Дневник на итальянском

Глава 54

Marc Antony — When I Dream At Nihgt

Джеймс

Ее комната пахла воспоминаниями. Горькими. Больными. В воздухе ещё стоял смех Эрики, наши ссоры в этих стенах, как только она переступила порог этого дома. Кровать была аккуратно застелена, постель больше не смята. Ни вещей, ни разбросанный карандашей на столе, которыми она рисовала эскизы…больше ничего. В этом доме, в её комнате, которая стала после отъезда моим убежищем, не осталось ничего, кроме воспоминаний и её запаха. Чертового родного, который я не променял бы ни за что на свете.

Я ненавидел её, насколько это было только возможно, что она так просто бросила всё и ушла. Ушла из моей жизни, даже не дав права объясниться, всё исправить. Она даже не сказала, что уезжает! Гнев прорывался изнутри, и я на эмоциях крушил всё, что только попадалось под руку.

Да, я конченный ревнивый ублюдок. Я не помнил ни черта с того вечера, не помнил ни Эрики, ни Аси в моей постели. И я ненавидел себя за то, что это могло произойти. Я облажался. Одна ошибка, одна ревность, и я потерял всё, что у меня было. Потерял Эрику. А она была для меня всем.

Одно неправильно действие, совершенное на эмоциях, способно разрушить всю твою жизнь. Способно сломать тех, кого ты любил, и кем дорожил. После случившегося, дорога в конце тунеля меркнет и идти не хочется. Мне не хотелось идти без неё.

Недели, чертовы недели, которые я хотел остановить, тянулись так долго и с такой щемящей болью в груди, что хотелось разорвать себя на части.

Я снова, как маньяк, десятый раз за день, прислонившись к двери её комнаты, и обводя взглядом периметр, пока в воспоминаниях то и дело возникают картины прошлого, когда Эрика ещё была рядом, заглушая эмоциональную боль, сжимал кулаки.

Я больше не мог держать. Со всей силы ударив по стене, я стал колотить, не жалея окровавленных костяшек, которые оставляли алые пятна крови на обоях. Мне было чертовски больно. И я чувствовал себя единственным ублюдком, единственным, кто виноват в случившемся. Я потерял её только по своей вине и е имел права злиться. Но я злился. Какого черта она сделала со мной? Что в ней так притянуло меня и какого черта я так влюбился в эту девушку? Зачем она вообще появилась в моей жизни! Она стала лучшим, что случалось со мной, но и самым страшным кошмаром, после ухода которого, остался только пепел.

В комнате летело всё. Я крушил на ходу каждую вещь, которую видел, пока не добрался до стола, аккуратно выдвигая ящики. Мои яростные порывы продолжились бы, если бы я не коснулся рукой маленького блокнота с плотными страницами. Сердце опустилось, когда я взял его в руки. Думал, эскизы. Часть Эрики, её мечты стать дизайнером одежды, грандиозные планы на жизнь и любовь к тому, что она создавала. Эта девушка безумно талантлива. Безумно…Безумная.

Только это оказались совсем не эскизы, и стоило мне перевернуть страницу за страницей, бегло пробегая глазами по исписанным строкам, сердце вовсе перестало подавать признаки жизни. Личный дневник. Её дневник на итальянском.

И лучше бы я не знал этого чертового языка, которому мать заставляла меня учиться с малых лет. Лучше не видел, что она писала своей рукой на эмоциях.

«…ненавижу его»

«я не справляюсь…»

«Джеймс отравляет мне жизнь, у меня не получается, это место не приняло меня…»

«Мы впервые нормально поговорили. Нормально. По-настоящему…он улыбался мне. У Джеймса очень красивые ямочки…»

«Она снова делает мне больно»

«Кажется, я запуталась в собственных чувствах. Я больше не могу ненавидеть его…»

«Что значат мои чувства? И что они значат для него»

«Кажется, я влюбляюсь…»

«Он невероятный…Джеймс стал мне слишком родным человеком»

«Это проклятье, но я люблю его. Безумно, дико, но люблю»

«Он снова пытается сломать меня, вновь играет…Чего добивается этот парень?»

«Мы провели вместе ночь. Я ни о чем не жалею. Он лучшее, что случилось со мной в этой жизни. Чтобы не происходило между нами дальше, я никогда…никогда не забуду его»

«Всё так замечательно, что я боюсь…мне страшно потерять его. Наверное, я не выдержу, если ещё один любимый человек покинет меня»

«У мамы с Кристианом будет ребенок! И я впервые задумала о том, что тоже хотела бы так радоваться беременности. Я впервые стала мечтать о семье всерьез. И о ребёнке, у которого могли бы быть ямочки Джеймса, его улыбка…мне кажется, я буду любить его больше жизни. Так же, как Джеймса»

Пальцы судорожно тряслись над страницами. Я переворачивал до тех пор, пока не показались пустые, залитые слезами. От слез они высохли, искривившись. На них было пусто, но казалось, даже больше, чем на тех, что исписаны чернилами. Она плакала. И стоило мне подумать об этом, как первая слеза упала в середину листа.

Мужики не плачут, думал я когда-то.

Я бы отдал всё, лишь бы того дня не было в моей жизни. Будь проклят тот момент, когда я решил напиться. Будь проклят тот момент, когда засомневался в своей девушке…да черта с два, я никогда в ней не сомневался!

— А-а-а! — мой крик был скорее похож на дикий рёв. Теперь страницы её дневника были залитыми и моими слезами.

Я сжал простынь кровать с такой силой, что она обещала треснуть в моей ладони в тот момент, когда последние страницы, исписанные чернилами, попали в моё внимание:

«Он мне изменил. Это больнее, чем я могла предполагать. Я не знаю, как быть дальше. Ничего не чувствую, кроме пустоты. Не хочу жить. Без него»

«Джеймс разрушил меня. Подарил мне новое сердце, а затем снова выдернул его, радавив в собственных ладонях. Он уничтожил меня, даже неподозревая об этом. Пусть будет проклят тот день, когда я встретила его. Пусть будет проклят день, когда поняла, что люблю его. Жить без него не могу…будь он проклят…потому что я люблю его вопореки всему!»

Разгром в комнате Эрики, видимо, был слышан на первом этаже. Я больше не сдерживал зверя, который рвался наружу. Бил стены, разбивая кулаки в кровь. Физическая боль была ничем по сравнению в той, что оставила после своего ухода Эрика. Сил не осталось вовсе. Я впервые в жизни перестал бороться. Впервые в жизни проиграл, даже не являясь ведущим игры. Слишком заигрался, и даже не заметил, как потерял то, чем больше всего дорожил. Ту, которая стала смыслом всей моей жизни.

— Ненавижу… — опускаясь на колени, крепко сжимая её дневник в руках, шептал я.

В пороге послышались шаги. Я поднял голову, когда в двери, прижав обе ладони к лицу, со слезами, беспощадно размывающими макияж, стояла Грейс с выпуклым животиком. Боль на её лице отражалась так сильно, как и на моём. Но она не потеряла дочь. А я лишился Эрики навсегда..

— Джеймс… — её голос дрогнул, и Грейс через секунду оказалась на коленях рядом со мной, прижимая мою голову к груди. Так, как никогда не сделала бы моя родная мать. Так, словно я был её дорог. — Мальчик мой…прошу, не надо.

Не знаю, что убивало меня больше: её отношение ко мне или то, как сильно она напоминала мне Эрику.

— Не нужно, прошу, мальчик мой, не делай себе больно, — я был так уничтожен, что в какой-то момент обнял её обеими руками, прижимаясь, как к родной матери и плача на груди, как пятилетний ребёнок. Она оказалась рядом в нужный момент.

Почему женщина, чью дочь я уничтожил, была всё ещё рядом со мной? Так не бывает. Они вдвоем слишком хороши для этого чертового мира. Слишком хороши для меня.

— Всё пройдёт. Слышишь, все наладится!

Я в это не верил. Без Эрики, её наивно прекрасного взгляда оливковых глаз, хитрой улыбки, вечного протеста и вредного характера, мой мир превратился в пепел.

Я сам превращался в пепел, постепенно сгорая и разлетаясь на ветру.

Спустя неделю

Через солнцезащитные очки слепило солнце. Я вышел из машины, достал дорожную сумку и, последний раз оглядев свою малышку, с которой было связано так много воспоминаний, хлопнул дверью, оставив ключи внутри.

Быстрым шагом пересекая площадь, я вошёл в здание аэропорта через большие стеклянные двери. С разных сторон доносились голоса людей. Кто-то плакал, прощаясь с родными, кто-то изо всех ног бежал друг другу на встречу, бросая сумки на ходу. Дети мельтешили под ногами, а их мамаши бегали за спиногрызами, пытаясь образумить. Когда я дошёл до стойки регистрации, тело словно в землю вросло.

Несколько месяцев назад я точно так же, на том же месте, стоял, безжизненно вросши в землю. Я опоздал. Несколько минут решили всё. Стоя сбоку ото всех, я видел, как успокаивающе обнимает Грейс плачущую отец, и они вдвоем смотря вслед уходящей Эрики. Каштановые волосы, в беспорядке рассыпавшись по миниатюрным плечами, отдалялись с каждой секундой всё дальше. Я видел, как она уходила, и ничего не мог с этим сделать. Стоял, как осёл, и понимал, что больше жизнь не имеет того смысла, которым она её окрасила.

И словно в дежавю, я стоял на том же месте, только теперь в ожидании своего рейса.

— Внимание! — прозвучал громкий голос девушки. — Начинается посадка на рейс Эмертон-Амстердам начнётся через пять минут! Просьба, всем пассажирам, пройти на паспортный контроль.

Вот и всё. Закончилась история, которая началась так внезапно и неожиданно. История, исход и развитие которой, никто из нас предугадать не мог.

Я улетал, не сбегая. Но оставаться в месте, где всё напоминало о ней, каждый чертов угол, каждое чертово место, больше невозможно было оставаться. Не было смысла быть так, где жизнь для тебя закончилась.

Отец болел моим переездом. И именно в тот момент, когда я объявил о своём решение улететь жить к матери в Амстердам, понял, что пыталась донести до меня Эрика всё время. Понял, что отец был единственным, для которого я что-то значил. Кристиан Тёрнер, как всегда, оставался спокойным и сдержанным, кинув лишь: «ты уверен в своём решении?».

После появления Грейс и Эрики в наших отцом жизни, всё изменилось. Наши жизни, дом, даже чертов город стал другими с ними. Они сделали из нас, существующих под одной крышей соседей, настоящую семью. Ту, которой у нас никогда не было. И уходом Эрики, не только я потерял всё, но те, кто успел узнать её.

— Здравствуйте! Ваши документы, — милым вежливым голос прощебетала девушка на стойке регистрации. Полгода назад, я бы уединился с ней в одном из туалетом аэропорта, взяв номер телефона, чтобы никогда не позвонить, а сейчас, стоял, как дебил, и не видел ни в ком, кроме Эрики, девушек. — Удачного полёта! — она так широко улыбнулась, ярко накрашенными губами, отдалённо напомнив Асю, что даже в тот момент, воспоминания были связаны с Эрикой. С моим предательством.

Переступая черту аэропорта, я понимал, что с этого момента ничего не будет, как прежде. Это была новая жизнь, которую и жизнью назвать нельзя было. Я оставил в этом городе всё, что было мне дорого, что, оказывается, я любил. Отец, который вырастил во мне мужика, Грейс, заменившая мне маму, Рэна и Яна, парней, лучше которых друзей я уже не найду, и воспоминания. Воспоминания — самая сильная штука, которая способна как радовать, так и уничтожать.

— Джеймс! — срывающийся, полный отчаяния, крик. Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять кому он принадлежит.

Отец, с безжизненно опущенными руками вдоль тела, в дорогом деловом костюме, — явно только с работы, — и со стеклянным выражением лица, стоял по другую сторону турникетов, словно нами целая пропасть, которую уже невозможно преодолеть. Взгляд папы встретился с моим, и дальше всё, как в тумане. Взрослый, состоятельный бизнесмен, сорвался с места, отталкивая двух бугаев охранников и перепрыгивая турникет, как в замедленной съемке. На лицах персонала был ужас и недоумение. Девушки стали вызывать охрану, патруль, но отцу не было до этого дела. Стоило миновать преграду, он без слов крепко прижал меня к себе, хлопая по спине. Я обомлел.

— Как же ты дурак, сынок! — с отчаянием вырвалось у него, когда папа, впервые за столько лет, обнял меня. По-настоящему. Как сына. Как любимого и нужного сына.

— Пап…

Отец отстранился, и более подавленного выражение лица у него я никогда не видел.

— Прости, что был тебе плохим отцом. — слова, который поставили точку. Это было полной противоположностью правде. Я только в тот момент понял, каким отцом он был мне все годы, после ухода жены, которая бросила сына на мужа. — Ты всегда был для меня самым важным в жизни. И это ничто не изменит.

— Прости, что был таким ублюдком. — попытался ухмыльнуться я, но это получилось скорее криво, чем похоже на улыбку. — Я бы многое, пап, изменил. Но уже слишком поздно.

— Мы будем ждать тебя дома. Всегда. Запомни, ты всегда можешь вернуться, как только тебе осточертеет эта страна нарциссов.

— Тюльпанов, — усмехнулся я, и папа тоже улыбнулся.

Какое-то время мы молчали. Нам трижды повторили покинуть территорию и пройти на посадку, а я, словно отпуская что-то важное, не мог сдвинуться с места.

— Она тебя простит. — впервые отец заговорил о нас с Эрикой. И от его слов чертова надежда, на которую я не имел права, вспыхнула. — Вам обоим нужно время. Если любишь — борись.

— Слишком поздно. Я облажался, бать. Сильно облажался.

— Ещё как. Но ей не легче. Вам нужно это пережить.

За спиной отца, запыхавшаяся и с улыбкой, осознав, что успела, добежала Грейс. Меня провожала моя семья.

Моя семья.

Семья.

Как жизнь могла так поменяться за чертовы полгода?

Я попытался улыбнуться и помахать Грейс, у которой из уголков глаз скатывались слёзы, бросил взгляд на её круглый животик, который она придерживала одной рукой, и с тяжестью, что щемила лёгкие, похлопал отца по плечу, уходя.

Я оставил всё и всех, кто хоть что-то значил в моей жизни, за спиной.

Ремни безопасности. Оглушающий звук, пока самолёт набирал скорость. Взлёт. Постепенно отдаляющаяся земля родного города. Первые облака. И внезапно начавшийся дождь, который, словно чувствовал моё настроение.

Да, так, порой, истории тоже заканчиваются. Хэппи энд лишь выдумка идиотов, которые серьёзно напортачили однажды. Во мне всё ещё остался след того дня, когда она уходила, а я не слышал. Когда пытался догнать, но не успел.

И сейчас, я летел, бездумно глядя в окно иллюминатора, за которым лил дождь, разбиваясь о пушистые облака. Грубые тяжелые капли разрушали ватное облако. Как я разрушил Эрику. А любовь к ней — меня.