Дети черного озера

ГЛАВА 6 ХРОМУША

Стоя в дверях, Лис внимательно оглядывает хижину, останавливает взгляд на пучках трав, свисающих с потолочных балок. Морщится, углядев связки корешков: некоторые похожи на громадных слизней, другие — на дурно сформировавшийся плод, слишком рано отторгнутый утробой.

Мы с матушкой и отцом топчемся у двери, не решаясь войти в собственный дом, боясь заговорить, нарушить течение мыслей Лиса. Вот так теперь и придется жить, покуда не избавимся от непрошеного гостя? Он начинает медленно обходить хижину посолонь: ладони раскрыты, руки растопырены, губы шевелятся в молчаливом благословении. Его основательность беспощадна, и я гляжу на мать, не сводящую глаз с Лиса, затем на отца: стиснутые зубы, пальцы сжаты в кулаки.

Наконец Лис хлопает в ладони и прячет их в рукава.

— Я очень проголодался, — объявляет он.

Матушка молча стряпает ячменную кашу с зеленью — простую пищу, которой мы обычно ужинаем. Молчание длится, пока я кладу на низкий стол четыре ложки и ставлю четыре миски, пока мы усаживаемся по местам, пока матушка раскладывает еду. Мы не притрагиваемся к лож кам, покуда Лис не берется за свою и не приннма ется зачерпывать кашу и отправлять ее в рот.

Не прекращая есть, он засыпает отца вопро сами:

— Сколько работников?

— Сорок девять.

— Сколько мастеровых?

— Девяносто три.

— Какой клан успешнее в торговле?

— Охотники, Плотники.

— Кто отказался от наших старинных обычаев?

— Никто.

Пока допрос продолжается, я готовлюсь к тому, что сейчас друид повернется ко мне с тем же выражением ожидания на лице. Родители заявили, что я провидица, и Лис наверняка спросит о римлянах, которых я видела. Но он продолжает есть, не обращая на меня внимания, покуда не опустошает миску. Она вновь наполняется: гость получает долю, равную порциям нас троих, и вновь опустошает миску. Потом он сидит, сплетя пальцы на туго набитом животе, но губы его по-прежнему поджаты.

— Римляне возвели крепость к западу от Городища.

Ни матушка, ни я не сомневаемся в моем видении, и тем не менее, услышав новость Лиса, она ахает, а у меня коченеет спина. Губы друида складываются в довольную улыбку.

— Я не знал, — произносит отец. — Городище в добрых трех днях ходьбы отсюда.

Городище — ближайший к Черному озеру рыночный город; он раскинулся у подножия выского холма. Вождь и его сородичи живут на вершине, в хижинах, огороженных деревянным частоколом.

— Римляне называют свою крепость Вироконий[7], — говорит Лис. — Она долговечная, сложена из камня.

Он замолкает, ожидая реакции, но отец лишь вертит между пальцев ложку — туда-сюда, туда-сюда.

— Эта крепость им нужна, чтобы вторгнуться на западные плоскогорья и раздавить последние мятежные племена, — продолжает Лис. — Римляне истребляют их под корень.

Купцы приходили на Черное озеро за шерстью Пастуха или железными изделиями моего отца. Порой они приносили вести о мятежных племенах, налетающих с тех самых высокогорий, что видны с Предела, и порождающих хаос в римских лагерях далеко на востоке. Мне случалось сидеть у пылающего костра, среди деревенских, слушая толки о налетах на римлян, о сторожевых, убитых в оборонительных рвах, о подожженных житницах, о факелах, забрасываемых на крыши палаток. Эти брожения, о которых все перешептывались, происходили так далеко от Черного озера, что казалось, ничего такого и не происходит вовсе, и тем не менее во мне пробуждалась затаенная гордость. «Завосставших!» — говорили купцы и поднимали кубки с медом, обратившись в сторону высокогорий. Мы, в свою очередь, тоже поднимали кружки и повторяли здравицу.

Лис опять прерывается, глядит на отца, но тот сидит с непроницаемым видом. Матушка же, напротив, печальна, как плачущий ветер, ибо последний оплот несогласия с римским правлением пал.

— Говорят, что воины из той крепости ходят в Городище, пьют, едят и играют в кости на рыночных прилавках. — Лис вздергивает брови. — Слыхали про такое?

Отец пожимает плечами, раскрывает ладони:

— Только Охотник бывал в тех местах, да и то давным-давно.

— Не забывай об этом, подавая мед римлянину. — Лис хлопает ладонью по столу, отчего мы с матушкой вздрагиваем. — Заходят они на Черное озеро, эти римляне?

Отец качает головой.

Лис зо знанием дела кивает:

— Незачем им соваться в такой глухой угол.

В напряженной тишине я ожидаю, что отец поправит друида, объяснит, что мое видение предсказало появление отряда римлян на Черном озере. Пот проступает у меня на шее, стекает между лопаток.

Не в силах терпеть более ни секунды, я произношу кротко, как овечка:

— Меня Охотник ждет, и Недрёма. — В момент слабости меня радует, что матушка Охотника больна, что она утверждает, будто только я правильно умею растирать ее мазью; меня радует даже, что Недрёме придется провести бессонную ночь без отвара душистой фиалки. — Мне надо идти.

Лис говорит:

— С тобой пойду. Покажешь, где отхожее ме-сто.

— Я покажу. — Отец встает было из-за стола, но рука Лиса ложится ему на плечо:

— Сиди.

С друидом не спорят. Перечить ему означает оскорблять богов. Эту истину я всегда знала, и все же в такой близости к Лису, который глотает кашу и собирается опростать кишечник, как простой смертный, я задаюсь вопросом о границах совершенства друидов. Может ли жрец, как любой другой человек, сделаться жертвой собственного тщеславия, собственных потребностей? Что за мысли! Опасные мысли. Бесполезные мысли, раз уж друиды властны обречь провинившегося на изгнание, приговорить его коротать остаток дней вдали от родных и той единственной жизни, которую он доселе знал.

Отец снова садится, и тревога матери омывает меня, словно холодная тень набежавшего облака.

Не успеваем мы с Лисом отойти на пару шагов от хижины, как он говорит:

— Ты провидица? Это правда?

Я сосредотачиваю взгляд на бледной луне, ее тоненьком ломтике среди беззвездного неба, и киваю.

— И что же ты предвидишь?

С чего начать? Как начать? И действительно ли в моих интересах убедить друида, что я настоящая провидица? Родители, похоже, в этом уверены.

Похоже, они считают, что этот дар может затмить мой порок.

— Бурю предвижу.

— Многие предвидят бури.

Я облизываю губы.

— Когда овца принесет двойню.

— У нее просто сильнее отвиснет живот.

Дрожащим пальцем я указываю в направлении отхожего места.

— Туда, — говорю я. — Мимо овечьего загона.

— Что еще? — не отстает Лис.

Я глубоко вздыхаю.

— Места, где можно найти пчелиные соты, и на каком растении. Недавно нашла на переступне.

Он раздраженно фыркает, словно давая понять, что в моих умениях нет ничего необычного.

Однажды я птенца дубоноса поймала. Свалился с верхушки дерева. Выпал из гнезда.

Он широко разводит ладони.

— Я не смотрела вверх, просто знала, что нужно приподнять подол и поймать его.

Лис останавливается, постукивает согнутым пальцем по губам.

— Ты видела римлян?

— Да.

— За ложь людям вырезают язык и зашивают рты.

Я думаю о барде, который пришел на Черное озеро и спел деревенским песнь о людях нашего племени. Мне было только девять лет. Песня оказалась длинной и сложной: о воинах и девах, о друидах, землях и битвах, полная незнакомых слов. И все же многое задержалось у меня в памяти, и даже сейчас я вспоминаю строки, повествующие о друидах, которые мановением священной руки обращали воинов в камни, дев — в ланей, хлеба — в побитый на корню, усохший сор.

— Я не врунья.

— Расскажи мне, что ты видела.

Я описываю отряд воинов на прогалине, их лошадей. Рисую детали: металлические пластины доспехов, бронзовые шлемы. Лис, кажется, по-прежнему не убежден, словно любому известно, как выглядят римские доспехи, и все эти особенности я могла узнать от купца, зашедшего на Черное озеро. Желание, чтобы мне поверили, неожиданно для меня самой, и на какое-то мгновение я подумываю заявить, что опишу видение в присутствии четырех свидетелей, как того требует наша традиция. Но затем меня осеняет мысль получше: я пальцем изображаю на лице нащечник римского шлема. Лис весь подбирается, превращается в слух, а я беспечно продолжаю говорить, подстегиваемая желанием произвести впечатление.

Мне бы припомнить, как отец стиснул губы, поигрывая ложкой, как старался держать мысли при себе, не зная намерений друида. А вместо этого я, забыв об опасности, распустила язык.

Вернувшись домой, я открываю дверь и вижу матушку, преклонившую колена под крестом Матери-Земли, и отца, сидящего на корточках у очага. Оба вскакивают, бросаются ко мне, обнимают.

— Всё в порядке со мной, — заявляю я. — Правда!

Оторвавшись от них, я замечаю, как матушка быстрым движением языка слизывает кровь с прокушенной губы.

— Что случилось? — Матушка хватает меня за плечи. — О чем был разговор?

Я складываю руки на груди, обхватываю ладонями локти.

— Я рассказала про римлян, здесь, на Черном озере. Вот как вам рассказывала.

— Начни сначала, — говорит отец.

С некоторым раздражением в голосе я заявляю:

— Я рассказала ему о том, что видела.

Матушка спрашивает голосом нежным, как теплый дождик:

— Он поверил тебе?

— Как знать.

— Пойдем, — зовет она, стрельнув взглядом в сторону отца: незаметный знак, говорящий о том, что она сама попытается выведать все, что сможет.

Мы проходим в спальную нишу, которую некогда занимали родители отца.

— Лису понадобится место, чтобы хранить свои пожитки, — поясняет матушка.

Из сундука, стоящего в ногах постели, она извлекает изношенные штаны, драное платье, два вытертых одеяла, старый масляный светильник и крошечную кожаную шапочку, изящно украшенную рядами вышивки.

— Твоя, — говорит она. — Я вышила ее перед твоим появлением на свет. Мать твоего отца научила меня. — Она переворачивает шапочку, притрагивается к двум местам, где протяжки слишком длинные. — Я очень торопилась. — Матушка отрывает взгляд от шапочки, устало улыбается: — Ты заслуживала лучшего. — Она складывает шапочку пополам и разглаживает ее на одеяле, извлеченном из сундука. Потом лицо ее озаряется надеждой: — Лис не причинит зла провидице.

Я не говорю ей, что лжецам вырезают языки и зашивают рты.

— Он что-то хотел у тебя узнать? — продолжает выспрашивать матушка.

— Нет.

Она осторожно достает из сундука пучок непряденой шерсти, аккуратно раздвигает волоски, и внутри обнаруживается серебряный кубок — отголосок прежних времен, когда на Черном озере заправлял клан Кузнецов.

Я провожу пальцами по кромке чаши, на которой изображены скачущие косули. Однажды я видела, как отец держал этот кубок, а потом закрыл лицо ладонями. Милосердно со стороны матери спрятать вещицу, вызывающую у него тоску, приводящую в отчаяние: утешение, пусть и слабое, которое матушка была способна дать ему. Другая женщина прижала бы его голову к своей груди, прошептала бы: «О, Кузнец, ты славный муж. Нам всего хватает».

— Можешь его помыть, когда мы закончим, — говорит она.

— Ты хочешь отдать кубок?

— Лис — друид.

— Но…

— Твой отец сам велел мне принести кубок. Нам нужно завоевать уважение Лиса. Мы с твоим отцом так решили. — Она кладет ладонь мне на колено. — А ты свое дело сделала.

Но я не рассказала родителям всего. Я не упомянула о словах, которые сказала Лису после того, как он подобрался и превратился в слух.

— Это было в Просвет, — сказала я ему. — Листья только что развернулись.

Лис убрал с губ согнутый палец и хмыкнул.

— Просвет? — переспросил он. — Тогда у тебя есть восемнадцать дней на появление этих римлян.

Я раскрыла рот, чтобы возразить, что не знаю, в который год это должно случиться, и никогда не говорила, что знаю, но Лис уже направился к отхожему месту.

Чувствуя слабость в коленях, я глядела ему вслед, пока он не растворился в ночи.