Эльфийский бык 3

Глава 40 В которой речь идёт о выборе жизненного пути, музыке и приличном поведении замужних женщин

Из динамиков доносилась развесёлая музыка, но Василисе было как-то всё равно не по себе.

Странное место.

Неприятное.

От города потянулась вереница автобусов, из которых выходили люди. Зрители. Но какие-то… ни радости на лицах, ни предвкушения праздника, пусть случайного, но всё же. Ни даже раздражения по поводу того, что праздник этот сделали обязательным для посещения. Полное равнодушие.

А ещё похолодало…

Солнце стоит в зените, а её на дрожь пробивает.

Кешка тоже трясётся в красной рубахе, перехваченной широким поясом. И вид у него разнесчастный:

— А говорила мне мама… иди на юриста… устрою к тётушке на фирму… будешь сидеть в тёплом офисе, бумажки перекладывать и горя не знать… — бормотал он.

— А ты не пошёл? — медведеобразный Сабуров единственный, кажется, не мёрз. Он возвышался и над Кешкой, и над остальными, и над Василисой тоже.

— Н-не п-пошёл, — согласился Кешка. — Я… свободы хотел. С-самовыражения… чего они такие?

— Люди? — Сабуров обернулся. — Так… ясно. Замороченные.

— Чего?

— Замороченные. Ну, как это… когда волю давят? Ничего, их вон сейчас военные примут.

— Знаешь, — Кешка даже трястись перестал, но поглядел на Василису печально. — Почему это меня даже не удивляет?

— Я думала, что ты ещё на сусликах удивляться перестал, — Василиса потёрла плечи. Знобило и её. Причём холод шёл будто бы изнутри.

А люди и вправду как-то подходили к сцене и исчезали. Там, с другой стороны, стояла вереница автобусов, похожих на городские как две капли воды. И получалось, что людей привозили.

И увозили.

— Тут это, — рядом возник парень в косоворотке, только сидела та куда лучше, чем на Кешке. — Велено и вас убирать. Начинается…

— Что? — не поняла Василиса.

А ответить парень не успел, потому как музыка вдруг оборвалась и раздался тонкий нервный звук. Он был один, он повис в воздухе натянутой струной, грозя вот-вот оборваться, но не обрываясь. И звук этот отзывался болью в ушах…

И Василиса зажала уши руками.

Охнул и согнулся пополам Кешка. А парень в косоворотке затряс головой и выругался.

— Поздняк, — сказал Сабуров, вытягивая шею. — Началось…

Звук оборвался, и эта вот струна, рождавшая его, ударила-таки по небу. Она рассекла синеву, оставив на неё длинный чёрный след. А след этот ширился, расползался…

— Бегом, — Василиса очнулась, когда Сабуров закинул её на плечо, а на другое — Кешку. — Куда их…

— Давай туда… там гражданские…

— Стой! — Василиса попыталась сползти с плеча. — Я не могу… тут же люди…

— Гражданских эвакуируют, — отозвался парень. — Надо только собрать…

Тьма стремительно расползалась по небу, и тень её ложилась на землю, придавливая собственной тяжестью. Она упала и на плечи Василисы, и вдруг показалось, что всё это — зря.

Жизнь.

Суета.

Её смешная возня. Игра в самостоятельность. В…

— Встряхнись! — её скинули на землю, и она бы упала, если бы позволили. — Ну же! Это просто тьма, чтоб её… сопротивляйся.

Зачем?

Какой смысл, если все умрут. Теперь Василиса это ощущала ясно. Её взгляд блуждал по полупустому полю, выхватывая то одного, то другого человека.

Военные… они тоже застыли.

Они смотрят на небеса.

Они видят тьму.

Они… слышат её и чувствуют, и знают, что это конец.

Пощёчина обожгла щёку, и быстрая боль ненадолго отрезвила.

— Ну⁈ — рёв Сабурова перекрыл шёпот тьмы. — Я потом извинюсь, ты только не уходи…

Он не успел договорить, потому что следом раздался громкий чистый голос:

— Скорее товарищи…

Шайба стоял на сцене, когда всё началось. Он точно не сказал бы, когда и зачем на сцену выперся. Может, после разговора с Элькой стало тошно. Не от самого, нет. От её недоверия, вызывавшего обиду, и ещё от понимания, что он полностью заслужил это вот недоверие.

И что просто не будет.

Нет, она не отказала прямо, но и на шею не бросилась. А ведь надеялся. Хотя бы что улыбнётся и ответит, что этого и ждала, и знала, и что всё-то у них будет хорошо.

А нет.

В общем, на сцену он вышел, заодно отметивши, что, кажется, никто-то больше на сцену и не претендует. Все были заняты, и создавалось ощущение, что занятость эта имела какой-то скрытый, не понятный Афанасию смысл. Поэтому он просто стоял и наблюдал. Вздрогнул, когда заиграла музыка. Потом подумал, что надо бы с Глашкой словом перекинуться, хотя бы затем, чтобы понять, с чего начинать. Ещё подумал, что стоит попробовать какой романс спеть, из тех, что попроще. Голос вроде слушался. И в целом…

А потом случилось это.

Сначала раздался звук, такой дико неприятный, режущий. И в нём почудился позабытый уже скрежет металла, сминаемого металлом же. Визг тормозов, которые не справлялись, и хрип отца. Клёкот в собственной груди. Холод и боль.

И всё-то сразу.

И сколько это длилось, Афанасий не знал. Но когда звук оборвался, стало вдруг совершенно ясно: он умер. Тогда, в аварии, он тоже умер.

Просто не понял этого.

И Глашка не поняла.

Она тянула его изо всех сил, старалась, билась. А он уже мёртвый. Ещё в певца играл, строил из себя невесть что… мертвые не способны творить.

Любить.

Они вообще среди живых лишние. Поэтому надо смириться и принять всё, как есть.

— Нет, — Афанасий закусил губу до боли и очнулся. Ровно настолько, чтобы окинуть взглядом поле. Посеревшее какое-то небо, которое словно вздулось пузырём. И когда тот лопнет, будет…

Плохо будет.

Он увидел людей, замерших, будто кто-то взял и остановил их.

Саму жизнь.

— Нет, — в горле предупреждающе царапнуло.

А динамики молчали.

И всё-то вокруг тонуло в вязкой противоестественной тишине. Она давила. Она окутывала. Она снова и снова возвращала Афанасия в то мёртвое состояние, в котором он был когда-то.

Ну уж нет.

Он не хочет быть мёртвым. Он… живой. И люди тоже живые. И надо им помочь. Всем. Как? Афанасий не знал. Он снова огляделся, понимая, что в целом-то ни на что не способен.

Разве только… петь?

Вытеснить эту тишину. Но… что? Не его глупые песенки про скотскую жизнь, а что-то иное, на что они отзовутся… музыки нет. Колонки замолчали, и усилители тоже вряд ли работают.

А значит, придётся так.

Афанасий вдруг совершенно успокоился. И улыбнулся. Выйдет или нет, но он хотя бы попытается. Это уже само по себе много.

— Скорее товарищи, все по местам…

Голос его, чистый и мощный как никогда прежде, взрезал треклятую тишину.

— … последний парад наступает…

Выбор, конечно, сомнительный, но с другой стороны к месту. И главное, голос… голос держал. Голос звучал. Да на отчётных он так не звучал, как теперь. Даже на том прослушивании, после которого ему намекнули, что есть неплохие шансы в Большой Императорский попасть. А тогда казалось, что нет ничего важнее этого прослушивания.

— … врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»…

И люди, там, внизу, отмерли.

Впрочем, это было уже не так и важно. Главное, что здесь и сейчас Афанасий снова был живым.

И там, где должен был быть.

— … пощады никто не желает… — разлилось в воздухе, и Пятименко очнулся.

И не только он.

Рядом кто-то судорожно выдохнул. Да и сам Пятименко отёр дрожащей рукой лоб.

— Что за хрень… — начальник сплюнул и вытер вязкую слюну, что протянулась нитью с губы и повисла. — Что за… так, мать вашу за ногу… собираемся! Пятименко, доложить!

— О чём?

— О чём-нибудь!

— Мертвецы! — крик донёсся откуда-то сбоку. — Встают… мертвецы!

— Вот! Даже мертвецы встают, пока ты тут телишься, Пятименко! Давай, вперёд… ты…

Степанюк перехватил кого-то.

— Давай, на сцену!

— Зачем?

— Певца этого прикрой. И спроси, чего ему надо… пусть поёт. Не важно что… думается, если он замолчит, то оно опять накатит… всем по местам! Злыднев, гражданских убирай… Пискунов, ты со своими вперёд! Мертвяков положить…

— Как? — Пискунов ещё держался за голову.

— Каком кверху! Хоть кадилом их мочите, семинаристы хреновы…

Начальство определённо приходило в себя.

И это было хорошо.

— Щиты, мать вашу… щиты!

Бодро застрекотали пулемёты, но это зря… Пятименко потряс головой и оглянулся. «Варяг» закончился, и певец завёл «Дубинушку».

— Ухнем… — проворчал вставший рядом Зеленчук, вытирая кровавые сопли. — Сейчас мы этим падлам ухнем так, что…

Поле теперь расстилалось во все стороны, будто и не было никогда ни города, ни дороги, к нему ведущей.

— Что за… — Зеленчук оглянулся.

Нет. Сцена на месте.

Фургоны.

И столб, куда Пятименко подумывал забраться. А чего? Призы обещали приличные, можно бы и поразвлечься. Столб никуда не исчез, но теперь во все стороны от него расстилалась седая равнина, над которой поднимался туман, намекая, что развлечения будут иными.

Более привычного толку.

Мертвецы вставали.

Молча так. И главное, ощущение, что этот туман вытягивал их из серой земли, что лепил из неё же. И потому пули проходили сквозь тела, будто покойники эти были призраками. Только… не были.

— Погоди, — Пятименко положил руку на плечо товарища. — Давай-ка иначе…

Сила слушалась плохо. Сила словно спала, убаюканная, подавленная тишиною. Но откликнулась всё же. И выплеснулась, пролетела огненной косой, проложивши широкую просеку.

— Так оно получше будет… — пробормотал Пятименко, испытывая острое желание перекреститься. Поле расстилалось во все концы, как и шеренги покойников.

— Какие-то они… совсем древние, — Зеленчук выпустил вихрь, который промчался, сминая и перемешивая мёртвые тела. — Вон, в доспехе…

Чёрные лица.

И чёрные же шлемы. Чёрные лошадки, махонькие, будто игрушечные. Щиты. Копья… истлевшие стяги…

— Монголы, — дрогнувшим голосом сказал кто-то. — У нас это… по ходу Орда восстала… надо бы центру доложиться.

— Доложатся, — Семенчук был тут же и, окинув взглядом орду, добавил. — Вот татаро-монгольского ига нам как раз сейчас и не хватало… ну что, богатыри-затейники? Что встали? Или особе приглашение надо? Вперёд… расчехляем…

Полупрозрачная волна поднялась откуда-то с края поля, чтобы ударить о щит. И Пятименко покачнулся от вложенной в удар мощи. А ещё вспомнилось, что школьный учитель говорил, будто ордынские шаманы отличались нечеловеческою силой.

Кадило?

Хрена с два их кадилом возьмёшь.

Хорошо, что ракетницы захватить додумались.

Софья Никитична, конечно, спешила, но не так, чтобы в спешке этой потерять голову. Некромант в целом не имеет права терять голову, если, конечно, планирует жить долго и счастливо.

И действительно жить, а не существовать личем.

Потому сейчас она сосредоточенно контролировала процесс. Благо, сил в этом месте скопилось изрядно, и откликались они с немалою охотой. Это неправда, что мертвецы не имеют собственных желаний.

Ещё как имеют.

Особенно те, которые уходили долго, мучительно и успели осознать, что неотвратимость смерти, что собственную беспомощность перед тем, кто в этой смерти виноват. И теперь, получив шанс отомстить, они готовы были меняться.

Наверное, со стороны это гляделось жутко.

Во всяком случае, рядом не осталось никого, кроме Якова.

— Тебе тоже не обязательно смотреть, — Софья Никитична с благодарностью приняла платок и ещё кружку воды. Вода была холодной, просто-таки ледяною, а потому пить пришлось маленькими глоточками.

Она бросила взгляд на дракона.

Сейчас это скорее походило на огромный ком из плоти и костей.

— Мне интересно.

— И не пугает?

— Пугает, — честно ответил Яков. — Ещё как. Никогда не задумывался, какою силой обладают некроманты.

— Это не сила. Это… не моя сила. Я лишь направляю и слежу за процессом. Да и запустившись, он сам идёт… тут важно их стремление. И само это место. Здесь убивали людей. Долго. Самым старым костям более пятидесяти лет. И всё начал ещё отец этого… Свириденко. Может, даже не он.

На имя дракон отозвался вспышкой ярости.

— Тише, — сказала Софья Никитична, выправляя потоки. — Нужно сосредоточиться на деле… так вот, он собирал силу, явно чтобы наполнить какое-то вместилище. Однако то имело дефект, поэтому силу не удерживало. И наполнить не получалось. Это как воду в треснутый кувшин лить. А вот относительно недавно он нашёл способ увеличить поток воды… огнецветы видишь? Он их менял. Питал мёртвой силой, а потом собирал и делал… не знаю, что он делал, но что-то нехорошее.

— Зелье он делал. В малой концентрации для своих… соратников. Оно исцеляло вроде как… точнее сперва казалось, что исцеляет и бодрости придаёт. Силы повышает. Выносливость.

— Ты уже разобрался?

— По верхам если. Тут нашлось кого поспрашивать. Из живых. Документы пока не смотрел… и не уверен, что нужно.

— Почему?

Плоть сжималась, и дракон постепенно обретал черты. Массивная голова с узкой длинной пастью. Шея змеиная и покатые плечи. Крылья расползаются тонким полотном. Их шесть пар, и это странно для тех, кто думает, что крылья дракону для полёта.

— Его зелья и вправду могли останавливать течение многих болезней. А что живую плоть в мёртвую обращали, так найдутся те, кто решит, будто это и не такой уж серьезный недостаток. Или что его можно убрать. Надо только исследования продолжить.

Софья Никитична обернулась.

— Продолжить? — из горла вырвалось шипение, и дракон, оторвав голову, повернулся к Якову. Глаза его полыхнули алым светом.

— Я не настолько наивен, Софьюшка, чтобы верить, что все сочтут такой способ ужасным. Хватит и тех, кто решит, будто исцеление его или близких, или продление жизни, что оно стоит нескольких смертей.

Дракон заворчал.

— Поэтому… возможно, моё решение будет не понято выше, но… сколько тебе нужно времени, чтобы закончить?

— Минут пятнадцать.

— Хорошо. Как раз людей отведём. И зачистим. Я говорил с Лешим. Он согласен. Наших совместных сил хватит, чтобы… это место прекратило существование. Физически. Как и всё, что здесь находится. Повезло…

— В чём?

— Свириденко был параноиком. Он боялся утечек. И лаборатория действительно не подключена к сети. А значит, и шансы, что хоть капля информации утекла в эту сеть, минимальны. Собственно, когда, как он посчитал, цель была достигнута или почти достигнута, он сам ликвидировал всех, кто владел технологией не на уровне нажатия кнопок. Для поддержания производства учёные не нужны. Там хватит и младшего персонала…

— А этот персонал уцелел?

— Частично. Сколь понял, он спешил. Ему был важен именно этот день и именно полдень. Но пока не ясно, почему?

Дракон почти оформился.

— Здесь я могу ответить. Потому что, Яшенька, мёртвые замирают в своем времени и месте. И чтобы вернуть их, если речь идёт о давней смерти…

Дракон потянулся, расправляя верхнюю пару крыльев.

— … то важно попасть именно в это время.

— Твою же ж…

Яков умел ругаться.

— Не надо нервничать, — Софья Никитична поглядела строго. — Давление поднимется… а мне ещё лететь.

— Лететь?

— Свириденко явно собирается призвать кого-то очень нехорошего. И подозреваю, что очень нехорошего, но для этого ему понадобится сила. Много силы… а поскольку собрать нужное количество ему не позволили, то остался один вариант — массовое жертвоприношение.

Вторая пара крыльев расплылась белёсым туманом.

— Поэтому ему нужен дракон.

— Чтоб… уничтожить город?

— Не совсем. Ты никогда не задумывался, зачем некромантам драконы?

— Как-то вот, Софьюшка, не доводилось ранее… у меня, можно сказать, интересы в несколько иных плоскостях лежали. Хотя, если честно, это грозно… ну и авиация.

Она мягко улыбнулась.

— Грозно… это да… и с небес можно мёртвым пламенем поливать. Но основная его задача — силу перераспределять. Смотри. Мертвецы, конечно, неуязвимы и остановить их сложно, но вместе с тем управлять ими маятно. Генералов не поставишь, а каждому команду дать… развитые умертвия эту проблему отчасти решат, но они и сами инициативностью не отличаются. Не говоря уже о способностях понимать происходящее и как-то вот реагировать. А дракон проблему решает. С одной стороны, он может поглощать энергию жизни, передавая её некроманту, с другой — с помощью дракона некромант перераспределяет силы. Ну и управляет армией мертвецов.

— Экий он… полезный.

— Беда в том, что создать его довольно сложно. Мне помогают они сами. А вот Свириденко, подозреваю, пришлось подавлять волю силой. И насколько его хватит, не знаю. Он уже умирает.

— А надежды, что с его смертью дракон просто развалится, так понимаю нет?

— Боюсь… скорее он избавиться от воли некроманта. Яшенька, дракон уже сам по себе довольно самостоятелен. А того переполняют гнев и обида, и боль… и ненависть тоже. И сложно сказать, против кого они повернутся. Поэтому мне нужно догнать его…

Софья погладила чудовище по морде. Плоть, уже стабилизировавшаяся, покрылась белёсой коростой чешуи. Он и вправду был жуток, но вместе с тем, там, глубоко внутри создания тьмы, Софья ощущала горечь и печаль.

Имена.

Она запомнила все имена.

— Значит, ты собираешься лететь?

— Собираюсь… так надо. Дракон… он пусть и грозен, но тот ушёл раньше… да и так, как знать, чего этот Свириденко ещё умеет.

Софья очень боялась, что Яков начнёт отговаривать. А он кивнул и сказал:

— Двоих поднимет? Я с тобой.

— Яшенька!

— Софьюшка, — отозвался он в тон. — Ты же замужняя женщина! Неприлично взрослой замужней женщине одной на войну ходить…