Дом из пепла и стекла

Глава 12

Синди

Следующие пару дней мучительно одиноки. Нико, похоже, был занят по работе, и я избегала моих названных родственников. Порезы на руках были не настолько глубокими, чтобы накладывать швы, но достаточно серьёзными, чтобы мне приходилось каждый день перевязывать их и держать в чистоте. Мои колени болят, а на заднице синяки.

Я сижу в своей комнате, слушая классическую музыку, которая напоминает мне о маме, когда она играла на пианино на балах, которые проходили у нас, и только для меня с папой. Она любила «Лунную сонату», и это одно из самых грустных музыкальных произведений, которые я когда-либо слышала, но я нахожу себя в состоянии слушать её, несмотря на то, что она дёргает за мои сердечные струны и доводит меня до слёз.

Формально, я могу быть взрослой, только и всего, и я потеряла мою маму до того, как заслужила значок взрослой жизни. Я скучаю по ней так сильно, что у меня болит в груди. Её теплота, её запах, её прекрасные голубые глаза наполнены такой любовью, но и наполнены озорством.

Моя мать была настоящей красавицей, редкой сияющей жемчужиной в океане обыденности. В отличие от меня, у неё были тёмные волосы, бледная кожа, и глубокие голубые глаза. Она была похожа на Белоснежку. Я унаследовала цвет лица от бабушки и дедушки по отцовской линии.

У меня есть прядь маминых волос, и время от времени я достаю её из зиплок мешочка и нюхаю, боясь, что однажды не смогу уловить этот крошечный намёк на её запах. Чудесным образом он всё ещё здесь, напоминает о моей любимой маме и обо всём, что она значила. Комфорт. Безопасность. Дом.

Слёзы снова грозят пролиться, когда я сижу на кровати, читаю и слушаю Бетховена. Этот человек был редким видом безумного гения, потому что написал одно из самых печальных музыкальных произведений, которые я когда-либо слышала — «Лунную сонату», и одно из самых радостных — «Оду к радости».

Я смотрю на часы и вижу, что уже поздно, и скоро в доме будет шумно. Со временем, когда у нас перестали появляться постояльцы, люди, похоже, стали просыпаться все позже и позже. Теперь чаще всего никто не выходит на кухню раньше половины десятого, а значит, я могу заняться уборкой позже. Сегодня я проспала до семи тридцати утра и уже полчаса слушаю музыку лёжа на кровати.

Если я хочу закончить до того, как кто-то появится, я должна шевелить задницей. Оказавшись на кухне, я быстро справляюсь с рутиной. Я делаю это не так тщательно, как обычно, но руки болят. Закончив с уборкой сажи и пепла, я как следует протираю пыль со стекла, затем аккуратно вытираю забинтованные руки и снимаю повязки у раковины.

Я достаю аптечку из-под кухонной раковины. Помыв руки тёплой водой и мылом, хорошо их вытираю. Используя немного антисептического крема, я снова очищаю раны и высушиваю их. Затем достаю ещё марлю и бинт.

— Какого хрена?

Я взвизгиваю и подпрыгиваю, оглядываясь, чтобы увидеть Нико у входа на кухню.

Он подходит ко мне и хватает меня за руку, поворачивая ладонью вверх, чтобы увидеть раны.

— Что, чёрт возьми, произошло?

— Упала, — говорю я, глядя вниз.

Он отпускает руку и поднимает мой подбородок.

— Не лги мне, Синдерс.

Господи, я ненавижу это прозвище.

— Я не лгу, да и что тебе до этого, — я огрызаюсь.

— Люди не лгут мне. Ты не захочешь начинать. Какого хрена произошло?

— Я упала, это правда, — это почти так.

— Где? Как ты изрезала свои руки в клочья?

— На днях я упала на разбившуюся статуэтку Иветты.

Его глаза сужаются.

— Упала? Моя задница, ты упала. Эта сука толкнула тебя, не так ли?

Я ничего не скажу. Говоря о камне и твёрдом месте¹³. Если я совру Нико, то он разозлится, а я этого не хочу. Если я расскажу правду, Иветта придёт за мной.

Дерьмо.

Тишина кажется самым мудрым вариантом сейчас, так что я держу свой рот закрытым.

— Я должна идти, — бормочу я. — Если ты хочешь быть полезным, вместо того, чтобы быть мачо, можешь помочь мне перевязать руки. Это тяжело сделать в одиночку, и у меня есть дела.

Это такая ложь, мне нечего делать.

— Я перевяжу твои руки и оставлю это пока, но не забуду.

Я вздыхаю с облегчением. Слава Богу, он не преследует это сейчас.

Он делает, что обещал, и перевязывает мои руки. Его тёмная голова склоняется, и он не торопится, действуя осторожно и бережно. Боже, если бы он был таким всё время, я бы влюбилась в него с первого взгляда. Его темные ресницы опускаются на высокие скулы, когда взгляд фокусируется на ранах. Его большие руки держат мои маленькие и бледные, как будто они сделаны из фарфора.

Как только он заканчивает, то поднимает мою правую руку к своему рту и целует внутреннюю часть моего запястья. Его губы задерживаются там, и он, должно быть, чувствует, как мой пульс ускоряется.

Затем, с ещё одним поцелуем в лоб, он уходит. Этот мужчина — загадка, завёрнутая в тайну.

День проходит мучительно медленно. Я гуляю, читаю, и пытаюсь сосредоточиться на том, как отвоевать этот дом у Иветты, Нико и его людей, но мой разум не может сосредоточиться и продолжает скакать по кругу. Я измотана и подавлена, поэтому в итоге ложусь спать пораньше и отказываюсь от еды вечером.

*****

Темно и тихо, но что-то разбудило меня. Моё сердце колотится, я задерживаю дыхание. Этот запах. Океанический, но и древесный в то же время, с сексуальными нотками чего-то вроде амбры и ванили.

Только один человек так пахнет.

Я не двигаюсь, но говорю:

— Какого чёрта ты делаешь?

— Слушаю, как ты спишь, — отвечает он.

Паника охватывает меня. Как долго он в моей комнате? Я сейчас очень уязвима. Чёрт, нужно было поставить замок на дверь. Кресло скрипит, когда он встаёт, и я понимаю, что должна встать с кровати, все мои чувства кричат мне, чтобы я двигалась, но я не могу. Как будто я сплю, и мои конечности застыли.

Кровать прогибается, и я издаю небольшой, задыхающийся вздох.

Затем покрывало откидывается, и прохладный воздух ударяет мне в затылок. На мне длинная футболка, но под ней ничего нет.

Его большое тело опускается на матрас позади меня. О, Боже.

Паника охватывает меня, когда большая рука обвивается вокруг меня. Он подтягивает меня к себе, и я готовлюсь к насилию.

Он одет. Я чувствую хлопок его спортивных штанов своими ногами.

— Расслабься, Синдерс. Я просто хочу спать. Ты помогаешь мне уснуть.

— Правда?

— Да.

— Как?

Он мрачно усмехается.

— Да хрен его знает. Это ужасно, но, когда я здесь, в твоей комнате, я могу расслабиться. Можно мне остаться?

— О, сейчас ты спрашиваешь? Ты пробрался сюда, и это полный пиздец, но сейчас ты спрашиваешь?

— Я спрашиваю.

Скажи «нет», — кричит мой разум. Позволь ему остаться, — отвечает тёмная, глубинная часть меня.

— Я не буду делать ничего, кроме как обнимать тебя и дышать тобой, — шепчет он мне в шею.

— Доверять тебе было бы сродни доверию змее.

— Ты не будешь в безопасности, если прогонишь меня. Я могу выбить твою дверь одним ударом, даже если ты установишь замок, так что, действительно, ты можешь позволить мне остаться.

— Если я позволю тебе остаться на эту ночь, ты пообещаешь не прокрадываться сюда больше.

— Нет.

Я поворачиваюсь к нему лицом, внезапно взбесившись, и большая часть моего страха забыта, или, возможно, превратилась в гнев.

— Ты грёбаный высокомерный кусок дерьма, — говорю я, сильно ткнув его в грудь. — Ты не имеешь права заходить в мою комнату, когда тебе захочется.

— Кто-то говорит, что это может быть правильно.

— Не я. Не современное, цивилизованное общество. Я могу привлечь тебя к суду за это.

Он смеётся надо мной.

— За что? Что я сижу в кресле в твоей комнате?

— Да, мудак. Это называется преследование.

Я качаю головой, так зла на него, потому что так быть не должно.

— Знаешь, что самое грустное? Я бы позволила тебе остаться, если бы ты попросил, потому что я тоже одинока.

— Я не одинок, — заявляет он возмущённо.

— Ты исключительный человек, потому что сидеть в темноте и смотреть, как я сплю — не нормальное поведение.

— Может, я просто возбуждён, — его рука скользит по моему бедру, и я напрягаюсь.

— Ты обещал.

— Да, но ты меня раздражаешь.

— Клянусь Богом, если ты попытаешься меня заставить, я буду бороться.

Он смеётся.

— Мне нравится борьба.

— Только не так. Я буду драться до тех пор, пока ты не причинишь мне боль. Я сделаю всё так, что это будет нападением.

— Зачем тебе это? — спрашивает он, как будто действительно не понимает.

— Потому что ты не сможешь, блядь, забрать это у меня, пока я не дам.

Нико садится, и я моргаю, когда включается свет. Он смотрит на меня, и я вижу что-то новое в его взгляде. Это очень похоже на уважение.

— Я бы не стал отнимать это у тебя, — он говорит серьёзно.

— Ладно, прости, если мне трудно в это поверить. Ты пробираешься в мою комнату. Мучаешь меня. Издеваешься над каждым в этом доме, будто они твои игрушки, чтобы веселиться.

— Я понимаю. Есть много вещей, которые я делал и буду делать. Но я не сделаю этого. Я уважаю тебя за то, что ты противостоишь мне.

— Правда?

Он смеётся.

— Я имею в виду, что ты, вероятно, не стремишься к этому, но я нахожу это сексуальным.

— О, Господи, — я закатываю глаза, — Ты неисправим.

— Знаешь, как много людей дают мне отпор? Кроме Джеймса — только ты.

— Иветта противостоит тебе, — замечаю я.

— Она не подразумевает это, — он пожимает плечами.

— Она плюнула тебе в лицо.

— Да, и, если бы я действительно надрал ей задницу, она бы сдалась через секунду. Ты бы не стала, не так ли?

— Нет, — это правда, и я осознаю это только сейчас.

Может, я и хожу на цыпочках вокруг Иветты, но это только потому, что мне нужно остаться в доме, чтобы вернуть его себе. Тогда я поняла, что была не слабой, а умной. Быть слабой — значит уйти. Вместо этого я остаюсь и принимаю оскорбления, чтобы выждать время и забрать то, что принадлежит мне. Но у меня есть пределы, и один из них — это Нико, взявший меня силой. Я бы боролась с ним до тех пор, пока ему не пришлось бы признать, что он делает.

Я поняла кое-что ещё. Я бы боролась так упорно отчасти потому, что я действительно хочу его, и я не могу допустить, чтобы он превратил это влечение в нечто подобное.

— Как сильно ты бы боролась со мной?

— Пока я не стала бы чёрно-синей.

— Это неразумно, — говорит он, качая головой. — Это всего лишь секс.

— И это чисто мужское мнение. Насилие твоего тела без твоего согласия — это не просто секс. В любом случае, это будет мой первый раз, и я не хочу, чтобы это было болезненно и травматично, так что — да, я буду бороться.

Он застывает, полностью недвижимый.

— Твой первый раз?

— Да.

— У тебя не было… у тебя не было секса? — он недоверчив.

— Нет. Прекрати смотреть на меня, будто я уродец.

Нико потирает свою челюсть.

— Вроде того. Большинство людей твоего возраста уже занимались сексом.

— Я никогда не встречала кого-то, кого бы достаточно хотела, — я почти добавляю «до тебя», но прикусываю язык.

— Что для этого нужно? — спрашивает он.

— Для чего?

— Чтобы заслужить твоё желание. Быть достаточным.

Иисус. Он спрашивает, что я о нём думаю?

— Ты хочешь… быть моим первым?

— Блядь, да. Я хочу тебя, хочу с первого момента, как увидел тебя, а сейчас я хочу тебя ещё больше.

— Для этого нужно то, что ты не можешь дать.

— Я могу дать многое.

Я качаю головой.

— Не то, что мне нужно. Доброта. Общение. Уважение.

— У тебя уже есть одно из этого. Я тебя чертовски уважаю.

— Нет, это не так.

— Да, я тебя уважаю. Может, моё уважение не выглядит так, как ты ожидаешь. Я не вежливый человек с манерами аристократа, но я, чёрт побери, тебя уважаю.

— Тогда перестань пробираться в мою комнату.

— Почему это так важно для тебя? Я обещал, что не буду тебя принуждать к чему-либо.

Я вздыхаю. Не знаю, почему он не понимает этого.

— Потому что это всё равно проникновение.

— Но я не могу уснуть.

— Тогда, чёрт возьми, постучи, Нико, как нормальный человек, и попроси, чтобы тебя впустили.

Наступает долгое молчание, и я чувствую, как он напрягается рядом со мной.

Тогда до меня доходит. Неожиданно и печально, я понимаю конфликт Нико. Просьба войти в мою комнату показывает слабость. В то время, как, будучи уродом и вламываясь в мою комнату, он показывает своё господство в своём испорченном мире.

Насколько холодной должна быть его жизнь?

Он одинок, как и я. Можем ли мы найти утешение друг в друге? Я не глупая и не думаю, что мы станем величайшими романтиками века. Он убийца, глава криминального мира, и я не могу быть с таким мужчиной. Но сейчас? Мы оба заперты в этом доме, и оба одиноки.

И тут меня осеняет. Если я дам ему сейчас разрешение, полное разрешение, то он ничего у меня не отнимет. Я сохраняю контроль над своей девственностью, а он получает то, что ему нужно, не спрашивая.

Так почему бы не впустить его до тех пор, пока он держит своё обещание не принуждать меня? И он прав. Я могу поставить все замки, которые захочу, и он может выломать все.

Всё решено, я говорю:

— Я даю тебе разрешение.

— Какое?

— Приходить в мою комнату. Но… Не сиди в кресле. Это чертовски странно и жутко. Ложись ко мне в постель, до тех пор, пока ты не навязываешь мне ничего. Мне, хм, мне нравится компания.

— Мне нравится как ты пахнешь, — говорит он, зарываясь носом в мои волосы, и вплотную притягивает меня к себе. — Спи, Синдерс. Я не позволю плохим людям быть возле тебя этой ночью.

— Ты уже потерпел неудачу в этом деле, — говорю я, мягко смеясь, — ты — плохой человек.

— Да. Но я хуже всех, поэтому, пока я здесь, ты в безопасности, — его голос мрачнеет. — Но я хочу ещё кое-что.

О, Боже.

— Что?

Он отвечает тихим, опасным шёпотом.

— Я знаю, что Иветта каким-то образом нанесла тебе травмы, и я не спущу ей это. Однажды, рано или поздно, с ней придётся разобраться. Когда это время придёт, а я не буду этого делать до тех пор, пока это не причинит тебе ещё большего вреда, ты позволишь мне это сделать.

Он не спрашивает. Он утверждает. Затем он крепче прижимает меня к себе, как будто я могу попытаться убежать.

Когда его руки заключают меня в клетку своей силы, я, как ни странно, расслабляюсь. Я должна быть на взводе, когда рядом со мной этот большой, мрачный зверь, но я чувствую себя в безопасности. Впервые за месяц я чувствую, что рядом со мной кто-то есть. О, я не наивная. Я знаю, что Нико переменчивый, как шотландская погода. Завтра он может решить снова сделать мою жизнь адом. Он может предать меня, или подставить под удар. Но сейчас он здесь, со мной. Он прав. Он худший из плохих.

Сегодня утром я наткнулась на огромного урода, и то, как он смотрел на меня, пугало меня. Не в том извращённом виде, как это делает Нико, где страх смешивается с желанием и возбуждением. Нет, тот великан заставляет меня чувствовать холодный, сильный ужас.

Дыхание Нико выравнивается и замедляется, и я замечаю, что тоже расслабляюсь.

Он плохой.

Он монстр.

Здесь, в моей кровати.

Может, я больна, потому что части меня это нравится.