Дети черного озера

ГЛАВА 1 ХРОМУША

Меня зовут Хромуша. Мы с отцом и матерью происходим из племени болотников, осевших на торфянистой почве прогалины у Черного озера[3]. Тихое, укромное место, далеко к северо-западу от земель, целиком захваченных и покоренных завоевателями. Семнадцать лет минуло с тех пор, как наш огромный остров попал под власть римлян и сделался Британией — новейшей провинцией Римской империи. А мы продолжаем жить, как жили всегда: во время сева разбрасываем в полях пшеницу, в жатву машем косами и горбимся под тяжестью собранных снопов. Мой отец давно твердит, что большие перемены не за горами. «Они наступают, — говорит он об отрядах солдат, пробирающихся по Британии все дальше на запад. — Они принесут сюда свои римские порядки», — и приветственным жестом раскрывает ладони. Матушка поджимает губы, теребит складки шерстяной юбки. А я? Один спокойный год сменяется другим, и я начинаю думать, что отцовские пророчества, причиняющие такую боль матери. — не более чем скрытое желание уставшего ждать человека.

А потом, три дня назад, я вдруг вижу их. Римляне и в самом деле не за горами, они прямо у нашего порога.

Видению, как всегда, предшествует вспышка белого света.

К видениям мне не привыкать. В одном из самых ранних, явившемся еще до того, как меня отняли от груди, я наблюдала собственное рождение. Я видела завитки белесых кудряшек, которые однажды упадут волной светлых локонов до пояса; голубые глаза, что так и останутся удивленными, будто первые фиалки, пробившиеся сквозь оттаявшую землю. Я смотрела, как матушка поглаживает мои крошечные мочки, подушечки пальцев на ногах, осторожно переворачивает меня в руках. Тогда-то она и обнаружила отметину у меня на пояснице, над крестцом: красновато-пурпурное пятнышко, похожее на каплю бузинной краски, пролитой из кувшина и расплывшейся в виде полумесяца. Отец, в это время перерезавший ножом слизистые облочки и жилы пуповины, ничего не заметил. Матушка была измотана родами, но собралась с силами и прижала меня к груди, прикрыв рукой полумесяц. Что же делать с пятнышком, прячущимся под ее пульсирующим запястьем?

Она прижала пальцы к губам, затем с глубочайшим молитвенным трепетом разворошила тростниковую подстилку возле тюфяка и задержала руку на земляном полу чуть дольше, чем принято при почитании Матери-Земли — богини, благословляющей оставленное во чреве семя, как благословляет она семя, брошенное в землю.

Матушка ни словом не обмолвилась об отметине, но я всегда знала, что нужно прикрывать поясницу даже от отца. Я умею хранить тайну, которой владеем только мы с матерью. На каждом плече у меня всегда по две пряжки, скрепляющие платье, хотя хватило бы и одной. Мы не говорим о моем рождении, и все же я могу описать глубокую синеву вен, паутиной оплетающих материнскую грудь, легкую дрожь отцовской руки, сжимающей нож, но прежде всего — каким быстрым движением матушка скрыла отметину от глаз супруга. Детали этой сцены вспыхивают у меня перед глазами, яркие, как блеск отточенного лезвия: точно так же, как в том видении о римлянах у Черного озера.

Третьего дня, когда мы с матушкой собирали щавель, чтобы сдобрить вечернюю похлебку, рот мой наполнился металлическим привкусом. Я застыла на месте и насторожилась в преддверии видения, которое, как я знала, скоро последует. Металлический привкус усиливался, и я ждала вспышки света, белого, как солнце. На мгновение ослепив меня, она тут же исчезла, и перед глазами появилась прогалина у Черного озера: редкий чернотал, неподалеку — толстые ветви ясеня, так низко склонившиеся к земле, что деревенская ребятня не в силах устоять перед соблазном вскарабкаться на дерево.

Я насчитала восемь фигур, въезжающих на прогалину. Они казались скорее механизмами, нежели людьми: туловища и плечи покрыты металлическими пластинами, на головах — бронзовые шлемы с нащечниками. У каждого на правом бедре висит меч, на левом — кинжал, в руках зажаты копья различной длины. Все они верхом, бок о бок, — напряженные, мускулистые тела, готовые к нападению. И тут меня выкинуло обратно, в славный денек, к яркой зелени щавеля.

— Римляне! — потрясенно выдохнула я. — На Черном озере!

Лицо у матери вытянулось.

— Матушка? — позвала я, ожидая утешения, которое она умела сплетать даже из самых хрупких нитей.

Пальцы матери разжались, и пучок щавеля упал к ее ногам.