Выпал первый снег. Пете глянул в окно, запрыгал на одной ножке и радостно закричал: „Снежную бабу сделаю, снежную бабу!“ — и бросился к дверям. Тошка схватила его за руку и остановила: „Куда ты, озорник! Босой на снег? Сиди дома — простынешь…“
— Мы с ним силки сделаем, — сказал Иван.
Пете выскользнул из рук матери и бросился к дяде:
— А кого ловить будем?
— Ворон.
Иван говорил с племянником, а сам думал о Тошке и о земле. Уже давно, когда еще только вернулся из Пловдива, он думал об этом и с каждым днем все более уверялся, что был раньше к Тошке несправедлив. Он не мог быть с ней прежним, как до смерти брата — червь все еще грыз его изнутри, — но он уже твердо знал, что ненавидеть ее, сердиться на нее — глупо и несправедливо. И она человек, и она имеет право на свою долю счастья. Зачем эта ненависть, от нее никому нет пользы. Десять-двадцать декаров земли не сделают их ни беднее, ни богаче. Есть в деревне семьи, у которых земли больше, чем у них, но и они еле сводят концы с концами. А если он начнет с ней собачиться за какую-то полоску земли, что о нем люди скажут? „За бедный люд стоит, хочет новые порядки навести, чтобы все было по справедливости, а из-за какого-то несчастного клочка земли невестку готов с потрохами сожрать!“ Таких разговоров не миновать. И люди будут правы. То же самое и Димо ему сказал. Когда они сидели на станции в Пловдиве. Поезда ждали. Разговор вертелся все около возможного нового замужества Тошки и разделе имущества. Димо рассуждал так: „Что ей полагается по закону? Часть ее мужа, поскольку она вдова. Ну, допустим, она хороша собой, один только ребенок на руках, ей нетрудно будет снова замуж выйти. Ну, а если бы была кривая да хромая, или осталась вдовой с четырьмя-пятью ребятишками? Тогда что? Кому она будет нужна? Ты сам посуди: что такое деревенская баба? Рабыня. Батрачка в доме. Куда пойдет, что делать будет, а особенно если вдовой останется, ты же сам знаешь, как на них смотрят…“
Димо еще хотел что-то прибавить о положении женщины, у него и слов-то не было таких, чтобы выразиться убедительно, но и самому-то ему многое не совсем было ясно. До своей дружбы с Минчо он тоже смотрел на свою жену как на рабочую скотину: ни в гости вместе с ней не ходил, ни за покупками не ездил, а когда что-нибудь выведет из себя, нередко ее и поколачивал, злость на ней срывал. Разговоры с Минчо, дружба с ним коренным образом изменили его отношение к женщине. Особенно после того, как прочитал одну книжку по женскому вопросу. Не очень-то он в ней что понял, одно крепко запало ему в голову: на женщину нужно смотреть как на человека. „Дай бог Минчо доброго здоровья, — чуть ли не молилась на него Вела, — как мой Димо с ним дружить стал, и я человеком себя почувствовала…“
Время шло, а Иван все думал о Тошке и о будущем разделе. Первое время по возвращении из Пловдива он немного возгордился. После того, что с ним случилась, после всего виденного и слышанного в новом для него мире он был готов выбросить из головы такие мелочи, как дом и земельные наделы. По сравнению с тем, к чему он прикоснулся, все это выглядело незначительным. Он чувствовал себя героем. А герою, как он себе представлял, негоже кручиниться из-за каких-то жалких двадцати декаров… Но прошло некоторое время, и Иван начал сомневаться в своем героизме. Да и что тут было такого героического? Ну, подержали их немного под запором по навету! В таком случае брат его, который столько лет отсидел в тюрьме, которого столько по судам таскали, и на людей не должен бы глядеть в гордыне своей. Иван убеждал себя, что его арест ничего, собственно, не стоит, что он теперь должен показать, кто он такой и на что способен. В нем рождалась уверенность в светлом будущем. В Пловдиве он увидел, как широк и разнолик мир, там он встретился с людьми, которые боролись за новую жизнь. Это были люди без дома, без гроша в кармане, без куска хлеба, которого им не обещал и завтрашний день. И как веселы, как щедры были эти люди! В полицейском участке он почувствовал, что значит — поддержать человека в беде, от самых обыкновенных воров он имел больше поддержки, чем он сам оказывал жене своего родного брата. Когда их с Димо посадили в отдельные камеры, он попал к двум политическим. Сначала они посматривали на него немного подозрительно и держались особняком, но потом, поняв, кто он и что он, сразу переменились, окружив его душевным вниманием. И какие это были интересные люди! Сколько всего в жизни повидали, какие истории рассказывали! Теперь, вспоминая об этом, он стыдился себя, ему хотелось быть таким же, как они. Потому что считал их умными, справедливыми людьми с решительным, твердым характером…
А он? Тошка — близкий ему человек, а он волком на нее глядит, потому как может выйти второй раз замуж. А почему бы и нет? Молодая, красивая, и вдова, в чем может быть теперь ее счастье? Конечно, выйдет замуж, не ложиться же живьем в могилу или весь век одной коротать. Вот Илия, чем ей не пара. Самостоятельный, хороший хозяин. Лучше пусть за него идет, чем за какого-нибудь богатого надутого индюка… Илия совсем другой. Но с тех пор, как по деревне поползли слухи о том, как старая отчитала Тошку, когда ссыпали кукурузу, Илия больше у них не показывался. Только однажды зашел к ним, Ивана спросил, но старуха захлопнула дверь у него перед носом, словно он нищий-попрошайка. Илия ничего не сказал об этом Ивану, но тот чувствовал его обиду.
Собаки залаяли. Иван очнулся, как ото сна, провел ладонью по лицу, словно отгоняя неприятные мысли, и поглядел во двор. Никого. Пете уже в пальтишке, в резиновых постолах и онучах стоял рядом и нетерпеливо дергал его за руку.
— Ну, дядя! Пошли! Ты же сказал, будем ворон ловить.
— Хорошо, — рассеянно ответил Иван, все еще не стряхнув с себя раздумий. — Ты иди пока поиграй во дворе, а я силки приготовлю.
Пете выбежал во двор, и его звонкий голосок зазвенел в спокойном холодном утре. Иван прислушивался к детскому гомону и собачьему лаю, и ему становилось грустно. Такой гомон звенел и в его детстве, вот таким ранним гулким утром после первого выпавшего снега. Сколько тогда было радости, смеху и песен! Да что там детство? Он еще в прошлом году носился по деревне, как мальчишка, играл в снежки, ловил воробьев, ворон, куропаток. Теперь эти радости были в; для него, иные заботы, иные тревоги у него были на душе, он чувствовал себя уже взрослым, выросшим из этого безмятежного детства.
— Иван, а Иван! Ты чего нос повесил? — заворчала старуха мать. — Поди-ка расчисти снег, по двору не пройдешь… У колодца подсыпь немного песку, скотина на льду может подскользнуться, не дай бог…
Иван кивнул и вышел во двор. Свежесть зимнего утра хлынула в лицо, он зажмурился, ослепленный белизной недавно выпавшего снега, вдохнул всей грудью и почувствовал себя снова свежим и бодрым, как молодой конь. Войдя в хлев, он ласково похлопал волов рукой, взял лопату и медленно поплелся во двор. Работать ему не хотелось, стоять бы так просто и любоваться заснеженными деревьями. Курица, попытавшаяся перелететь к навесу, задела один сук, и снег обрушился с дерева белым водопадом. Курица шлепнулась в большой сугроб около сарая и беспомощно захлопала крыльями, утопая в глубоком снегу. Иван слегка усмехнулся и взялся за лопату. Сначала нужно было расчистить дорожку к воротам. Но не успел он взмахнуть пару раз лопатой, как Васил Пеев слегка приоткрыл ворота, проскользнул во двор и встал перед ним, широко улыбаясь:
— Рановато взялся за работу.
Иван что-то ему ответил, сунул лопату в снег и повел его в хлев.
— Идем туда, все теплее.
— Идем, да и дело-то у меня к тебе особенное: не в гости пришел, — тихо промолвил Васил, идя за ним. Иван заспешил, боясь, как бы мать не заметила. Но она уже торчала у окна, угрожающе покачивая головой:
— И чего это он приперся, кофейня ему здесь, что ли?
— Слушай, — начал Васил, как только они притворили дверь хлева. — Завтра утром мы собираемся ловить куропаток в Узундере. Бери мешок соломы и чего-нибудь поесть, зайдешь за Младеном и через Проданов родник — прямо в шалаш в Хаджиевском саду. Мы с Хычибырзовым возьмем силки и пойдем по тропке к верхней мельнице. Марин Синтенев и парень Вылюолова обогнут кладбище…
— Ладно, — кивнул Иван. — А когда точно?
— На рассвете. Только смотри, как бы мешок не порвался, — улыбнулся Васил.
— Наши мешки крепкие, — ответил Иван, стараясь оставаться спокойным.
Иван расчистил дорожки, потом, войдя в дом, некоторое время нерешительно потоптался около матери и, собравшись с духом, начал:
— Сегодня утром на верхнем конце деревни много куропаток появилось… Прямо по дворам их ловили…
— Они сейчас словно ослепли, — ответила старуха.
— Завтра пойдем с Младеном поохотиться. Авось что-нибудь попадется.
— Идите, идите, — согласилась старая. — Отец твой, царство ему небесное, по первом снеге всегда на куропаток ходил… В это время — они очень вкусные…
— Возьму мешок соломы, вокруг силков подсыпать, — продолжал Иван.
— Возьми, возьми. Без соломы никак нельзя, ничего не поймаете. А насыпешь свой потоньше, для приманки, так они по нему прямо в силок и угодят…
— А что на солому насыпать: кукурузы или ячменя?
— Что хотите, — заметила старая, как опытный охотник, — только много не сыпьте, так несколько зернышек, чтобы только в силки заманить…