Дневник на итальянском

Глава 16

Nightmare — Halsey

Эрика

Мой разум не помнил толком ничего. Но тело помнило всё. Каждое мерзкое прикосновение, каждое отвратительное выражение, удары, грубый хриплый голос, болью врезающийся в память и то, что чувствовала я в тот момент.

Мои руки быстро судорожно стянули с себя всю одежду, оставив лохмотьями на застеленной постели. Волосы были пропитаны тем же табаком, бензином и перегаром, которым несло от…зажмурившись от воспоминаний, я почувствовала на оледеневших щеках горячие капли, стекающие к шее и с какой безнадежностью трясутся ладони, не в силах удержать даже одежду.

С каждым шагом, в стопы словно вонзались идеально наточенные лезвия, отдавая болью во всем теле. Пока ноги сами собой несли к окну, я быстро задернула длинные темные шторы, чтобы ни один свет фонаря не прорывался в комнату и клацнув выключателем, оказалась в полной тьме, подобной той, что образовалась внутри.

Мне нужен был ледяной душ. Просто необходим.

Ступив босыми ногами на мраморную плитку душа, пока струи ледяной воды били по телу, я не осмеливалась взглянуть на себя в зеркало напротив. Не осмеливалась даже обернуться к нему лицом.

Меня била дрожь, тело, буквально, онемело под ледяными струями, а руки, безжизненно опустившись вдоль тела, не притронулись ни к единому сантиметру кожи. Словно меня пометили во всех местах, до которых теперь было мерзко прикасаться. Я боялась сделать это, оказавшись в пелене воспоминаний. Боялась вновь оказаться в том темном переулке, где не было ни выхода, ни надежды, кроме двух пар рук, которые исследовали мое тело и хриплых голосов…

«— Черт… — я закрыла лицо руками, не чувствуя, как слезы растекались по щекам, смешиваясь вместе с водой. — Я не могу. Не могу. Не могу»

Слова эхом проносились в голове, пока я, прижав обе ладони ко рту, пыталась сдерживать всхлипы и плачь, вырывавшийся из меня, словно гром посреди выпачканного тучами неба. Я опускалась на пол, безжизненно сползая вдоль стены и заглушая плачь тяжелым напором воды, грубо отбивающим ритм по плитке тяжелыми струями.

Я ничего не чувствовала. Казалось, как будто вся живая энергия, которая била из меня ключом, вырвалась в тот же момент, навсегда покидая мое тело. Тот страх, как в тот момент, я никогда не испытывала за себя. Ту пустоту, что я чувствовала внутри, я не испытывала даже после потери родных людей, потому что тогда я теряла их, а сейчас — себя.

Полчаса, час, два, а может, и три…я потеряла счет времени, пока спускала ледяную воду на свое тело, рыдая и свернувшись в душе, как испуганный котенок в углу темного коридора. Только теперь, я боялась оставаться в темноте. Боялась остаться одной, где нет ни единого намека на свет.

Поэтому, вернувшись в комнату, я мигов включила все светильники и ночники, которые только были мне доступны, укутавшись в плотную пижаму с длинными рукавами и, нырнув под одеяло, которым накрылась с головой. Сон практически мгновенно настиг меня. Но лучше бы я вообще не спала.

Потому что кошмары настигали меня после каждого раза, когда я просыпалась в холодном поту, поднимаясь в кровати и забиваясь на краю, поджимая под себя коленки, на которых образовывались мокрые пятна от слез. Я бесконечное количество раз пересматривала те эпизоды, которые хотела вырвать из памяти. Каждый раз вздрагивала, кричала и плакала. Каждый раз молилась, чтобы все произошедшее оказалось сном, но просыпаясь раз за разом, видела только мокрую от слез подушку и чувствовала, как безумно выпрыгивает сердце из груди.

На следующее утро, проведя бессонную ночь, я проснулась, с опухшими глазами и безжизненным состоянием, отказавшись идти в школу. Мама посчитала, что я больна и быстро стала суетиться надо мной, пока я притворялась спящей, бездумно глядя в закрытое окно, повернувшись на бок. Я игнорировала любые указания пить лекарства, измерять температуру, не обернулась, когда меня пришел проведать Кристиан и ни разу не заговорила с мамой. Я не спустилась ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину, который в конце концов принесли мне в комнату, до чего я даже не притронулась.

Это происходило на протяжении всей недели. Я вставала с кровати только чувствуя надобность сходить в туалет или принять душ, когда дрожь снова била все тело. Игнорировала любые обращения ко мне и ни разу не спустилась вниз, отказываясь выходить из своей комнаты. Я забыла о том, чтобы выходить по утрам на балкон, подставляя лицо первым лучам или открывать окно, впуская в комнату свежий воздух. Ни разу не притронулась к блокноту с эскизами, представляя, как белые листы превратятся в исчерканные черными полосами. Только дважды я притронулась к дневнику, выведя на пустых страницах неровным почерком из-за дрожащих пальцев несколько строк. Даже это давалось мне через силу. Потому что даже отключив голову, я чувствовала пустоту, которая не могла говорить за меня. У меня не было ни мыслей, ни слов, ни желания.

«Я опустошена. Мне не больно. Но я ничего не чувствую»

Следующая запись была сделала через пару дней после слоившегося, когда я впервые стала на ноги, собрав силы принять душ.

«Сколько я буду находиться в этом состоянии? Пройдет ли этот страх и мерзкие воспоминания когда-нибудь? Я больше не выдерживаю. Меня ломает, стирает собственная сущность. Я перестала видеть тот смысл жизни, который поднимал изо дня в день меня на ноги. Я не хочу никого видеть. Никого слышать. Не могу смотреть на свое отражение и не говорю ни с кем, потому что не могу слышать собственный голос. Это еще больше напоминает о тех жалких звуках, которыми я молила отпустить меня…которыми кричала о помощи. Чего теперь я боюсь? Темноты? Остаться в одиночестве? Мужчин? Себя. Своей пустоты и ничего не чувствовать. Черт побери, я не выдерживаю.»

Следующие строки были написаны в тот день, когда мама впервые заставила меня переодеться и выйти на балкон подышать воздухом спустя неделю. Не выглядывая за балкон, я устроилась в углу, не желая видеть окружающий мир, и рисуя черные крестики или просто зарисовывая поля, я сделала новую запись:

«Что мне говорить, когда мама спрашивает о самочувствии? Как долго я смогу лгать, что все в порядке? Теперь моим личным щитом стало «я в порядке». Мне необходимо было вернуться в школу. Продолжать жить. Я понимала, что не смогу спрятаться от всех и всего в этой комнате, но не знала, как перебороть страхи вылезти наружу. Мне страшно. Жутко страшно. И я боюсь своего состояния, себя. Что мне делать? Что, если я не забуду, что, если не смогу подпустить к себе никого, боясь оказаться в тюрьме воспоминаний? «Что, если…» было слишком много. И мне нужно было научиться с ними бороться. А главное, научиться бороться с собой. Я не могу описать, что чувствовала, потому что легче сказать, что ничего. Я боялось той пустоты и отсутствия чувств с эмоциями, которые образовывали дыру во мне. Я уже ненавидела этот город. Этот дом. Район. И все…воспоминания. Лучше бы их не существовало»

Настал день, которого я остерегалась больше всего. Надеялась оттянуть время, насколько это было возможным. Новый понедельник. Мама взяла справку у доктора, в которой говорилось о моей простуде, и с вечера вложила в рюкзак. Все две недели, а может быть, больше, что я просидела дома, мама старалась не отходить от меня ни на минуту, когда я позволяла войти в комнату. Я видела, как она переживает и беспокоится обо мне, но не могла вытерпеть присутствия кого-то рядом. Даже если это было присутствие самого дорого человека на земле.

Я на автомате приняла душ, умылась, надела школьную форму и забрала волосы в высокий хвост, все еще ни разу не взглянув на себя в зеркало. Я не беспокоилась о том, что мои губы сухие и полопались, чтобы нанести на них блеск. Не обратила внимание на синяки и круги, залегшие под глазами. Даже не стала беспокоиться о вьющихся концах, которые небрежно свисали с хвоста.

Мне было плевать, кто какой меня видит. А быть может, я как раз не хотела, чтобы меня кто-либо видел.

Я впервые вышла из комнаты с накинутым на плечо рюкзаком. Медленно, через силу ступала по лестнице, где внизу уже слышались голоса мамы и отчима. А когда послышался низкий голос Джеймса, я резко остановилась. За время, что я провела наедине с собой и своими страхами, я совершенно забыла про сводного. А что, если он все рассказал или собирается рассказать маме? Что, если будет шантажировать меня? Как теперь будет смотреть на меня? Жалеть или насмехаться? Оставит в покое и не будет замечать или станет издеваться, как…

— Милая, что ты там застыла? — выдернул меня обеспокоенный голос мамы, и я поняла, что застыла посреди лестницы с испуганным выражением лица, а на меня уставились три пары глаз. Я ни встретилась взглядом ни с одними. А особенно, не хотела смотреть на Джеймса. — Доброе утро. Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке. Доброе утро.

— Садись, завтракай, Джеймс подвезет тебя…

— Я не буду завтракать. — перебивая маму, быстро проговорила я, спустившись мигом с лестницы и уже оказываясь на выходе. — Подожду на улице. Свежим воздухом подышу.

Наверное, удивлению мамы не было придела, и возможно, все трое прожигали меня взглядом, но я так и не обернулась, чтобы узнать об этом.

Стоило мне оказаться на улице, как кожу обдал прохладный ветер. Подняв голову к небу, я сдержала себя, чтобы не ахнуть. Оно было серо-голубыми, затянутым и без единого намека на осеннее настроение. Солнце больше не пробиралось сквозь пелену облаков, а теплый ветер не щекотал кожу. Теперь он пускал дрожь от холода и напоминал о приближающейся зиме.

«— Сколько я не выходила из комнаты? — устало уставилась я себе под ноги, где пролетали последние оранжевые листья. — Почему погода так соответствует настроению…?»

Обхватив себя от холода обеими руками, я не заметила, как из дома кто-то вышел и слишком близко со мной заговорил, что мне пришлось отпрыгнуть от неожиданности, сдержав себя, чтобы не закричать.

— Ты чего? — Джеймс смотрел на меня, как на зачарованную идиотку, у которой поехала крыша, а в руках у него был мой светлый кардиган. Мне пришлось выдержать его долгий задумчивый взгляд, прежде чем я трусливо отвернулась. — Твоя мама попросила передать. Чтоб не замерзла. За эти дни похолодало.

И вручив мне вещицу в руки, он не сказав больше ни слова, прошел к машине. Я обернулась к черному «Камаро», чтобы не заставлять сводного ждать, но в ту же секунду воспоминания той темной ночи, и как Джеймс вернул меня домой, накрыли с головой, заставив тело врасти в землю.

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдвинуться с места, и заметив в окне внимательный взгляд мамы, я быстро исчезла в салоне автомобиля. Тяжелое дыхание, звук заводящегося мотора, ремень безопасности и…я с ужасом широко раскрыла глаза, переведя взгляд на переднее сидение.

«Я ехала спереди, — с ужасом пронеслись в голове собственные слова. — Я. Ехала. Спереди.»

Неужели, в ту ночь, я действительно не чувствовала ничего, кроме тяжести, которая тянула меня за плечи вниз… Джеймс, видимо, заметил мое перепуганное выражение лица, развернувшись и внимательно оглядев меня. Прежде, чем он спросил то, о чем думал, я быстро проговорила полушепотом:

— Я в порядке.

— Это я уже слышал. — без каких-либо эмоций пробурчал он себе под нос, с уверенностью ведя свою машину.

Я могла бы отметить, что парень красиво смотрелся за рулем, но при этой мысли, желудок неприятно сжался, подкидывая совершенно не те воспоминания, о которых мне хотелось бы помнить.

Стоило «Камаро» пристроиться за другими машинами, въезжавшими на территорию «Эмертон Холла», как я быстро отстегнула ремень безопасности, схватила свой рюкзак и вылезла из машины. Учитывая, что иномарка была двух дверной, так быстро, как я ожидала, выйти не удалось.

— Я выйду здесь. Нам надо меньше появляться вместе.

Что сказал Джеймс и сказал ли что-то вообще, я уже не слышала, потому что быстрым шагом скрылась на территории школы, проходя мимо шумных компаний старшеклассников и чувствуя себя изгоем. Никогда не думала, что окажусь в такой ситуации. Потеряю все: дом, семью, друзей и саму себя.

К счастью, ни одного урока, где я могла бы пересечься со сводным, в расписании не было, и я благополучно ускользала от одноклассников и клише «новенькой» на задних партах в конце класса, избегая внимания.

Только уже в конце дня, когда жар к прилил к щекам от мужских голосов и смеха, стоящего в коридорах, чувствуя, как мутнеет картина перед глазами, я нашла ближайший туалет, брызгая холодной водой на лицо. Опершись на раковину, я так и не подняла глаз, чтобы проверить свое отражение в зеркале напротив. Вместо этого, насухо вытерла лицо сухими одноразовыми полотенцами, как ужаленная, вылетая из туалета.

Но удача взяла выходной, и вместо того, чтобы незаметно исчезнуть в коридоре, в дверях я столкнулась с двумя девушками, входящими вальяжной походкой в комнату. У одной из них, в которой я позже узнала подружку сводного, был в руках кофе в картонном стаканчике, который благодаря мне оказался на ее бледно-голубой блузке с глубоким декольте. Светло-русые волосы высокой девушки спали на лицо, когда она, выругавшись, осмотрела пятно на своей блузке.

— Извини…

— Ты куда летишь, идиотка?! — перебила она, а по ее выражению лица было понятно, что ничего хорошего мне ожидать не стоит. — Что мне, по твоему, теперь делать? Ходить с этим пятном, как никчемная? Или «твое извини» все вернет в прежний вид?

Я застыла, вспомнив мысли, вернется ли моя жизнь после случившегося в прежнее состояние. В голову лезли, не спрашивая разрешения, все те же голоса и мои собственные крики, а дыхание стало таким горячем, что казалось, выжжет все изнутри.

— Эй, ты, чего застыла? — пощелкала она своими длинными острыми ногтями мне перед лицом, а ее подруга брюнетка, внимательно, или презрительно, меня осмотрев, склонилась к девушке, прошептав ей что-то на ухо. — Вот оно что… — теперь на ее лице просияла стервозная ухмылка, и закрыв дверь, они медленно стали находить на меня.

— Так ты подружка малышки Эбби, — оглядела она меня с ног до головы, демонстративно фыркнув.

А стоящая рядом брюнетка, тем временем, стала напротив меня, потянув свои руки ко мне:

— Снимай рубашку.

— Что? — отшатнулась я.

— Снимай. Постираешь мою и вернешь в том виде, в каком она была. — пояснила светловолосая.

— Отдашь свою в счет компенсации. — вмешалась брюнетка.

— А мне в чем предложишь быть?

— Твои проблемы. Снимай! — еще больше надавила она, коснувшись моей рубашки и потянув за воротник.

Мерзкие прикосновения. Хриплый шепот. Грубые ладони на моей шее…все, как в тот день, пронеслось передо мной и, чувствуя, как начинаю задыхаться, я с силой оттолкнула брюнетку в грудь, наступила на ногу светловолосой, которая перекрыла мне дорогу, и пулей вылетела из туалета, чувствуя сумасшедшее головокружение и слыша вслед:

— Стерва! Ты ответишь за это!

Не успела я свернуть за угол, как наткнулась на улыбающегося сводного, который, засунув руки в карманы, стоял с высоким светловолосым парнем, облокотившись на шкафчик. Столкнувшись со мной взглядом, улыбка Джеймса спала, и он внимательно оглядел меня, заметив мой перепуганный вид. Следом, он перевел взгляд за мою спину, и обернувшись, я увидела, как его подруги выходят из туалета, гневно глядя на меня. Сорвавшись с места, я прошла мимо него, оказываясь на улице за двором «Эмертон Холла».

— Я так больше не могу… — прошептала сдавленно я, усаживаясь на бетонное ограждение и закрывая лицо ладонями. — Не могу. Немогу. Немогу…