Цветины луга

34

Летний зной струился в воздухе, словно капли пота по лицам людей. В эту невыносимо жаркую пору, когда и стар и мал были в поле на уборке хлеба, бай Дафин, который, проводив утренние поезда, вынужден был маяться без дела до самого обеда, повадился ходить на речку. Правда, в полдень проходил один сборный поезд, прозванный «таратайкой», потому что кроме товарных вагонов в его составе были и два пассажирских. Этот поезд обычно встречала и провожала его жена, а он, не теряя времени, спускался к реке, усаживался на берегу в облюбованном местечке и забрасывал удочки. К рыбалке бай Дафин пристрастился давно. Раньше ловил бреднем. Два-три захода — глядишь, торба уже полна с верхом. Этой рыбой он кормил семью. Не раз он попадался в руки охранников, они отбирали у него бредень и рыбу, а его отпускали на все четыре стороны. Гол, как сокол, был бай Дафин, что с него возьмешь! А потом сами же возвращали ему и бредень и рыбу. Зато когда им нужна была рыба, они посылали за бай Дафином и давали ему задание наловить усачей на кленьков. Так он, бывало, не только наловит рыбы, но еще и зажарит ее на сковородке. А когда прохудился бредень, он стал ловить рыбу руками, ныряя у подводных скал. Иногда рыбы ловилось так много, что приходилось продавать. Бай Дафин знал все рыбные места, прекрасно разбирался, какая рыба когда клюет и на что клюет. Все остальные рыболовы пасовали перед ним.

— Ха! Чему удивляетесь-то? Меня и рыба знает! — смеялся бай Дафин. — Рыба, что женщина, не всякому в руки дается!..

Этот человек, который никогда не был особенно ласков с женой и детьми, казалось расходовал всю свою любовь и привязанность здесь, у реки. Он никогда не бросал толовых шашек, не вылавливал редких рыб… Сам готовил вкуснейшую уху в глиняном горшке, но почти не ел, больше угощал других. И когда его спрашивали, почему он так делает, бай Дафин, добродушно улыбаясь, отвечал:

— Я как те буржуи. Все мне хочется того, чего нет…

С ранней весны до поздней осени он, точно аист, вышагивал по берегу реки с закатанными выше колен штанами, с вечно дымящейся трубкой во рту, натянув глубоко на лоб старую, всю в дырах, помятую шляпу. И будучи сторожем-обходчиком, где бы ни ходил-бродил бай Дафин, к обеду сворачивал к Тонкоструйцу. Кто-то подарил ему старую трость, и он носил ее на плече вместе с ружьем.

Бай Дафин и на кавале умел играть. Его часто приглашали на свадьбы, крестины, ни одна сельская гулянка не обходилась без бай Дафина с кавалом. Но потом появились проигрыватели, транзисторы, и о нем забыли. Только время от времени, когда в село приезжал какой-нибудь ответственный товарищ, вспоминали о бай Дафине. Но бай Дафин по-прежнему не расставался с кавалом. Он носил его за поясом, как охотничий нож.

Примостится, бывало, где-нибудь на пеньке, заведет протяжную старинную песню, а косари слушают — не наслушаются.

— Эх, и хорошо же играешь, бай Дафин! Играй, играй!.. — скажут ему.

А он собирал вокруг себя детвору, пастухов, часом приходили и старики… Играл им на кавале, а они подпевали, а то пускались и в пляс. С кавалом работа сторожа не была ему в тягость. Да и теперь иногда по вечерам из железнодорожной будки можно было услышать звуки кавала.

Вот и сегодня, забросив удочки и усевшись поудобнее на своем любимом пеньке, бай Дафин достал из-за пояса кавал и заиграл. Тот, кто не знал бай Дафина, посмотрев на его железнодорожную форму, никогда бы не поверил, что этот добродушный старик — плоть от плоти крестьянин да еще и замечательный музыкант-самоучка, который играет так, что за сердце берет.

— О-о-о! Дедушка Дафин! А ты рыбу не распугаешь? — защебетали, подбежав к нему, вездесущие ребятишки.

— Ни в коем случае! Эта рыбка, которую сейчас ловлю, глухая: сомом называется.

— Сома хочешь поймать? — дивились дети.

— Да, сома! Здесь в тине обязательно водится сом.

Довольный тем, что у него появилась аудитория, бай Дафин засунул за пояс кавал и с наслаждением начал рассказывать детям свои были и небылицы.

Детские головки прильнули одна к другой, словно цветы в букете, и приоткрыв рты, не спускали широко распахнутых глаз с бай Дафина. А старик, хоть и увлекся рассказом, но взгляда от поплавков не отрывал.

— Как-то раз, когда я еще был таким, как вы, отец меня взял с собой ночью на рыбную ловлю. Все спят, а мы с фонарем топ-топ, да и притопали на Тонкоструец. Осветили на быстрине рыбу, а она как вынырнет да на нас уставится. Она на нас смотрит, а мы на нее. «Что смотришь? — кричит мне отец. — Лови!» А я не могу с места тронуться. Страшно! Вы видели ночью рыбу в реке? Светится! Она ведь содержит фосфор, вот и светится! Ночью на свету рыбки светятся, точно золотые. Мы с отцом полные торбы рыбы приносили. А то однажды вечером отец и говорит мне: «Идем! Сегодня я тебя поведу на сома! Большой такой сомище, как ты! Да где там — больше! Я знаю, где он спит. Сейчас он зарылся в тину, как поросенок, и спит, а я его за усы и цапну!». Три ночи и три дня ходили мы за этим сомом, никак не удавалось найти его логово. Каждую ночь он, словно чуя неладное, менял квартиру. Наконец-то мы застукали его под корнями вяза. Там под берегом есть большая дыра, вроде как пещера. Попадешь туда — пиши пропало, крышка. Отец запутался в корнях вяза и чуть не угодил в эту дыру. «Этот проклятый сом на тот свет меня загонит!» — сказал отец и вылез из воды. А сома этого мы на другой день видели: мутил воду в реке там, где стоит высокий дуб. Только сом может так баламутить воду. Мы и решили поймать его на наживу.

— А на какую наживу клюет сом?

— На мелкую рыбешку или лягушек.

— А вот и неправда! — возразил один пацан. — Сом — не хищник. Он питается мухами. У него большая пасть, а горло узкое.

Бай Дафин снисходительно улыбнулся, с чувством превосходства глянул на своего неожиданного оппонента, и не удостоив его ответом, продолжал:

— Только на ночную наживу можно поймать сома. Сом ведь — он хитрый, он поумнее будет и тебя, Драгойчо!

Дети засмеялись, а бедный Драгойчо, дерзнувший возразить бай Дафину, покраснел, как рак.

— Он ведь проглотит рыбешку или лягушку, а крючок выплюнет, словно косточку из сливы.

— Так-таки и выплюнет? Да ведь у него и языка-то нет, только жабры.

— Выплевывает, хоть верьте, хоть нет! Несколько раз он у нас крючок с лески скусывал и выплевывал. В конце-концов отец мне и говорит:

— Слушай, Дафинчо, я этого сома все равно изловить должен. Лопну, но поймаю! Жизни мне от него нет! Ночью сон не идет, днем все из рук валится. Все этот проклятый сом из головы не выходит! Мы его поймаем на большой крючок. Сходишь в Орехово и купишь мне пару больших крючков, скажешь — на сома. Только в Орехово есть такие крючки, что можно подцепить сома килограммов на двести.

— Ого-о! Как теленок!

— Так оно наш и был такой, а может и больше.

— Ну, и что, поймали вы его?

— Подождите, я еще не рассказал про Орехово. Было мне столько лет, как вам сейчас, совсем пацаном был, первый раз иду в Орехово. Отец мне объяснил все чин чином. «Там возле сапожной мастерской будет мастерская жестянщика, а возле нее — парикмахерская, а за ней будет улочка с разными лавками, и там на углу спросишь, где торгует Станко. У этого Станко и возьмешь крючки на сома. Он там один, его все знают».

— Ну, дал он тебе крючки? — сгорая от нетерпения забегали вперед дети.

— Дать-то дал, да только и морока же была, пока я его нашел. Весь город исколесил! А все потому, что не с той стороны в город вошел, не с той улицы. Нашел наконец его лавку, а Станко нет — на речку подался сомов ловить. Аж вечером купил я крючки и что было духу ударил обратно, сюда, на Тонкоструец. Прибегаю, отец сидит, ждет.

«Где ты так долго ходишь сынок? Да ты знаешь, он, стервец, на самой мели околачивается. Прямо перед глазами туды-сюды шляется, я чуть не лопнул от злости!»

— Кто шляется — ваш отец?

— Да нет же! Сом. Барахтается в воде, словно говорит: «Ну, давайте, ловите! Где же ваши крючки?» И смеется. Первый раз я видел, чтобы сом смеялся. Да это не сом, а целый боров, в спине пяди четыре будет, можно смело седлать вместо лошади.

— Ну, а дальше что? Поймали вы его или нет?

— Погоди, все расскажу… Эй, кажись клюет!

Бай Дафин вскочил с места и бросился к удочке, а дети гурьбой за ним. На крючке ничего не было, какая-то рыба стащила приманку. Бай Дафин насадил нового червяка и снова отошел с детьми в тень.

— Привязали мы к удочкам крючки, насадили наживу и ждем. Проходит час, два, месяц зашел, звезды начали гаснуть, а сома того нет как нет. Меня стало клонить ко сну. Сижу, клюю носом, вот-вот в воду бултыхнусь. «Иди-ка, сынок, поспи! — говорит отец, бросив на траву свою одежонку. — А как сом появится, я тебя разбужу». «Нет, — говорю я, — не лягу. Хочу видеть, как он появится». А глаза совсем слипаются, и как я ни противился, но таки одолел меня сон. Повалился я на траву и заснул. Долго ль спал или нет — не скажу, только вдруг сквозь сон мне привиделось будто что-то сверкнуло перед глазами. «Сом!» — вскричал я и подхватился. А уже начало светать. Смотрю, отец рукой машет: иди, мол, скорее! Я к нему, а он ухватился за удочку обеими руками и кричит: «Хватайся и дергай! Дергай изо всех сил!». Тянем вдвоем, а вытащить не можем. Это же страшное дело, такая громадина! Тут трактор надо! Это чудовище, пожалуй, сильнее трактора тянет. Не меньше пяти десятков лошадиных сил в нем было!

— Ого! — вырвалось у кого-то из ребят.

— Да, вот такое дело!.. Отец, пусть земля ему будет пухом, кричит: «Держи, только покрепче!», а сам одной рукой вцепился в удилище, а другой подтягивает к себе леску. Держится за леску, как за провод, и идет все дальше и дальше в воду. Да как бросится на сома! Ухватил его за жабры, тому деваться некуда. У каждого живого существа есть свое слабое место.

— Меня если кто пощекочет, умру! — отозвался кто-то из слушателей.

— Вот, вот… А у сома вся загвоздка в жабрах. Отец решил взять его живым. Только бросился ему на спину и ухватился за ус, а он как встанет на дыбы да как сиганет в водоворот… Утащил и удочку, и отца!.. Уж где он его таскал, по каким ямам волочил — не знаю. Нашли отца аж на Плесском броде. Рыбы ему и нос погрызли, и уши, но еще дышал. Весь день рвало его водой с илом, а к вечеру весь посинел, почернел, стал что твой сом, да и умер, бедняга.

Бай Дафин умолк. Молчали и дети. Потом один из них не выдержал и спросил:

— А как же сом?

— Сом тот еще жив, все еще где-то здесь шастает! Вот его-то я и подстерегаю. Только не с такими крючками и удочками, как раньше, а с бамбуком и нейлоном. Только бы клюнул — мой будет! Поймаю, распорю брюхо, разрублю на куски и раздам, чтобы каждый мог сказать: «Царство небесное деду Косто! Из-за этого проклятого сома гниют его кости в земле!»

— Так этому сому сейчас, наверное, сто лет?!

Бай Дафин закивал головой.

— Не меньше ста! Третьего дня, когда проходил товарный поезд, что-то бултыхалось в омуте, расплескало воду на оба берега. Словно атомная бомба ахнула в омут. Но опять-таки — поезд не бросишь, не побежишь! Флажком-то помахать надо. А когда побежал к реке, гляжу — только слабые круги расходятся по воде, по краям омута — пена, как у бешеной собаки возле пасти, да посередине вода малость мутновата. А сома — и след простыл, кто знает, в какую дыру забился, окаянный!

На поле загудели машины. Дети повскакали с мест.

— Вот тебе и Солнышко! Сказал — как отрезал! Если бы не эта комбайна, что он прислал, остались бы от пшеницы рожки да ножки!

Но дети не побежали к комбайну, уж очень заинтересовал их этот столетний сом — вдруг попадется на удочку…

— А почему его все нет, дедушка Дафин?

— Сам не знаю! Здесь он где-то, это точно, некуда ему деться. Да, видно, что-то на него действует, вот он и не вылазит из своей норы.

— А что на него действует?

— А вы, что не видите, как вода в реке изменилась. Разве это та чистая, как слеза, водица, которую можно было пить. Бывало в жару станешь на колени, припадешь губами к холодной струе и пьешь, пока заломит во рту — такая была холодная да свежая. Тонкой серебряной нитью падала вода с высоты, чистая, как слеза, а теперь… да разве это Тонкоструец? Видите эти желто-зеленые, синевато-лиловые жирные пятна? В этой реке теперь не вода течет, а машинное масло! А рыба, она тоже толк знает! Чистую воду любит, нефть да бензин не по ней. И рекам, и рыбе погибель от этих фабрик да заводов! А жалко мне рыбки, ох, как жалко!

Из ракитника, что рос на том берегу, со страшным ревом выполз бульдозер. Чудовище сползло к воде и остановилось у самой реки. Бульдозерист спрыгнул на землю, забежал вперед и встал перед ним, точно укротитель. Чудовище послушно молчало в ожидании команды. Бай Дафин, облепленный детьми, снял шапку, поздоровался.

— Что бай Дафин, — крикнул молодой бульдозерист. — Сома подкарауливаешь?

— Подкараулишь его, когда в реке не вода течет, а нефть! Это уже не сельская, а заводская река! Да что там… — махнул рукой бай Дафин, приготовившись сматывать удочки.

— Где тебе его поймать! А вот мы его поймаем. Раскопаем берег, сделаем бассейн, он сам туда и кувыркнется. В бассейне его и дети поймают.

Бай Дафин смотрел на машину, которая снова заворочалась, понимая, что его любимому занятию пришел конец. Машина покрутилась на месте, вонзилась своей железной пастью в землю и начала грызть берег. Бульдозером командовал другой рабочий, а тот, что зубоскалил, подался вниз по реке, на ходу снимая рубаху, видно, собираясь выкупаться.

Вскоре оттуда, из ивняка, раздался женский визг.

— Эй! — крикнул ему бай Дафин. — Брось баловать! Там женский пляж!

Парень, фыркая и громко смеясь, поплыл в обратную сторону.

Бульдозер продолжал грызть берег, выплевывая в воду мазут, распространяя едкий запах машинного масла и бензина.

Бай Дафин вытащил удочку, на которой вместо огромного сома трепыхалась маленькая рыбешка, попавшая на крючок скорее всего с перепугу, и, не снимая рыбки, перекинув удилище через плечо, пошел к будке. Рыбка болталась сзади, поблескивая серебристой чешуей. Так, с рыбкой за плечами, бай Дафин дошел до самой будки.

— И чего ты не снял эту рыбу с крючка? — накинулась на него жена.

— Все. Кончился Тонкоструец! — махнул рукой бай Дафин, снял рыбку с крючка, бросил ее кошке, а удочку — в кладовку и, повернувшись в сторону реки, сказал:

— Слышишь, бульдозер гудит?.. Роет берег. Бассейн строят…

А когда жена ему сообщила, что корова опять не дала молока, бай Дафин совсем пал духом. Казалось, солнце померкло и все вокруг стало мрачным, серым.

— Да-а… видно, крест Игны замаячил и здесь!

Тихо, безропотно примирились орешчане с тем, что не стало у них Тонкоструйца. Никто уже не бунтовал. Чабаны угнали стада в горы, и ни слуху, ни духу. Молча, стиснув зубы запасались водой и для себя и для скота. Машины, которые пригнали на уборку хлеба, оказались, по существу, троянским конем: за ними пришли другие и, не дожидаясь конца жатвы, резали без ножа — губили Тонкоструец.

Сам Слынчев закатился на машине, привезя с собой и Дянко Георгиева, который еще вчера имел силу и доблесть сопротивляться…

— Вот это да! — загремел над рекой его мощный бас, такой неожиданный для его худосочной, хлипкой фигуры.

Казалось, он должен был говорить тенорком, фальцетом, но он рявкал таким басищем, словно говорит не он, а кто-то другой.

Солнышко шагнул к реке, встал, скрестив руки на груди, и поманил пальнем председателя:

— Покажи ребятам, до каких пор копать. Чтобы потом никаких разговоров! Сам лично забей колышки!

Дянко Георгиев еще не привык слепо выполнять приказы и распоряжения. В нем заговорила совесть, чувство собственного достоинства. И поэтому он колебался. Как бы ему хотелось проявить, как прежде, самостоятельность, сказать секретарю прямо в лицо: «Нет! Не могу! Хотите, снимайте меня с работы!».

— Что стоишь? Или своих угодий не знаешь?

Дянко Георгиев хмурился. Это была новая обида. Он знал поля, как свои пять пальцев, каждая борозда залегла на его лице морщиной.

— Впрочем, ты прав. Семь раз отмерь, а раз отрежь! Чтобы потом не перекраивать, — басил Солнышко.

А Дянко казалось, что его второй раз вызвали на допрос в кабинет, чтобы кромсать его, а не землю. Словно железные тиски сжали сердце, но он понимал, что после драки кулаками не машут, что уже все потеряно и, безнадежно махнув рукой, пошел вперед.

— Точнее, точнее, — понукал его секретарь, шагая за ним. — Этого мало, еще надо!

— Там же огороды. Подождите, пока уберем капусту и перец…

— Чего там! Да сколько здесь этой капусты и перца? Машины три. Пять тебе пришлю, только давай отмеряй. Нельзя нам темпы сбавлять. Понял? К осени нужно все расчистить.

И Дянко послушно зашагал в сторону огородов, где только что искупавшиеся женщины сбились в кучу и во все глаза глядели на председателя.

— Так вот он каков — сом!.. Наш председатель попался на удочку!