Держись от него подальше

Глава 40

– И куда мы едем?

– Отдыхать. Общаться с природой.

– На нем? – Костров кивает на мою Старушку, стоящую в гараже.

– Нет, на машине, – тихо отвечаю, представив, что вообще-то я могла бы прокатить Тимура на Старушке, но что-то пока не готова. Не знаю, когда буду, но точно не сейчас. – Я просто тут на минутку. У меня… ритуал.

Поджимаю губы и прошу подождать. Костров наблюдает за тем, как я ставлю заряженный аккумулятор, завожу, потом глушу двигатель, проверяю уровень масла. Напоследок протираю красные бока и безмолвно обещаю малышке, что мы с ней обязательно куда-нибудь поедем, но не сегодня.

Сегодня наш транспорт – машина. Тем более что на заднем сиденье трется Вячеслав, который, кажется, предвкушает веселое приключение.

– И куда едем? Там будет еда?

– Нет. Мы просто погуляем. Проветрим эту лохматую морду на свежем воздухе.

Вячеслав просовывает голову между сидений и пускает слюни на подлокотник.

– Что? Удивлены, Вячеслав? – интересуется у него Костров. – Закончилась ваша спокойная жизнь: в нашем доме появилась безумная женщина. А еще мой водитель немного своевольничает и не говорит, куда меня везет, а это ее оплачиваемый рабочий день.

– Вообще-то выходной, – хохочу я в ответ и выезжаю на улицу.

Из нашего района до выезда из города совсем недалеко. Через пару минут мы без пробок уже приближаемся к окраине, машин становится меньше, вдалеке можно рассмотреть крыши дачных поселков. Пахнет дымом от костров и печных труб.

Я открываю со своей стороны окно и наслаждаюсь этим пьянящим осенним запахом жженого дерева, прелых листьев и свежести первых заморозков. Небо стеклянное, как елочная игрушка, идеально голубое.

Когда мы заезжаем на территорию заброшенного исследовательского института, за которым простираются засыхающие и гибнущие сады, на меня накатывает волна ностальгии. Это место всегда навевает тоску, а я все равно сюда упорно еду.

Мне нравится, как природа берет свое. Трава будто хочет уподобиться деревьям и тянется ввысь, хмель пророс в старинной побитой чаше фонтана и даже пытается сменить облицовку – на дне валяются оторванные плитки. У входа высоченная мемориальная стена с героями труда и бывшими директорами.

– Ася! – тихо зовет Костров.

– М-м?

– Давно тут была?

– Прошлой осенью. – Я пытаюсь отобрать резиновое колечко у Вячеслава, предоставив Тимуру возможность самостоятельно погрузиться в атмосферу этого всеобщего запустения.

– Смотри. – Он кивает на мемориальную доску, выглядящую как погребальная плита кого-то очень важного, и я тут же застываю.

Черной краской поверх старых фотографий и вошедших в историю фамилий написано: «Пошла ты к черту, Ася Лискина».

– Это он, – шепчу я стене.

– Ты в порядке?

– Нет, но это совсем не важно. Я устала, что Егор повсюду. Я не помню ни одного дня, чтобы он не путался под ногами. Неужели это не закончится?

– Поставь сама точку. Скажи ему все.

Для Тимура это так просто. Просто прийти и сказать, что с другим. Просто признаться хозяину, что временно послужу другому. Просто сказать «Все кончено» с каких-то пор недостаточно. Моя жизнь как будто принадлежит Колчину.

– Видеть это не хочу. Пошли уже.

Призрак Егора снова со мной, кто бы сомневался. Даже поездка за город ничего не изменила.

Мы идем к обрыву и старой беседке, садимся на лавку и долго безмолвно смотрим на обмелевшую реку, перебирая пальцы друг друга, соприкасаясь плечами и руками. Вячеслав носится то в одну сторону, то в другую, приносит нам шишки и ветки, чтобы мы сторожили. В итоге на лавочке накапливается целая гора всяческих сокровищ.

– Расскажешь, что у тебя с мотоциклом? Я помню, что на первом курсе он все время стоял на парковке.

– Я где-то год назад попала в аварию. – Невольно тру плечо. – Не могу сказать, что меня собирали по кусочкам, это не так. Даже шрама не осталось. Но было сильное сотрясение, а потом головная боль и бессонница.

– Как так вышло?

– Мы с Егором в очередной раз поссорились. Я сказала, что уеду. Он забрал кошелек и телефон. Дал мне полтинник и посмеялся, что я не пересяду на маршрутку, после того как почувствовала вкус хорошей жизни. Я, разумеется, ушла. И села за руль, хотя знала, что не стоит. И он знал, что отпускать меня не нужно. Он видел, что я взяла ключи.

– Как это случилось?

– Была зла, невнимательна, не увидела пешехода. Не могла уйти влево на встречку из-за потока машин, зато могла вправо в кювет. Просто влетела туда, и все: скорость была небольшой, но пришлось чинить мотоцикл. И немного меня.

– Испугалась?

– Не особо.

– У тебя какие-то проблемы с плечом? Ты часто его трешь.

– Нет, ничего такого. Привыкла просто. Оно сильно болело какое-то время, и я привыкла его трогать, а теперь вспоминаю, и руки сами тянутся.

– Не стала бояться мотоцикла?

– Это не совсем страх. Старушка мне нравится. Как будто это мой питомец. Я к ней хожу, но нет… сесть не готова.

– Ты объясняла себе это, как…

– Мне стало неинтересно. И страшно, конечно, но не это главное. Мотоцикл – крутое средство передвижения, удобное в определенных ситуациях, но не более. Я была им одержима какое-то время. Представь. Всю жизнь я – тихая девочка, которой ничего не разрешают. Смотрю кино, вижу там крутых героев – обожаю эстетику плохих парней и дерзких героинь. Кожаные куртки, мотоциклы, панки, ночная жизнь. Девочка выросла, переехала от родителей, сменила стиль, сдала на права. Не хватало вишенки на торте – мотоцикла. И тут дед говорит, что уже не будет водить машину, продает ее и на все деньги предлагает внучке купить новую машину или… Разумеется, мотоцикл! Тот год на первом курсе… Точнее, то лето было правда очень счастливым. Я свободная, живая. На мотоцикле, в крутой куртке. Это была воплотившаяся мечта восемнадцатилетней девочки.

– И что не так?

– Я всегда знала, что не так, но никогда себе в этом не признавалась. Сейчас скажу это впервые вслух. Готов?

Смотрю Кострову в глаза, он кивает.

– Я на самом деле никогда это не любила. Просто очень хорошо притворялась, – шепчу я и ощущаю облегчение, будто сердце постепенно освобождается от хватки стальных пальцев. – Я хотела быть крутой. Хотела, чтобы меня уважали и любили за что-то невероятное. Самое необычное. Что может быть круче девчонки с розовыми волосами верхом на байке? Я не знала, за что меня можно иначе полюбить. У всех было что-то крутое, а я была просто гиком, который мог неделю не вставать с дивана, пока не досмотрит все девять сезонов «Холма одного дерева». Я стеснялась этого. Аня была умнее, Яна – добрее, Лена – скромнее. Женя – парнем, а парням все можно. – Мы с Тимуром смеемся, и он обнимает меня за плечи, укрывая от порывов холодного ветра. – А я никакая… И нашла себе вот такое увлечение. Мне нравилось, конечно. Очень быстро адреналин и скорость начали кружить голову. Потом эти функции стал выполнять Егор, и я остыла к езде. Потом авария забрала у меня желание кататься, а Егор – желание любить только на адреналине и страхе расставания. Вот и все.

– Мне кажется, ты крутая, – улыбается Тимур. – Или ты тоже больше не думаешь, что «никакая»?

– Не думаю. Мне кажется, я меняюсь. Когда я говорю тебе про то, что люблю кино, у тебя такие глаза, будто я заговорила на клингонском. Когда я сшила тебе футболку, ты час ходил в ней и удивлялся, что она настоящая и не из магазина. Мне казалось, что я не пару кусков ткани сшила, а покорила Эверест. Но ты не зазнавайся! – Я наблюдаю за его лицом – он смеется. – На самом деле в тот момент, когда я ушла и осталась одна, мне было так страшно! А стоило этот страх победить, и жизнь вдруг оказалась чуть проще и светлее. Я себя начала уважать. Потом стала искать новые поводы, чтобы себя ценить. Вот, нашла смелость с Аней наладить отношения. Не знаю, что из этого выйдет, но надеюсь, что-то хорошее. Если сяду на мотоцикл или продам его, наверное, мне станет еще лучше.

– Ты давно поняла все, что только что мне рассказала?

– Это приходило постепенно.

– А если продашь Старушку, что сделаешь? Есть план?

– Чертов английский язык. Я тупая как пробка.

Тимур хохочет.

– Что смеешься? Это правда! Какой мне диплом, если я ни черта не знаю! Вложусь в образование. И в новую швейную машинку. Буду шить, пока руки не отвалятся. Как же я это люблю! – Вздыхаю и кладу голову Кострову на плечо. – Почти как тебя, но чуть больше. И проектор хочу. Правда, опять придется перекрасить стену в зале, но ничего.

Мы почти час торчим на обрыве и к закату едем домой. Проходя мимо мемориальной доски, обращаю на нее внимание. С горечью замечаю, что она была красивой без этой надписи. Быть может, дождь и ветер сотрут все, что сделал Егор?

По дороге снова открываю окна. Вечер аномально теплый, ветер ласковый. На заднем сиденье Вячеслав, счастливый, подставляет морду сквозняку. Я чувствую себя в своей тарелке, чувствую любовь, умиротворенность, осеннюю нереальную атмосферу, по которой буду скучать весь год – да начну сразу после первых заморозков. Когда грязь покроется корочкой льда и захрустит под каблуками.

– Эй, Ась!

Я долго сижу без движения, уже остановившись у гаража. Замечательный был день. А мне даже не с кем им поделиться толком.

– М-м?

– О чем думаешь?

– О нас.

– Что случилось? – Он хмурится, но я не вижу тревоги.

– Я, наверное… Мне до тошноты страшно, и я очень устала.

– Ты все решишь, когда будешь готова. – Тимур улыбается и сжимает мои пальцы. – А теперь ты необходима мне в качестве водителя, потому что мне нужно в магазин – пополнить запасы, а потом в офис, так что бери книгу, и пошли.

Я думаю о словах Кострова и о Егоре, который сидел со своим котенком на остановке. Если тот пьет таблетки, быть может, уже нечего бояться? Он адекватнее, чем когда-либо. Стрессанул, ушел в депрессию, и прошло.

«Ой, прикиньте, у Егора котенок появился, так ми-ило! Видели пост его?!»

Девочки болтают в «курином» чате, а я слежу одним глазом, пока иду между витринами магазина вслед за Костровым и пока стоим на светофорах. Колчин вернулся. Он снова собирает у себя Компашку, девочки пищат, кидают фото нарядов, собираясь через неделю на вечеринку. И мне приходит приглашение, практически официальное, да еще и на две персоны:

«Асе и ее лучшему другу».

Сердце раскаляется и от каждого удара с шипением обжигается о грудную клетку. Колчин все знает. И он зол – я читаю это между строк там, где все видят хороший знак и скорое примирение. Дружеское, разумеется.

Мне эти новости не нравятся. Настоящее затишье перед бурей. Я. Жду. Подвоха.

– Ты чего?

– Ничего.

– Ко мне?

– Да.

– Все в порядке?

– Да.

– Уверена?

– Да, блин!

Костров хмурится на мое восклицание, а потом щурит глаза:

– Прости…

– Ничего, все в порядке.

– Я к себе, наверное. К ночи приду, ладно?

Он кивает, и я рада, что могу остаться с собой наедине, не наломав дров. Месяц назад не поверила бы, что смогу закрыть шторы и даже Персика оставить в другой комнате. Сижу на диване. Ноги утопают в ворсе нового дешевого ковра. Дышу и слушаю себя. В окне напротив сидит за ноутбуком Костров с чашкой кофе. Я представляю, как могла бы подойти к нему с сэндвичем на тарелке. Лежать, дочитывая «Поклонников Сильвии» в уютном кресле напротив. Без страха каждый день идти в его квартиру при свете дня.

И дышу.

Вдох-выдох.

Я будто смотрю кино, невероятный фильм об идеальной любви.

Вдох-выдох.

В нем нет Колчина, который придет пьяный и устроит скандал.

Вдох-выдох.

В нем нет его сестрицы, которая заявится среди ночи и попросит спасти брата.

Вдох-выдох.

Нет страха, что все закончится катастрофой и кто-то пострадает.

Вдох-выдох.

Меня бесит, что я чувствую себя под прицелом, но не знаю наверняка, сидит ли снайпер на соседней крыше.

– Ненавижу тебя, Колчин! Ненавижу!

Иду в спальню, чтобы переодеться, и на автомате пишу Кострову, чтобы закрыл жалюзи. Я не сидела напротив этих панорамных окон с книжкой никогда, потому что страшно быть увиденной. Всегда вечный гребаный полумрак, будто мы в картонной коробке.

От мысли «Что он мне сделает?» до «Да что угодно!» один крошечный шаг. Я так боюсь его сделать, что готова от бессилия рыдать.

Я не хочу, чтобы пострадал Тимур. Но еще больше я не хочу, чтобы Егор совсем упал. Мне кажется, что он на последней ступеньке. Лишь крошечный шаг отделяет его от пропасти.

Я устала делить с ним свою жизнь даже сейчас, когда, кажется, все уже хорошо. Хочу, чтобы все закончилось, и поскорее.

– Как же ты меня достал…

Сажусь на корточки перед кроватью и утыкаюсь лбом в покрывало, а потом дергаюсь от нового сообщения. Это Колчин-мать-его-опять.

«Смотри какой!» – пишет он мне, и ниже тошнотворно милое фото с котенком.

Сколько можно?

«Егор, не пиши мне больше. Правда. Ты обещал».

«Ты мне тоже кое-что обещала».

«Ну мы же можем дружить?»

«НЕ МОЖЕМ!»

Хочется швырнуть телефон в стену. Мне душно от Колчина. Он талантливый стратег и талантливый манипулятор, который умело втирается в доверие и в чужую жизнь.

Что мне сделать, чтобы ты оставил меня в покое?

«Я всегда буду рядом, дурочка. Я же говорил».