зашевелились нехорошие мысли, черные, точно вороны, с карканьем летающие над неубранным полем.

«Как бы этот парень не затащил ее куда-нибудь вниз, к Тонкоструйцу», — с тревогой подумала Игна. И в этот момент какая-то девушка, пятясь назад, наступила ей на ногу.

— У-у, — оттолкнула ее Игна. — Не стыдно тебе?

Девушка обернулась и она узнала в ней свою Яничку. Та просто растерялась, не зная, что делать. Это молодой Туча, прицеливаясь в нее початком, заставил ее отступить. Заметив Игну, парень тоже смутился, незаметно бросил початок на землю, открыл рот, словно хотел что-то сказать, да так и застыл, поблескивая двумя рядами ровных белых зубов.

— Ты что это? — Игна строго пожурила дочь. — Вас для чего сюда привезли?

— Он, мама, пристает ко мне!

— Я пристаю? — воскликнул молодой Туча. — Ты лучше скажи тете Игне, кто первый полез. Кто мне сказал, что я и одного початка не стою?

— У-у, негодница! — зло процедила сквозь зубы Игна, а сама подумала: «Вся меня, паршивая девчонка!».

— А ну-ка, сейчас же принимайтесь за работу. А ты иди к подружкам, — подтолкнула она Яничку, — нечего прятаться от них!

Пока Игна ругала Яничку, молодой Туча убежал. Точно вор, пригибаясь к земле, незаметно исчез из глаз Игны. Мать вела Яничку как под конвоем, время от времени подталкивая ее локтем.

— Только ты не работаешь. Не стыдно? К парням пристаешь.

— Он сам первый полез!.. — потом, после небольшой паузы, приглушенным голосом сказала. — Говорит, что папу выгоняют с завода и посылают укреплять кооператив.

— Не твоего это ума дело.

— А почему его отец не может приехать и помочь этому паршивому кооперативу?

— Не твое это дело говорят тебе! Поняла? С каких пор вы стали вмешиваться в дела старших? Да еще снимать и назначать председателей! Молоко еще на губах не обсохло, а уже командуют!..

Яничка шла молча, но по тому, как она теребила сатиновый фартук, по движениям ее рук Игна поняла, что дочь сдаваться не собирается. Когда они подошли к подругам, Яничка повернулась и сказала:

— Ты иди! Прошу тебя, не позорь меня!

Игна остановилась.

— Смотри ты на нее! Это ты сама себя позоришь. Вместо того, чтобы показать подругам пример, чтобы все увидели, как работать надо, она шуры-муры заводит…

— Долго мы так работать будем? Нет теперь батраков. Сами должны справиться. Нечего труд детей использовать…

— Вот ты куда гнешь! Да еще и политику под это подводишь?

Яничка быстро отошла от матери и присоединилась к подружкам. Как это часто бывает в таком возрасте, девушки, которые уже давно наблюдали за происходящим, поняв, что ей попало от матери, разразились звонким смехом. Но ведь смех девушек, как ветерок: прошелестит и затихнет. Игна дождалась, пока они кончили смеяться. Понаблюдав немного за дочерью, она отошла, довольная тем, что подружки встретили ее дочь насмешкой. Теперь уж, наверное, зарубить себе на носу.

Срывая початки и собирая их в фартук, Игна добралась так до конца поля и там высыпала все в общую кучу. По пути она часто останавливалась — то початок подберет, то стебель поднимет, то сорняк сорвет, бормоча при этом: «Смотри, какой бурьян. И, вроде, копать не копали, а след оставили». А там камень попался, и она убрала его с дороги. Мужчины, увидев, как Игна отбрасывала тяжелый камень, рассмеялись: «И откуда у нее столько сил берется, что даже на пустяки хватает?» Но Игна не из тех, кто может спокойно смотреть на неполадки. Если увидит на черешне сломанную ветку, с сожалением подумает:

— Вот ведь какие еще есть люди, испортили дерево, а оно-то ведь на следующий год плоды принесет.

Если заметит, как вода вытекает из канала оросительной системы, то такой шум поднимет:

— Смотри ты на них! Лень одолела, не могут пойти проверить, все ли как надо. Сидят и ждут воду! Полдня ждать будут. Откуда воде знать, куда ей течь. Она еще не прирученная. За ней следить нужно!

Вот и сейчас, она с таким же усердием срывала початки и складывала их в фартук, оставляя за собой белые, словно голубиные крылья, листочки и ломкий, как смех, звук.

Украшенная кукурузным шелком и покрытая пыльцой, с приставшими к груди листьями, словно кукуруза решила наградить ее медалями, Игна дошла до Посфаровой груши, остановилась и глазам своим не поверила.

— И ты здесь?

Перед ней у огромной кучи кукурузы сидела учительница Мара. Сюда приходили сборщики и высыпали корзины с початками или же просто прибегали попить воды. Вблизи, на поляне, виднелись палатки. Поднимая столбы пыли, отъезжали автомашины, доверху нагруженные кукурузой. Мара вместе с другими учительницами очищала початки. Мужчины — преподаватели техникума, как и студенты старших курсов — выносили и грузили собранные початки. Здесь было тихо. Не было слышно ни шуток, ни задорного смеха, ни песен.

— А где наш председатель, хотела бы я знать? — спросила Игна, не обращая внимания на то, что Мара краснеет от стыда.

— Наверное, на собрании задержался… Завод скоро пустят, вот они и заседают…

Игна качнула головой, как бы соглашаясь с этим, но кивок ее был таким незаметным, а взгляд столь выразительным, что нетрудно было понять, о чем она сейчас думает: «Знаем мы эти собрания. Только и смотрит, как бы удрать. Ведь вот до чего довел, детей пришлось звать на помощь. Ему, небось, и в глаза людям смотреть стыдно».

Мара нервно вертела в руках очищенный початок. Ей было стыдно смотреть Игне в глаза. Она чувствовала себя униженной. Ей было больно за мужа. Она пришла, чтобы своим присутствием хоть как-то выгородить его. Игна посмотрела на Мару и без слов поняла ее боль и страдания. Ей стало жаль Мару. Как-никак родственница! И она поспешила перевести разговор на другую тему.

— Какая засуха была, а урожай хороший вышел. А если бы поливали, початков было бы куда больше… Ну, ничего! И это пока неплохо. Только, если бы наш председатель… — и прикусила язык.

Опасаясь, как бы ее слова еще больнее не задели Мару, она снова перевела разговор:

— Это не так уж плохо… Только больше так нельзя. Если и в следующем году так работать будем, дела наши будут еще хуже.

— Тогда завод начнет выпускать и дождевальные машины, не только сеялки и кукурузоуборочные комбайны. Вам станет гораздо легче, — вмешалась в разговор одна из учительниц.

— Дай бог, дай бог! — ответила Игна и по привычке покачала, головой, выражая сомнение.

В этот момент со стороны Вырла раздался гудок. Казалось, где-то там взревел гигантский бык, за ним второй, третий, четвертый — ревело целое стадо обезумевших быков.

— Смотрите… завод… завод пустили! — зазвучали ликующие молодые голоса.

В воздух полетел початок. Студенты бросали их вверх, точно шапки. Они порывались бежать, спотыкались и падали, снова поднимались к восторженно смотрели туда, где разноголосые сирены разрывали своими звуками голубое небо, а трубы, словно бесшумные орудия, выбрасывали в небо клубы дыма, стараясь низвергнуть недоступную для них доселе обитель богов. Мирная тишина села вдруг исчезла, пропала в трещинах разверзшейся земли, свернулась, как испуганная птица, и отлетела куда-то к Опинчовцу.

— Завод работает! Ура-а!

За Вырлом поднимался столб дыма. В его клубах взлетали вверх искры. Небо пылало оранжевым пламенем. Солнце раза два пыталось было выглянуть, рассеять дым, поднимавшийся с земли, но лучи всесильного властелина вселенной были не в силах победить огненную стихию, созданную трудом людей. И в первый раз люди увидели, как земля победила в борьбе с небом и солнцем. Студенты техникума, которые учились управлять машинами, извергающими огненную стихию, и дерзнувшими поспорить с небом и солнцем, не могли оставаться безучастными.

— Что же мы стоим здесь? Завод пустили! — выкрикнул кто-то громким, прерывающимся от волнения голосом. Этот крик послужил для всех призывным сигналом. Юноши и девушки бросились бежать.

— Стойте, куда вы? Это же проба!!! Стойте! — вскочила со своего места Мара и замахала руками.

Но никто не услышал ее… Если тогда, при закладке первого камня на Цветиных лугах, ей удалось остановить обезумевшую толпу, то сейчас голос ее прозвучал глухо и одиноко. Игна увидела в группе бежавших Яничку и вскочила, словно ее ударило током. У нее не было времени кричать… Она схватила очищенный початок — оружие, поданное ей самой землей, и бросилась за убегающими.

— Стой, стойте! — кричала она им всем. — Яничка, стой! Яничка, остановись!

Но Яничка не слышала голоса матери. Завод гудел, и они летели, послушные его призывному зову. Кто в этот торжественный миг мог остановиться, остаться в поле, чтобы заниматься початками? Не было такой силы, которая могла бы их удержать…

— Яничка! — кричала Игна, но рев сирены заглушал ее голос, и она пришла в ярость.

Ей было страшно. Люди убегали, оставляя на поле хлеб. Ведь в любой момент мог пойти дождь и тогда все пропало. Могла ли она такое позволить? Тогда зачем они приехали? Кто посмел побежать первым? Кто оторвал людей от села, от земли? Да, так и есть. Первой побежала ее дочь. Ее Яничка неслась впереди, расставив руки, словно готовясь взлететь. Юбчонка задралась, а она мчалась, только коленки сверкали. Она забыла о матери, не слышала ее крика. Она предала ее, предала свою мать…

— Яничка! — что есть силы в последний раз крикнула Игна и охнула от боли. — А-а-а, да как же это так? Ну погоди, я покажу тебе, как родную мать ослушаться, оставить одну.

Игна еще больше напряглась и понеслась, как ветер. Она должна непременно остановить дочь, задержать ее, помешать ее бегству от земли. Игне уже было лет тридцать пять — тридцать шесть. Многое она повидала, многое пережила. И голод, и холод, и невзгоды. Прежних сил у нее уже не было. Страдания избороздили лицо морщинами, прогнали румянец с ее щек. Однако в эти минуты она снова почувствовала себя молодой, словно ей помогала сама земля, по которой она бежала. Казалось, стоит ее ступням коснуться земли, как вся она сразу же наполнялась живительной силой, чтобы бежать все быстрее и быстрее.

— Вот вы какие? Сейчас я вам покажу!.. — кричала она и неслась, словно вихрь.

Ей был знаком каждый куст, каждый ухаб, каждая выбоина на дороге, где студенты спотыкались и падали, теряя силы. Игна, как разъяренная тигрица петляла, перескакивала через канавы и неудержимо неслась вперед. Она настигла группу и уже почти догнала дочь, но и той эти места были знакомы не хуже матери. Ведь все ее детство прошло здесь. Что для молодости препятствия? Земля так и стелется под ноги; бугры исчезают, холмы становятся ниже, кусты наклоняются, а камни скатываются с их пути. Земля под их ногами гибкая, послушная. У молодых есть крылья — если захотят, могут полететь. Но Игна не могла примириться с этим, допустить, чтобы дочь обогнала ее. Она все еще считала ее ребенком, обязанным бежать к матери по первому зову. А дочь не только увлекла всех за собой, но даже после того, как почти все уже остановились, продолжала мчаться вперед.

Все кооператоры приостановили работу и с изумлением смотрели на поединок матери с дочерью. Яничка бежала впереди и время от времени оглядывалась назад, на мать. Ей уже было трудно дышать, она устала, но не останавливалась. Бежала, как на стадионе во время соревнований, словно ее ожидала награда за то, что обогнала свою мать. Яничка понимала, что в техникуме ее непременно обвинят в нарушении приказа, в дезертирстве и провале плана уборки, что никто за нее не заступится. Даже учителя, даже учительница Мара, хотя она ей и родня.

Девушка неслась вперед, как вихрь. Мать временами приближалась к дочери, но сильные струи воздуха мешали ей, словно нарочно отталкивали. Они бежали, как бегуньи, как соперницы, устремившиеся к финишу, к одной и той же цели.

— Стой дочка! — задыхаясь, кричала Игна. — Остановись, не срами меня.

Но Яничка не останавливалась, окрики матери подзадоривали ее и от этого ей становилось веселее. Казалось, непослушная шалунья играет с матерью.

— Держись, Яничка, держись! — подзадоривали ее товарищи.

Игна изнемогала от усталости. Ее ноги налились свинцом, а девчонка продолжала бежать, как серна. Яничка уже ничего не слышала — ни окриков матери, ни смеха товарищей. В ушах звенело. Она знала одно: все смотрят на них и ждут, кто победит. Ей казалось, будто все ей кричат: «Беги, Яничка, беги! Яничка, поверни налево… теперь направо! Браво, Яничка! Еще немного, Яничка! Ха-ха-ха! Браво, молодец…» Яничка слышала эти крики, они подбадривали ее, и она все больше и больше отрывалась от матери. Игна уже видела себя побежденной, опозоренной и униженной, отступившей перед молодостью. Ей вдруг показалось, что в этом состязании — развязка ее собственной судьбы. Победа завода и гибель села. Собравшись с последними силами, она сократила просвет, отделявший ее от дочери, и бросила в нее початок. Он угодил Яничке в голову. Девушка упала. Потом медленно поднялась, хотела бежать дальше, но остановилась. Мать стала перед нею…

— Будешь мне бежать? От родной матери?..

Девушка попыталась было улыбнуться, побледнела и… упала наземь.

— Яничка умерла! — закричали студенты, бежавшие за ними.

— Разрыв сердца! Сердце не выдержало!

— Мать, это мать ее убила! — послышались голоса, однако никто не посмел дотронуться ни до Янички, ни до Игны.

Все замерли в оцепенении.

— Будешь мне бегать, а? — с гордостью повторяла Игна тоном победительницы. Игна, конечно, знала, что ничего страшного с дочерью не случилось. На ее щеках алел румянец, в нежной девичьей руке, которую держала мать, стучала кровь.

— Ну-ка, вставай! — приподняла она Яничку. Та быстро вскочила, пригладила волосы, одернула юбку и, застыдившись, отвернулась.

— Пойдем, дочка! Работать нужно! Кукурузу убирать, а то ведь дождь может пойти! Знаю я, о чем вы думаете! Я все знаю! Вам скажут, вы и на луну полетите, да только земля есть земля. Она своего требует.

Сирена больше не гудела. Словно Игна, швырнув початок, остановила и ее. Медленно, понуро, все время оглядываясь назад, молодежь возвращалась на поле. Завод перестал дымить, огненные всполохи уже не озаряли небо, и оно больше не казалось таким оранжевым. Рассеялся дым. Из оврагов, кустов и рощ снова выползла тишина. Сельская тишина, напоенная ароматом целебных трав. Игна шла позади всех. Как воевода, потерявший в огне сражения саблю и теперь продолжающий судорожно сжимать оставшуюся в руке рукоятку. И только когда студенты скрылись в высокой кукурузе, она с сердцем отбросила остатки початка. Мара, расстроенная, оставалась на своем месте. Глаза ее были полны слез. Игна, подойдя к ней, устало повалилась на землю и сказала:

— Нечего ее жалеть. Я ей мать, и она должна помнить это.

— Да, ты права, Игна, — как бы про себя сказала Мара, не в силах объяснить, почему она так болезненно восприняла случившееся.

А Мара все время с напряженным волнением наблюдала за этой обыкновенной деревенской женщиной, готовой, казалось, пожертвовать всем, даже жизнью дочери, но не допустить бегства людей от земли. Все это заставило ее вспомнить о муже. «Где он сейчас? Что делает? У него уже не осталось ни капли мужества. Да, он перерезал вены, которые связывали его с землей и людьми…» Только сейчас она поняла, что муж ее в сущности никогда не любил ни этих людей, ни земли, ни кооператива. Для него они были лишь ступеньками, по которым он мог подняться вверх или же сойти вниз. Сейчас она воочию убедилась, насколько он чужд этой земле и этим людям. Да, ему непременно нужно уйти отсюда, бежать. Теперь она понимала его страстное желание устроиться на заводе — где угодно и кем угодно. А это еще больше рвало нити, которые связывали ее с ним. Муж казался ей теперь жалким и беспомощным. Но имеет ли она право оттолкнуть его от себя? Эту затаенную муку она скрывала и от Игны. Нет, никто, кроме нее самой, не должен об этом знать. Да разве такое скроешь? И слезы одна за другой поползли по ее щекам.

— По сыну соскучилась? — спросила Игна. — Иди, иди, покорми его. Я побуду здесь, присмотрю за твоей оравой.

— Нет, это я от радости, Игна. Хорошо, что ты такая сильная… — и не закончила фразу. Ей хотелось сказать, «как хорошо, что теперь ты здесь председатель». А потом подумала, что не стоит об этом говорить. Это и без слов было ясно всем…