Держись от него подальше

Глава 18

Он стоит, уткнувшись носом в мои волосы, и тяжело дышит. Одна рука обнимает за плечи, вторая придерживает затылок. Его пальцы продолжают поглаживать, массировать, согревать совершенно рефлекторно, а я стараюсь не шуметь, чтобы не спугнуть.

Я сделала это. И мне понравилось.

Никогда ничего подобного себе не позволяла, хотя была уверена, что, если захочется, смогу. Смогла.

Прижимаюсь лбом к груди Кострова, глубоко вдыхаю его запах. Он уютный и невероятно теплый. Пахнет чистотой, свежевыглаженной одеждой – чем-то легким и приятным. Первый раз, когда села с ним рядом, показалось, что кислым зеленым яблоком. Потом добавила в формулу миндаль. Я думала, что меня всю жизнь будет сопровождать едкий сигаретный дым, привыкла, научилась его не замечать. А теперь наслаждаюсь тем, что после долгого жаркого поцелуя чувствую лишь запах чужого тела, одежды, быть может шампуня или легкого парфюма.

– Зачем ты делаешь это? – шепчет он.

Я и не думала, что его низкий голос может звучать так тихо.

– Что? Краду у тебя, бедняги, поцелуи? – Не могу удержаться от усмешки и тут же за это получаю.

Костров отстраняется и удерживает меня на расстоянии вытянутых рук, внимательно вглядываясь в лицо. Его глаза мечутся будто по экрану с программным кодом – ищут ошибку.

У Тимура горят щеки и слишком красные искусанные губы. Он сейчас дьявольски красив, и я внутренне ликую, что он именно такой. И что я его поцеловала. И что он ответил поцелуем. И что это было просто превосходно!

– Тебе пора. Не стоило делать этого, – сухо говорит он. – Прости, что поддался. Это неправильно.

После этих слов из моей груди вырывается возглас разочарования, и я скриплю зубами.

– Какой же ты дурак! – восклицаю я. – Будешь врать, что не понравилось?

– Понравилось. Но это не твое дело. Иди. Пожалуйста.

– Хорошо.

– Стой, я прово…

– Не надо! Мне, по-твоему, больше помощь не нужна, а значит, с этим спектаклем пора заканчивать!

Я задерживаю на нем взгляд буквально секунду, впитываю каждую проскользнувшую эмоцию. Он кажется недовольным. Дергается вслед за мной, но я вылетаю из квартиры и хлопаю дверью в надежде, что это его задержит. Чего я точно не хочу, так это снова оправдываться.

Иду домой так быстро, что не успеваю даже моргнуть, как уже слышу за спиной оглушительный треск врезавшейся в проем двери.

– И пожалуйста! – кричу невидимому Кострову.

Черт! Никогда еще меня так не отшивали. И самая большая несправедливость в том, что поцелуй был потрясающий! После таких нельзя просто взять и выгнать!

Я швыряю сумку на пол, ключи летят в сторону ванной. Закипаю от злости. Ощущение, что у меня забрали что-то безумно нужное. Костров мне кажется мелким, противным воришкой, покусившимся на чужое. Его тепло принадлежит мне. Это я заставляю его волноваться! Мне он говорил, что я красивая. Всего пару часов назад он сказал: «Иди ко мне», и я с радостью пошла.

Никогда я не делала первый шаг, хоть втайне и мечтала однажды взять все в свои руки. Всегда была той, кого соблазняли, кому объяснялись в любви, кого добивались. Егор не оставлял мне простора для фантазии, он был везде в каждый момент моей жизни, заполнял все пустое пространство, как воздух. Мы или ругались и мечтали о примирении, или душили друг друга своим обществом, пока снова не ругались, чтобы не потерять эту искру.

И вот я впервые сама чего-то захотела так сильно, что все поставила на кон: фальшивую дружбу, работу, хорошее отношение. А меня потрясающе поцеловали и выставили вон!

– Каменный, бесчувственный болван! – горько жалуюсь Персику, который переехал из-за ремонта на кухню.

Иду в гостиную, где так и не покрасила стены. Те будто полыхают в закатном солнце, горят красно-оранжевым пламенем на дырявом, щербатом бетоне. Высоченный тополь, тянущийся ветвями, кажется, до самого девятого этажа, отбрасывает кружевные тени: мрачные рисунки, от которых я еще больше закипаю злостью.

Я могла быть где угодно, но не в этой квартире, от которой вдруг становится тошно. Не потому, что у Кострова чисто и красиво, а потому, что там сам Костров! И меня раздражает, что я не могу его целовать когда захочу. Нельзя краснеть оттого, что я просто смотрю ему в глаза, а потом запрещать себя касаться.

– Больно ты мне нужен!

Пинаю банку водоэмульсионки, ругаюсь и падаю, хватаясь за ушибленный палец. Так громко вою, что мой визг легко можно принять за сигнал бедствия. Ощущение, будто я была босиком, а не в ботинках. Падаю на пол, задираю до колена подол платья, так, что он скатывается по бедру до живота, и жалобно хнычу от нестерпимой боли. Баюкаю ушибленную ногу и только теперь замечаю, как истончился кожзам на старых любимых ботинках. Там фактически дырка и видно бежевый гольф. Как я не заметила, что обуви кранты?

Какая же я жалкая! Господи, это финиш.

– Что с тобой?

Я замираю, прислушиваясь к шагам, и сначала думаю, что ко мне пробрался Колчин. Но нет. Запах и тепло совсем другие. Я не понимаю, как героини в кино могут не узнать в темноте человека, это же очевидно даже издалека.

– Костров?

Костров.

Сидит с недовольным видом прямо напротив и уже даже трогает мою ногу. Я не заметила, что он догнал меня? И проник в квартиру? И даже успел сесть рядом?

– Ты откуда?

– За тобой шел.

– Зачем?

– Чтобы от ярости на людей не начала нападать. – Он пожимает плечами, как бы подтверждая, что нападения на людей – это как раз то, что я от ярости делаю по вторникам. – Кажется, ноготь задела.

Я его не слушаю, но помогать не мешаю. Молча слежу за длинными пальцами, которые осторожно снимают мой ботинок. Костров берет за резинку бежевый гольф и тянет его вниз, потом дует на ушибленный палец, а меня от этого действия расщепляет на мелкие кусочки. Невозможно оторвать глаз, потому что он настолько осторожен, словно я от одного неловкого жеста пеплом рассыплюсь по комнате.

Комната. Она не так уж и плоха. Нет, мне не тошно. Все тут нормально, и кружево теней на стене красивое. Чертов Костров… Ты меня приворожил.

– Как так, через ботинок, – вздыхает он, будто я не себе палец ушибла, а ему. – Хотя вроде все на месте. – Он крутит мою ногу, снова дует на палец.

Я перестаю дышать. Внутри все скручивается в узел, который мешает даже шевелиться. Костров продолжает держать мою ногу на весу, свободной рукой берет ботинок и рассматривает дырку на носке.

– Хана ботинкам. Другие есть?

Костров настоящий дьявол с невинными глазами. Возможно, он сам не понимает, что делает, но его пальцы гладят мою ступню. Невесомо. Или я себе это выдумала?

Выдумала. Да, точно выдумала.

Но он опять начинает дуть. Потом наклоняется и оставляет – черт возьми! – поцелуй в том месте, где ступня переходит в щиколотку. А потом прижимается к моей коленке лбом и тяжело, медленно выдыхает.

Я не могу терпеть, протягиваю руку и касаюсь его волос. Они жесткие, поэтому, видимо, торчат вверх красивыми вихрами. Могу представить, что он их специально так укладывает. Мне нравится густота и то, что можно зарыться в них пальцами, почувствовать тепло кожи. И так легко увлечься. Я спускаюсь до самой шеи, к плечам. Наклоняюсь и утыкаюсь лбом в его затылок, вдыхаю запах волос. От них яблоком и миндалем не пахнет. Обычный запах шампуня, что-то ментоловое, должно быть. Зарываться носом в его волосы приятно до вновь накатывающих на глаза слез.

– Больно? – спрашивает он и отстраняется.

Я злобно щурюсь, чувствуя себя хищником, у которого опять отбирают жертву. Невозможный человек! Вскружил мне голову! Манит и забирает назад только что предложенное.

– Не знаю. Мне кажется, у меня болевой шок.

– Не думаю. – Он улыбается, отодвигаясь от меня дальше, а я крепко сжимаю челюсти. – Не смотри на меня так.

Он смеется. Он смеется надо мной. За что мне все это?

– Как?

– Как будто я забрал у тебя последний кусок хлеба.

И он снова возвращается, а я успеваю запрокинуть голову в ожидании его прикосновения к щеке. Предвижу это по движению пальцев.

Он останавливается совсем близко, рука и правда тянется к моему лицу, и я уже думаю, что он отстранится. Но кончики пальцев все-таки касаются щеки, и в этих местах словно загораются крошечные лампочки разноцветной новогодней гирлянды. Пираньи пару минут назад закончили терзать солнечное сплетение, теперь оттуда по телу разливается жар, а в сердце горят костры.

– Не понимаю, – бормочет он, тянется второй рукой и касается другой щеки. Устраивается удобнее, рассматривая мое лицо, поворачивает его и так и эдак.

Я не дышу, клянусь. Просто покорно жду, когда мне позволят наброситься на добычу. Мне так это нравится. Быть и ниже и выше одновременно.

Я никогда никого не соблазняла и никогда никого не хотела так – пусть даже безответно, зато безусловно! Вообще никогда не верила в безусловную любовь. В любовь к рыбкам, птичкам, муравьиным фермам, даже наглым кошкам, которые никак не отвечают взаимностью, а только шипят из-под дивана. Но вот теперь чувствую помешательство на объекте, абсолютно не отвечающем никаким теплом.

В горле сохнет, а больно бьющееся в груди сердце горячо сжимается от этой мысли.

– Чего не понимаешь? – шепчу я ему.

Дыхание касается его запястий, и он ежится – чувствует меня.

– Тебе нужна помощь, – выдает он уже сухо и встает.

– Костров! – Тихо ворчу, но киваю. – Хорошо, помогай, раз нужно.

Он долго смотрит мне в глаза сверху вниз, и в какой-то момент мне кажется, что снова сядет рядом. И я точно не выдержу, если он сделает это и потом опять уйдет. Прикую его к батарее!

– Аптечка? – слышу над головой.

– В ванной, наверное. Я тут не знаю ничего… Или на кухне.

Он уходит, и все рассыпается. Я обнимаю колени, утыкаюсь в них носом. Узор на стенах становится отчетливей, закат еще ярче. И последние его лучи рассеиваются по голому бетону.