Цветины луга

44

Когда заводские приехали в Опинчовец, туда собралась вся деревня. Пришли и стар, и мал. Они смотрели на разбросанные повсюду черные водопроводные трубы и убеждались, что нету них больше Опинчовца. Некоторые со злости пытались столкнуть трубы ногами под откос. Народ гудел. Особенно шумно было там, где появлялся главный инженер. Куда бы он ни пошел, перед ним вставала стена людей. В лесу, на поляне, собрался народ, как на народный суд. Первыми начали, как всегда, женщины.

— Если и это у нас отберете, тогда лучше и нас на завод забирайте!

За ними подняли свои герлыги чабаны.

— Послушай, инженер, мы всегда думали, что ты человек добрый, а ты, выходит, похож на Солнышко. Скажи нам правду! Не молчи! Тот хоть и крут и глуп был, а действовал прямо, так что при случае мы всегда могли посторониться, как от бешеной собаки. А тебя и понять-то невозможно. О чем думаешь, чего хочешь? Что, разве у вас во Фракии все такие скрытные?

Инженер молчал, улыбаясь.

— Чего ты смеешься? До каких пор это будет продолжаться? Тогда, на Вырло, подняли нас, как на пожар, сюда перебросили, а теперь вот…

— Он за прошлое вины не несет. Он и сам натерпелся от Солнышка.

— Если тогда не был виноват, то сейчас не должен так поступать. Если не нас, так хоть скотину пусть пожалеет. Куда мы ее сейчас поведем? Овец трогать нельзя. Они ведь уже котные.

— А нас куда отправите? Как мы жить будем?

Инженер смотрел на людей, читая в их глазах недовольство, злобу, и не знал, как пробить эту стену ненависти. Поступить так, как Солнышко на Вырло и перед школой, он не мог. Инженер прекрасно понимал, что насилие порождает насилие, озлобляет людей, пробуждает и сплачивает силы отрицания и разрушения.

— Где председатель? — спрашивали друг друга люди.

— За юбку жены держится. Ребенка купает.

— Есть у нас председатель или нет?

— С тех пор, как Мара родила, нету…

Инженеру казалось, что этими возгласами они бросают камушки и в его огород. Мара родила в его кабинете, он помог ей устроиться при заводе и с тех пор председатель стал бывать на селе наездами. Все его внимание было поглощено семьей.

— Он ведь рано не может теперь приезжать. Вот накормит ребенка и приедет. Чего вы хотите, девяти-то еще нет! — сказал кто-то, пытаясь шуткой разрядить атмосферу, но люди не унимались.

— Он сюда как инструктор приезжает, а не как председатель.

— Тогда мы ему гонорар платить будем, как советнику, а себе выберем нового, своего председателя, который защищал бы наши интересы, с нами вставал, с нами ложился. А этому что? Ему хоть трава не расти!..

Инженер разговаривал с техниками, которые что-то измеряли, время от времени заглядывая в план строительства. Он хорошо знал характер орешчан и выжидал, пока они выскажут свою обиду, тогда с ними легче будет договориться. А если сейчас начать возражать, то их души, многолетними страданиями, вспыхнут, как сухостой. Он помнит, как на его родине, во Фракии, в детстве из-за пустяка сгорел целый лес. У одного врача в Родопах была небольшая дачка, где он обычно жил летом. Однажды он решил сжечь сухую траву. День был тихий и безветренный, лес был далеко. Поджег и пошел заниматься своим делом, а искра, точно змея, подобралась к лесу, и участок в пятьдесят гектаров сгорел дотла. Три дня и три ночи горел. Он сам вместе со всеми ходил его гасить. Но ничего нельзя было уже сделать. Пожар вспыхивал то в одном, то в другом месте. Доктор за это поплатился своей жизнью. Умер от страха. Сердце, говорят, не выдержало.

Инженер вспомнил этот случай и решил не возражать крестьянам. Ему казалось, что если он начнет объяснять, а тем более, возражать, то его слова, подобно искрам, будут передаваться от одного к другому и зажгут злобой всю деревню. Поэтому он молча занимался своим делом, но голоса людей звучали все ожесточеннее и это напоминало ему другой случай, который произошел с ним не так давно: свой первый приезд на орешчанскую землю. Там, где сейчас завод, были Цветины луга и крестьяне тогда забросали его комьями земли.

Вопрос об Опинчовце он готовил давно, советовался и с Тучей, и с Сыботином и другими орешчанами. Он рассчитывал, что рабочие завода лучше всего смогут подготовить своих близких. Но знал он и другое, что согласие, данное наедине в кабинете, может не устоять против общей воли людей. Так оно и случилось.

Инженера тревожило то, что люди эти по-своему были правы и сейчас трудно было им доказать, что все это делается для их же счастья. Многие из них примирились с заводом. Им больше не мозолили глаза ни буровые вышки на Вырло, ни бассейн на Тонкоструйце, ни мост и асфальт. Примирились ли они с этим или поняли наконец, что жизнь становится лучше? Он знал крестьян, ему было прекрасно известно, как медленно, недоверчиво, постоянно озираясь назад, двигаются они вперед. Если за процессом развития мировоззрения крестьян будет наблюдать человек, не знающий их душу, ему покажется, будто они остались теми же, что они топчутся на месте, точно солдаты, выполняющие в пол-ноги команду «На месте шагом марш!». Но хотя у них была медленная, воловья поступь, они все же двигались вперед. Перешагнут через препятствие и сделают шаг вперед. Но подобно волам, которых умело подгоняет добрый хозяин, делают это, подчиняясь чужой воле. Вот и сейчас. Они уже знали инженера, прислушивались к его голосу, привыкли к тем ударам, которые им наносил завод. Надо только уметь дать направление, и они сразу же пойдут туда, куда нужно. А если наброситься на них с криком и руганью, они могут все перевернуть, распотрошить и уничтожить. Он еще не считал себя хорошим руководителем. Да и они все еще не считали его своим. Они ненавидели Солнышко, а ведь он стал его преемником, и ему казалось, что это породило в них известное недоверие к нему. Он убедился, что за эти два года и Дянко Георгиев не смог стать хорошим хозяином. У крестьян есть какое-то шестое чувство, у них на начальников глаз наметан. Они видят их насквозь. Это-то чувство и помогло им понять, что Дянко боится Солнышко, что он не выдержал и капитулировал, хотя сами, своими глазами они этого и не видели. Дянко всегда находил с ними общий язык, защищал их интересы. Перед ними он никогда не проявлял ни трусости, ни отсутствия воли. Но они почувствовали его надломленность и теперь, что бы он ни говорил, не верили ему. Дянко действительно стал здесь гостем. А все потому, что мыслями он был теперь на заводе, с женой и сыном, а сюда наезжал, точно какой инспектор.

Инженер понимал, что даже если бы Дянко и был сейчас здесь, то ничем бы не смог ему помочь. Никто бы его не стал слушать. А что может быть страшнее для руководителя? Дянко сам убил веру в этих людях. И главный инженер, который противился его переходу на завод, сейчас понял, что Дянко Георгиев здесь уже не сможет работать. Размышляя об этом, инженер с горечью подумал о том, сколько честных, преданных делу народа борцов было сломлено проклятым насилием и превращено в старательных и выслуживающихся перед начальством чиновников. Такие люди перестают быть творцами, они просто отбывают повинность.

Инженер нарочно обошел с техниками почти весь Опинчовец. Ему казалось, что за это время потоки тревожных голосов уймутся. Но голоса не смолкли, они преследовали его повсюду, разлетались через леса и холмы на все четыре стороны, разнося муку людскую во все уголки, но не утихали, а напротив, звучали в осенней тишине все яснее. Мука эта вырывалась то горьким плачем по последней землице, то жарким, пронизывающим, словно ток, гневом, и когда инженер опять вернулся на то место, где должны были строить первый дом, мутные потоки уже слились в одно и залили все вокруг.

— И ты, выходит, такой, как Солнышко, — кричали ему. — Душу из нас хочешь вынуть!

— Не дадим здесь дачи строить для вас и ваших детей!

— Вы еще не нажрались? Мало вам? И так у нас все отобрали! В землю закопать нас хотите, а на нашей могиле курортов себе понастроить!

— Да когда же этому будет конец?!

Инженер чувствовал себя беспомощным. Напрасно он смотрел на всех добрыми глазами миротворца. В такие моменты, когда люди задеты за живое, добродушие не помогает.

И как раз тогда, когда он был уже окружен крестьянами и чувствовал себя в их власти, разъяренный рев толпы заглушил гудок грузовика. С него соскочила Игна Сыботинова. Никто ее не ждал. Она выгнала женщин, которые ходили ее уговаривать вступиться за интересы села, а теперь вдруг нагрянула сюда сама. Инженер, занятый своими мыслями, хотя и видел ее вчера, тоже забыл было о ней. Как же так? Его поражала всегда ее жизнестойкость, стремление до всего докопаться. И почему это вдруг он забыл о ней? Может быть, потому, что то, за что она боролась, сейчас стало знаменем всей деревни и так заполонило все его мысли, что там не осталось места для Игны?

Для него она была последней ярой защитницей деревни. Все остальные, так или иначе, должны были сдаться. А она останется единственной несгибаемой заступницей за землю. Все покорятся своей участи и рассеются по городам, она одна останется верной хранительницей сельской чести.

«Пока есть земля, будет и деревня», — утверждала она.

— Тебя как будто сам бог послал, Игна! — восклицали женщины, всплескивая руками.

— Помоги нам, сестрица, а то мы пропали!

Они привыкли видеть Игну всегда суровой, непреклонной, готовой отразить любое нападение. Крыстьо Туча совсем не оправдывал своего имени. Может быть, кто-то из его предков и был бунтовщиком, поэтому и прозвали его Тучей, но сам Крыстьо был человеком добродушным и на редкость спокойным. Мрачным и злым его видели не более двух-трех раз в году. Тогда в нем отзывалась далеким эхом кровь его буйных предков. Не ему, а Игне больше бы подходила фамилия Туча. С тех пор как началось строительство завода, она постоянно была настороже и, подобно грозной темной туче, неслась по деревенскому небу, готовая разразиться градом тяжелых, как свинец, слов. Главный инженер решил, что сейчас она направит свои громы и молнии против него.

— Отбирают у нас Опинчовец, Игна. Дачи себе здесь строить будут. Видишь, уже и трубы привезли. Воду себе доставать будут. И не куда-нибудь, а прямо в дома проведут.

Но Игна на этот раз не торопилась, она не вспыхнула сразу, как сухая солома, а только крепче сжала губы, сдерживая рвущиеся с них резкие, острые, как осока, слова. Она до боли закусила нижнюю губу. И, обведя глазами людей, с надеждой ждущих ее помощи, подошла к инженеру и спокойно, как со старым знакомым, поздоровалась:

— Здрасте!

Она даже первая подала ему руку. Все переглянулись. Игна поздоровалась с ним, как с человеком, который хорошо ее знает и уважает.

— Завод заводом, а без деревни тоже нельзя, — сказала она и глянула инженеру прямо в глаза, ожидая, что он скажет в ответ.

Инженер, сознавая всю ответственность за свои слова, тут же откликнулся:

— А как же иначе? Человек без земли не может, а завод — что человек: и у него под ногами должна быть твердая земля.

— Каменных ступеней не хватает, а? И воздуха ему мало, не хочет глотать дым!

Крестьяне восприняли слова Игны, как обходной маневр, и теперь выжидали, уверенные, что их Игна найдет уязвимое место в душе инженера и обрушит на него свой удар. Все с восхищением и тревожной приподнятостью следили за малейшими изменениями ее лица, выражением глаз.

— И курильщики любят чистый воздух. На свежем воздухе лучше всего курится, — ответил ей инженер. — Вы что же, своих мужей выгоняете за то, что они курят? Если жены будут прогонять мужей из-за этого, вся Болгария взвоет. Ни одной семьи не останется.

Игна тихо, сдержанно засмеялась и сложила руки на груди. Этот ее жест был хорошо знаком всем крестьянам. Он означал, что скоро она начнет действовать. Достаточно было одного слова инженера, чтобы она бросилась в атаку. И он произнес это слово.

— Встречаются браки по любви, по большой любви, но в конце концов они оказываются неудачными. А есть и такие браки, когда, скажем, женщина не совсем любит, не совсем верит, а семья получается такая, что служит для всех образцом. Я думаю, что и нам из-за какого-то дыма не следует разрушать то, что было сделано. Пусть ваши мужья курят спокойно, а вы, в свою очередь, тоже делайте что хотите.

Игна взмахнула рукой, как казак саблей.

— Пока что вы были нашими кредиторами, а мы — должниками. Позвольте должникам уплатить вам долги, — добавил инженер и замолчал.

Да в этом и не было необходимости, так как Игна взяла инициативу в свои руки.

— Все поняли? — она стрельнула глазами в стоящих около нее людей. — Пока что мы им давали. А теперь они нам начинают возвращать.

— Ох-хо-хо! — застонали некоторые. — Эк отвалили увесисто! Сторицей!

— Так ведь больше не отбирают, поймите, а наоборот — нам тащат! — и она показала на трубы и балки, которые рабочие сгружали с грузовика.

— Да что ты городишь, Игна? Кто тебе это сказал?

Люди забыли об инженере и столпились вокруг Игны.

— Игна, да ты ли это?

— Я самая и есть! — она уверенно и гордо кивнула головой.

— Раньше ты другое говорила!..

— Говорила!

— А сейчас?

— Тоже говорю.

— Ты — предательница!

— Тебя что подкупили, Игна?

— А как же, взятку мне дали!

— Конечно, у нее мужа повысили, вот она и растаяла!

— Да, подкупили меня, подкупили! — Игна начала улыбаться. — И вас всех подкупят, и все село…

— Господи, боже мой, эта Игна, кажись, умом тронулась из-за всего этого!

Люди гудели, как пчелы, от которых сбежала матка. Если бы они могли ее догнать, убили бы на месте. Некоторые смотрели на Игну с горьким сожалением.

— Да, в этой неразберихе будь ты хоть из железа — долго не протянешь, сломаешься…

Вдруг Игна крикнула что-то и все замолчали.

— Чего вы тут развопились? Вы что, на базаре? Мы здесь у себя, на своей земле!

— Не наша эта земля теперь, Игна! И Опинчовец…

— И Опинчовец наш, и дома, которые они строить будут, наши, и вода наша будет! Сами знаете, что когда дом строят без разрешения, дом к земле переходит, а не земля к дому. Так ведь, товарищ инженер?

— Точно так! — рассмеялся инженер, — совершенно справедливо! Мы строим на вашей земле дом отдыха для ваших и наших детей. Вы здесь хозяева, а за то, что мы строим, вы нам разрешите бесплатно отдыхать.

— Я везде ходила, все пронюхала-разведала и раньше вас поняла, что ничего в этом страшного нет. Все страшное позади. Сейчас здесь завод дома будет строить и будет платить нам за каждый кусочек земли. Пускай строят, пускай здесь живут! Пускай Орешец станет городом. Чтоб не было пустых домов, не было замков, чтоб на полях было людно. О какой земле вы кричите, когда на этой земле людей не осталось? Люди, люди — вот что нам нужно! Село без людей не может!

Молчали все, даже те, которые готовы были линчевать ее, как предательницу. Они все еще не могли опомниться. Игна не шутила, она шла против своих.

— Я все видела, все примечала. С железом и машинами мы не сможем бороться! Только нужно сделать так, чтобы они на нас работали, а не мы на них.

Смысл ее слов был неясен, и она, не дожидаясь вопросов, сама попыталась все растолковать.

— Я тайком ходила и смотрела. Я и к мужу ходила в ночную смену. И поняла все о машинах. Машина — это целая наука, она дураков не терпит.

— Уж очень ты ученой стала, Игна!

— Какая есть! — повернулась она к старому чабану. — И руками можно коров доить, но ведь лучше, если это будет делать машина. Пускай себе строят курорты, ведь строить будут они, а не мы.

— Мы тоже умеем строить, за это деньги платить будут, вот и заработаем лев-другой, — подал голос в ее защиту один из кооператоров.

— Пускай все здесь застроят! Сад посадят. Но только машинами. А мы, наконец, и отдохнуть сможем! — обратилась она к инженеру и техникам, и люди опять почувствовали ее своей. — Только если первые машины не нам дадите, плохо будет!

— Не бойтесь! Наше слово, как сталь! Сказано — сделано! — улыбнулся инженер. — Первые машины дадим вашему селу, а первый дом; — вашим детям.

— Вот так бы и давно! А мы около завода укропа да петрушки насеем, помидоров, перца, огурцов насадим, огородами вас опояшем!

Люди вытирали со лба пот и тесным кольцом обступали Игну, надеясь услышать от нее еще что-нибудь важное.

— А чабанам же как, Игна?

— Мы из Опинчовца не уйдем! — доверительно шепнула чабанам Игна. — Пускай построят, как обещали, механизированные фермы, тогда перегоним скот.

— Черт, а не баба!

— Я вам говорил, что Игна так легко не сдастся. Она их перехитрит, а они ее ни за что! Рабочий мужику и в подметки не годится!

— Не в хитрости дело, а в том, что без нас они ничего сделать не могут!

За холмом появилась двуколка, а в ней сидел, сонно клюя носом, председатель. И точно горный обвал, в толпе загремел смех. Дянко испуганно вскочил.

— С добрым утром, председатель! Что-то ты рано поднялся? Еще и двенадцати нет!

Опинчовец смеялся.