Эльфийский бык 3

Глава 23 Где речь идет о великой силе искусства

Таська прижалась ухом к двери, из-за которой доносился унылый, тоскливый даже вой. Звук этот, проходя сквозь дерево, заставлял то вибрировать, и Таська даже подумала, что не удивится, если дерево возьмёт и рассыплется.

Не от силы.

От душевной муки, которую Таська определённо испытывала. А значит, испытывало и дерево.

— Это невыносимо! — Маруся стояла рядом, заткнув уши. Таська тоже пробовала, но этот способ помогал слабо. Звук проникал прямо под череп.

Он затихал ненадолго.

И потом снова возникал, вызывая острые вспышки головной боли и почти непреодолимое желание бежать прочь. Главное, что и по дереву поползли едва заметные трещины.

— Надо… — Таська готова была дверь открыть, но Маруся не позволила, привалившись к двери спиной. — Это… наверное… так… надо… слушай… а тебе не кажется, что в этом звуке что-то есть…

— Погибель наша! — Таська тоже прислонилась, сунув руки в подмышки. — Кажется, древнее зло проснулось в нашем подвале!

Маруся посмотрела с укоризной.

Не верит?

А зря.

Хотя…

— Погоди… — звук чуть стих, пусть и ненадолго, точнее громкость его убавилась, и в завываниях появилось нечто и вправду донельзя знакомое. Такое… тоскливо-мелодичное. — Это же…

Таська поглядела на Марусю.

И готова была рот открыть, чтобы озвучить внезапную свою догадку. Но тут раздалось:

— Хватит! Это… невыносимо!

— Мама? — охнула Маруся и спешно отлипла от двери.

И Таська отлипла.

И дверь открыла, ровно затем, чтобы увидеть эльфийского посла, физия которого сохраняла прежнее до крайности невозмутимое выражение, и маму Любу на его руках.

Причём почему-то мамины руки нежно придерживали посла за горло.

— Эм… — только и смогла сказать Таська.

— Мама… — охнула Маруся и сделала шаг. А потом остановилась, так… растерявшись вдруг. Бывает, когда ждёшь чего-то долго-долго. А потом оно берет и случается. И оказывается, что ты, конечно, ждал и даже представлял себе, как оно будет, но на проверку оказалось, что и представлял не так, и что фиг его знает, как оно дальше.

В общем, Таська понимала.

И сама чувствовала то же самое.

— М-маруся? — робко поинтересовалась мама Люба. — Маруся, это… ты… Тасенька…

Таська ощутила вдруг смущение.

И неловкость.

И счастье, конечно.

— Ваша радость будет куда более полной, — просипел посол, не пытаясь, впрочем, высвободиться. — Если вы отпустите моё горло…

— Ой, — маме явно стало неловко. — А вы… больше петь не станете?

Всё-таки это было пение.

— Если только вы не попытаетесь уйти, — очень вежливо ответил посол и поклонился. — Я вас отнесу. Тело пока ещё слабо, но я думаю, с этим мы справимся.

— Мама…

— М-маруся, — мама Любая вдруг закрыла глаза. — Сколько… сколько я была… там?

— Долго, — ответила Таська, беря сестру за руку. — Очень долго. И мы скучали.

Ужин и вправду принесли.

Подумалось, что водянички испытывают какое-то нездоровое пристрастие к блинам. Потом подумалось, что не в Таськином положении капризничать и выбирать. Радоваться надо, что еда есть. Сама же водяничка, заглянув на кухню и увидав маму Любу, радостно пискнула, а потом умчалась, явно желая поделиться новостью с прочими. Таська была совсем не против.

Наоборот даже.

Посол вынес маму.

И усадил на кресло.

Потом завернул в какое-то зеленое полотно, которое вытащил из своей грязноватой сумки. И полотно это обняло, укутало.

И вдруг все поняли, что там, внизу, мама была голой.

И смутились.

Причем и она, и Таська, и Маруся и даже посол. Эльфы смешно краснеют, не в красный, а в фуксию.

— Я заварю вам восстанавливающие зелья, — впрочем, с цветом лица, как и со смущением, посол справился весьма быстро и отвернулся. — К счастью, процесс похож на глубокий стазис, поэтому серьёзной мышечной дистрофии удалось избежать.

Голос его казался спокойным, равнодушным даже, но Таська этому голосу не верила.

Послу вот верила, а голосу — нет.

Он поставил чайник. Вытащил какие-то мешочки, содержимое которых принялся перебирать, будто впервые эти мешочки видел и понятия не имел, что там внутри находится.

— Кроме того энергетические потоки подпитывали вас, соответственно, можно сказать, что время просто застыло. Слабость пройдёт. Да и в целом…

Мама Люба выпутала руку из то ли покрывала, то ли шали, чтобы коснуться Маруси. А потом и Таськи. Она чуть хмурилась. И тут же кривилась, точно того и гляди расплачется.

— Как… как я всё… пропустила.

— Ты ничего не помнишь?

— Нет… помню, мне было тяжело и плохо. А там — легче. Там… нет никаких проблем, никаких забот. Наоборот…

— В этом и опасность, — согласился посол, насыпая травы в стеклянный графин, который весьма по-хозяйски снял с полочки. — Создатель купели не хотел, чтобы человек, в ней лежащий, испытывал неудобства. Поэтому купель и погружает того, кто в неё ложится, в сон. И этот сон глубок. Мне он кажется неким подобием целительского… в Предвечном лесу его используют для особо тяжёлых пациентов. Разум успокаивается и не тянет из тела силы на боль, страх или сомнения. Полагаю, изначально задумка была именно такова, ибо проходящая сквозь купель сила должна была причинять неудобства.

— Это… не больно.

Посол залил травы кипятком и накрыл графин тарелкочкою, белой, с синею каймой.

— Мы… мы с Васькой сервиз покупали, — произнесла мама Люба, зацепившись за тарелку взглядом. — Когда… казалось, что всё налаживается. Дома старая посуда. И решили, что почему бы и не шикануть, не обновить… потом… я его разбила. Думала, что весь. А она уцелела вот. Боже… Вася…

— Она в лес пошла. С Алёнкой. Алёнку помнишь?

— Помню… она такая забавная девчушка… — мама осеклась и спросила: — Тоже выросла, да?

Таська кивнула.

И Маруся кивнула.

— О нет… что я наделала!

— В том, что случилось, нет вашей вины, — произнёс посол. А Таська подумала, что это настоящий талант, стоять и вот так, с невозмутимою рожей блинчики по тарелкам раскладывать. Причём брал он их с большой, как-то вот хитро сворачивал, украшал ягодами, которые вытряхнул из очередной банки. И сметану укладывал горочкой.

Получалось как в ресторане.

Даже круче.

— Есть, — мама мотнула головой, но тарелку взяла. — Я… голодная? Да… наверное…

— Связь с телом установится далеко не сразу. О некоторых вещах вам придётся пока помнить. О том, что надо питаться. И пить воду. Отвар… я прослежу.

— Я… сама. Вполне. Могу.

Мама Люба понюхала блин.

— А если ты опять… её опять туда… потянет?

— Вполне возможно. Но тогда я снова ей спою.

Мама вздрогнула и едва не выронила тарелку, благо, Таська успела подхватить с одной стороны, а Маруся — с другой. Она и уточнила:

— Так это было… пение?

Посол величественно кивнул и протянул блюдо уже Марусе.

— Вам тоже надлежит следить за питанием. Здоровое питание — залог долгой и счастливой жизни.

— Ага, — хмыкнула Таська. — Конечно… дело именно в питании, а не в том, что у нас врагов не счесть. И вон, древнее зло.

— Враги были и будут. Это еще не повод нарушать режим, — наставительно произнёс посол. — В конечном итоге, врагов вы похороните, а язва останется навсегда.

Прозвучало как-то…

Слишком уж.

Но Таська получила свою тарелку и возражать не посмела. Да и есть хотелось. Остатки батона — это не еда.

— Так… — Маруся явно решила сменить тему беседы. — Это вы пели, да?

Мама Люба вздрогнула.

Посол слегка запунцовел. Зафуксивел? Как правильно.

— Просто… предыдущие меры воздействия оказались не столь эффективны, как я надеялся.

— А как вы… ну, воздействовали? — Таське было слегка неловко трогать блин, который скорее на произведение искусства походил, чем на ужин. — Если это не секрет, конечно…

— Он рассказывал какую-то на диво занудную историю про платок, который… кто-то купил, а потом постирал, и краски вроде бы… стёрлись?

— Размылись.

— И там разбирались, размылись ли потому, что краски были плохие или же потому, что ткань дурная, или потому что стирали не по правилам…

Таська посмотрела на посла.

И Маруся тоже.

— Хотя… конечно… если так, то нужно было назначить экспертизу, — мама взяла блин и макнула его в сметану. — Причём в случае, когда имеем дело с организованным производством, то производитель и отвечает за качество как ткани, так и красок. И я не слишком понимаю, как челобитная от батюшки с характеристикой девицы, как особы…

Она слегка задумалась:

— «Дюже старательной и рухавой»[3] может считаться экспертизой. Мне кажется, ответчику стоило привлечь производителя того мыла…

— К сожалению, до этого места я дойти не успел. Мыло, вернее щёлок, производилось теткой истицы из печной сажи, которая в силу того, что тётка истицы была в тягости и топила печь не дровами, а сушняком, сильно изменила свойства… так во всяком случае утверждал ответчик.

Маруся подавилась блином.

— Они привлекли в свидетели старосту, жена которого одолжалась щёлоком, чтобы отбелить лён и осталась недовольна.

— Очень интересно, — сказала мама Люба, доедая блин. — Это старое дело? Судя по всему, даже очень старое, но тем не менее… я… как-то не думала, что они могут быть настолько увлекательны.

— Я могу вам дать почитать, если будет желание…

— Всенепременно.

Таська поглядела на Марусю, которая делала вид, что ничего-то этакого не происходит. Нет, может, и не происходит… но вот…

— Не то, чтобы я специалист. Наоборот… я и образования толком никакого не получила. Домашнее вот и все. Но после всего, что случилось… после исчезновения мужа многое пришлось… разгребать. И я не понимала, о чем мне говорят юристы. Это как другой язык. Очень полезный, как показывает жизнь, язык. И увлеклась немного…

— Поэтому и отклик был слабый. Скажите, во сне ведь вы ведь выучились?

— Да… во сне я поступила. И получила этот треклятый диплом. И стала известным юристом. Специализировалась по бракоразводным процессам. Ещё я сумела рассчитаться с долгами. И перестроила дом. Сделала таким, как на картинке: белым, большим и чистым… и качели во дворе поставила. Для детей.

— Тогда ясно. Мое чтение вместо диссонанса, на который я рассчитывал, лишь подпитало фантазию, — кивнул посол и сложил очередную конструкцию, на сей раз из нескольких блинов.

А вот Таську учили, что еду надо есть, а не играть с нею.

— И мне к великому сожалению моему пришлось задействовать… иное средство, — это признание далось послу нелегко.

Стало несколько тихо.

И неловко.

— А мне казалось, что эльфы поют красиво, — сказала Таська, преодолев смущение. — Ну там… это… эльфийские песни и всё такое.

— Стереотип, — Калегорм протянул тарелку маме Любе. — Ешьте. И запивайте. Это поможет… на самом деле мои… соотечественники и вправду весьма одарены. У моей матушки удивительной красоты голос. И мой брат чудесно играет на лютне. И сочиняет… некоторые его композиции вы, пожалуй, знаете. Он давно сотрудничает с известными киностудиями.

Не, ну после всего-то, что вокруг твориться, сей факт Таську удивлять не должен. А он всё равно удивляет. Эльф пишет музыку для киностудий… хотя…

Почему бы и нет?

— Существует даже старинный обычай. Юноша, в сердце которого зарождается чувство, выражает его в песне.

— И если у избранницы хватает сил дослушать до конца, — мрачно произнесла Маруся, — то это точно любовь.

— Ты не переживай, — Таська похлопала сестру по плечу. — Если что, я тебя подержу… а Ванька знает, что ему петь надо?

— Будем считать, что он выразил свою любовь иным образом, — Калегорм позволил себе улыбку.

Вот что значит, дипломат.

И не обидчивый к тому же.

— На самом деле, повторюсь, я скорее исключение… в свое время, когда я встретил деву, чья красота заставила моё сердце биться быстрее, я, зная за собой недостаток, обратился к наставнику с нижайшей просьбой помочь мне…

— Похоже, не получилось… — Таське сразу стало совестно за свой чересчур длинный язык.

Но посол лишь снова улыбнулся, весьма печально.

— Наставник работал со мной три года. После сказал, что у меня, несомненно, имеется яркий талант… в какой-то иной области, ибо в противном случае моя абсолютная бездарность нарушает закон всемирного равновесия.

— Сочувствую, — искренне произнесла мама Люба.

— А дева? — поинтересовалась Маруся, и поморщилась, когда мама Люба толкнула её в бок. — Что? Интересно же…

— Увы… моя дева меня не дождалась. Нашёлся тот, кто сумел исполнить заветную песнь.

Калегорм замолчал.

— Получается, кто раньше спел, того и дева? — уточнила Маруся. — Нет, я на будущее… и вообще, сама дура.

— Это… не слишком корректно, — заметил посол.

— Зато правда.

— К тому же мой брат получил шанс обрести счастье.

— Потому что поёт лучше? — Маруся всегда отличалась въедливостью, которая обычно касалась вещей, ей интересных. И похоже, что вопросы эльфийского брака были ей весьма интересны.

— Потому что свадебный наряд остался лишь один.

Посол наполнил из графина чашку и подал маме Любе. Затем посмотрел на Марусю презадумчиво, на Таську, словно примеряясь, не выйдет ли и из неё эльфийской принцессы. И на маму Любу тоже, но уже не задумчиво, скорее уж непонятно.

Хотя… понять выражение лица эльфийского дипломата — само по себе непросто.

— И об этом я также хотел с вами побеседовать.