Дети черного озера

ГЛАВА 22 ХРОМУША

Я стою на коленях возле ручной мельницы и кручу рукоять: она заставляет верхний жернов скользить по нижнему, перемалывая зерно в муку. Отец сидит у огня, водя точилом по клинку одного из кинжалов для Лиса, затем приступает к следующему. Эту работу он может выполнять с закрытыми глазами, ибо она не требует внимания. Матери нет: под вечер она пришла в кузню и предупредила отца, что у Хмары схватки. Хотя это уже шестой ребенок Хмары, таз у нее не предназначен для деторождения, и матушка опасалась, что ночью понадобится ее помощь, так что отец принес из кузни точило и дюжину кинжалов. Я девушка, и мне пока не разрешают присутствовать при родах; к тому же, хотя никто не сказал ни слова, я знаю, что родители решили не оставлять меня наедине с Лисом.

Он сидит на скамье, потягивая из кружки исходящий паром отвар и глядя в огонь. Мне хочется поговорить с отцом, рассказать о чистеце, который я собрала, или поболтать о склонности Хмары рожать девочек, но у меня нет желания нарушать раздумья Лиса и выслушивать его нападки на римлян, которых он считает причиной всех несчастий.

Как же мне не хватает наших семейных посиделок втроем у огня, когда матушка растирает отцу плечо мазью из лапчатки и его лицо смягчается! Как же я ненавижу вечера, когда Лис вгоняет себя в исступление, когда он колотит кулаком в ладонь! Как жаль, что отец теперь слишком устает и не ходит со мной на гать, — теперь я бываю там одна, если не считать тех вечеров, когда Вторуша может освободиться и пойти со мной. Потом я ныряю в кузню и сообщаю отцу о своих мелких достижениях: например, однажды я пробежала всю гать просто потому, что мне нравится бегать.

Теперь отцу нужно выполять заказы и Везуна, и Лиса, и он трудится у наковальни от рассвета до заката. Жизнь его состоит, в сущности, лишь из колышков и кинжалов: первое — в отсутствие Лиса, второе — когда тот возвращается. Кинжалы отец изготавливает по указаниям друида: незатейливые, некрасивые; один край прямой, другой изогнутый; узкий конец рукояти загибается ушком, чтобы держался на кожаном ремне. Бессчетное число раз отцовский молот падал на зажатый в щипцах железный стержень, формуя его в валик, затем сплющивая в лезвие и загибая конец рукояти. Далее идет скругление острой грани клинка, затем надо провести линию из угла в угол, чтобы наметить кончик, а уж потом колотить, колотить по краю наковальни, чтобы железо обломилось по этой отметке. Ковка — это еще не все. Опустив молот, отец берет точило, затем несколько обломков песчаника и, наконец, ремень для правки.

Как уже случалось много раз, я чувствую приближение гостей еще до того, как они подходят к двери. Сейчас это Долька и Оспинка: вне всяких сомнений, их отправили прочь из хижины, подальше от крови и нечистоты деторождения. Вместо того чтобы вскочить и броситься прямиком к двери, я жду, когда они позовут снаружи, объявив о своем приходе. Лис сидит у очага, и я не хочу, чтобы он удивлялся: как это я почуяла их, а он нет.

Сестры кивают отцу и преклоняют колени перед Лисом, прикасаясь к губам, к тростнику. Я подзываю их, и мы втроем теснимся у огня, толкаясь коленками. У каждой из нас в одной руке костяная игла, в другой — полоска оленьей шкуры; мы расшиваем их, превращая в пояса. Ближе всего к завершению работа Дольки, от начала до конца изукрашенная синими завитками. В центре каждого завитка она собирается пришить бусину. Чаще всего на Черном озере бусины для отделки поясов и мехов для воды изготавливают из кусочков полых птичьих косточек. Однако у Дольки своя задумка: она собирается сделать бусинки из змеиных позвонков.

— Подумайте только, — говорит она, — каждая косточка уже с дыркой: готовая бусина!

— И пилить не надо, — одобряю я.

— И все эти грани! А гладкие костяные трубочки — вот тоска-то!

— Наверняка можно найти уже обглоданный змеиный хребет, — говорю я.

Лис поглядывает, как мы проталкиваем иглы в полоски шкуры, вытягиваем петли цветной шерсти. Мне противна эта слежка: он даже не пытается отвести глаза, когда наши взгляды встречаются.

Наконец Оспинке надоедает шитье, она откладывает пояс в сторону и вовлекает нас с Долькой в игру: мы поочередно хлопаем в ладоши и по коленям друг друга, и все время в разной последовательности. Она хихикает, тычет пальцем и валится на спину всякий раз, когда кто-нибудь сбивается. Ее смех заражает нас с Долькой, и я почти не обращаю внимания на Лиса, который уже не сверлит нас взглядом у очага, а стоит под крестом Матери-Земли или наблюдает за отцом, принимающимся за очередной кинжал.

На празднике урожая Долька заявила, что мой отец должен стать первым человеком, и через несколько месяцев предсказание сбылось. По вечерам, когда мужчины собираются вокруг нашего очага, поглощая жареного кабана, которого мы, теперь не стесненные в средствах, можем себе позволить, отец садится по левую руку от Лиса. Почетное звание означает, что теперь я прислуживаю ему сразу после друида, обходя посолонь гостей и разливая мед и подтверждая тем самым его положение первого человека Черного озера.

Иногда Лис прерывает проповедь и обращается к сидящему по правую руку Охотнику:

— Наши припасы солонины продолжают расти, верно?

Охотник кивает.

Лис поворачивается к отцу:

— Наши склады оружия пополняются, верно?

И отец кивает.

Теперь на прогалину то и дело прибывают груженные оружием тележки торговцев, и отец направляет их к старой шахте. Однажды я, спрятавшись за тележку с мечами, пробралась ко входу в старый рудник, где вышла и предложила подержать горящий факел торговцу, углубившемуся в пещеру с оружием. Я узнала, что мечи прибыли из долинной деревни, что дело по доставке оружия налажено очень хорошо, что Лис организует производство и сбор вооружения среди всех северо-западных племен. Тем не менее, когда мы добрались до пещеры, я застыла, разинув рот при виде копий, в три ряда выставленных вдоль стены, целой горы щитов, множества мечей и кинжалов, просыпавшихся из больших ящиков, которых было несколько дюжин. И все эти зловещие груды оружия, по словам торговца, были ничтожны по сравнению с запасами восточных племен.

До сих пор мужи Черного озера лишь закатывали глаза в уединении леса и сходились на том, что Лис любит молоть языком, подбивая селян на храбрость, которую никто из них проявлять не склонен. Снисходительное пренебрежение гневными рацеями Лиса внезапно закончилось однажды поздним вечером, в Зябь. Пристально глядя на мужчин, друид заявил:

— Славен будет тот, кто ищет свободы, кто защищает наши исконные пути, и горе тем, кто этого не сделает. — Затем он принялся обходить мужчин по очереди, вопрошая: — Слава или горе — что ты выбираешь?

И, словно щепки, что неизбежно обращаются в пепел в очаге, мужчины сдавались один за другим, выбирали славу.

Я задумывалась: станут ли сельчане отворачиваться от отца, работающего на мятежников, будут ли замолкать при его приближении? Но мои наблюдения подтвердили прямо противоположное. Люди приходили к нам испрашивать мнение первого человека Черного озера: какому барану крыть маток? Звать ли Плотника, чтобы заменил деревянные растяжки для шкур, которые, по словам Дубильщика, покорежились еще сто лет назад, а вовсе не после того, как он оставил их под дождем? Какую из одноногих куриц следует выбрать Старцу для жертвоприношения? Сородичей интересовали суждения отца по всем вопросам, кроме козней Лиса и его попыток обратить людей в свою веру. Тут, надо полагать, мнения деревенских и отца совпадали.

Сыграв дюжину раз, мы с Долькой и Оспинкой встаем. Выпиваем по черпаку воды, помогаем друг другу собрать с платьев обрезки нитей. В дверях сестры делают торжественные мины и восклицают, обращаясь к Лису, все еще стоящему на коленях под крестом: «Матери-Земли благостыня!», а потом пожимают плечами, когда он даже не раскрывает глаз в ответ. Затем они поворачиваются к ночной тьме и кричат: «Скоро рассвет!», чтобы темные феи убрались с дороги.

На пороге Оспинка медлит и оборачивается:

— Так, значит, завтра пойдем змеиные кости искать? Точно?

— Да, завтра, — киваю я.

— Идем. — Долька тянет сестру за руку.

— А где будем искать? — не унимается Оспинка, не сходя с места, словно именно сейчас я могу раскрыть секрет, сладкий как мед.

Как заставить их уйти? Я напускаю на себя выражение глубокой задумчивости.

— На гати?

— Идем! — Долька снова дергает ее.

Но Оспинка стоит как вкопанная.

— Не пойду, пока она точно не скажет. Хромуша, закрой глаза.

Меня охватывает ужас: Оспинка хочет возродить нашу детскую игру. Я на мгновение покорно закрываю глаза и вижу узловатый белый хребет, изогнутые ребра и осколок песчаника, отмечающего местонахождение костей в Священной роще.

— Идем! — рявкает Долька.

— Не пойду, пока она не скажет.

Лис все еще на коленях, его лицо ничего не выражает, глаза прикрыты.

— Каменный алтарь, — шепчу я.

Оспинка с сомнением глядит на меня, затем выпаливает:

— Никогда не видела змей в Священной роще.

В этот раз Долька уже не дергает сестру, а обхватывает ее за шею и выволакивает в черноту ночи.

Я закрываю дверь, возвращаюсь к ручной мельнице. Отец откладывает клинок и точило, смотрит на меня. Лис тоже.

— Ты говорила, будто не можешь выбирать предсказания? — Он буравит меня взглядом.

— Не могу.

— И тем не менее ты закрываешь глаза и говоришь девчонкам, где найти змеиный скелет?

— Просто глупая игра, — вмешивается отец с такой уверенностью, что я понимаю: он не подозревает о камушках, которые я мысленно отыскивала в детстве.

У меня взмокают ладони. Когда я вытираю их о платье, прежде чем взяться за ручку мельницы, Лис говорит:

— Вы, отроковицы, что агнцы в своей невинности.

Агнцы? Вроде тех, что стреножены на каменном алтаре?

Белое одеяние друида в свете пламени кажется желтоватым, а щеки под темными глазницами отливают янтарем.