Эльфийский бык 3

Глава 27 Где есть место древнему злу и не только

Ночь в этом доме тянулась на диво неспешно. Ведагор прямо ощущал, как проходит минута за минутой. И шелест стрелок часов слышал.

И когда эти часы начали отбивать полночь, вздрогнул.

Офелия, замершая с куском дерева, застывшая будто бы, очнулась.

— Напугала? — спросила она, склоняя голову на бок.

— Ты просто замолчала. Честно говоря, я несколько растерялся.

— А ты меня не убил, — Офелия произнесла это задумчиво. — Почему?

— Надо было?

— Ты бы мог. Ты ведь думаешь, что я одержима тьмой. А значит, уничтожить меня — благо. А ещё я не отец, я вижу, что тебя не остановил бы страх смерти. Ты его вовсе не испытываешь. Я тоже. Только по разным причинам.

— Может, свет зажечь? Или она будет против?

— Не будет. Она не такая, как все думают.

— Какая?

— Почему всё-таки ты не попытался убить меня?

Искушение было.

Когда она просто взяла и замерла на полуслове, застыла, прижав к груди осколок то ли угля, то ли сердца. И тьма в нём шелохнулась, а потом вовсе выплеснулась волной, впрочем, не тронув Ведагора, он подумал, что если теперь убить Офелию, то всё закончится.

К счастью, он давно уже научился сдерживать порывы.

— Возможно, потому что не так просто убить того, кто одержим, — он отвечал вполне искренне, поскольку глазами Офелии на него смотрело нечто иное, совсем нечеловеческого свойства. — Она бы не позволила причинить тебе вред. Да и… не думаю, что смерть вовсе для тебя возможна.

— Умный?

— Хотелось бы думать. А ещё мне интересно. Никогда не доводилось беседовать с… тьмой. У неё есть имя?

— Было.

Офелия вернула осколок на место и протянула руку.

— Идём. Здесь неудобно говорить. Но гостиная вполне ничего. Мой муж безумно боится этого дома. У нас и другой имеется, тот, в котором я пыталась жить нормально. Как люди живут. Семья там. Любовь… семья была. Отец сказал, что нужно. Я послушала. Я всегда старалась быть послушной дочерью.

— Но этого никто не ценил.

— Не надо. Не поддакивай. И не пытайся манипулировать… она чувствует. Она всегда со мной. Она уже часть меня, а я — часть её. И уйдём мы вместе.

— Куда?

— Туда, где живёт предвечная тьма… и предвечный свет. Они друг без друга не могут. Это правильно. Считаешь меня сумасшедшей?

— Пока не знаю. Но тьма часто сводит людей с ума.

— Знаю. Она предупреждала. Это как правило с теми случается, кто, как мой отец, думает, что способен её подчинить. Вы, мужчины, любите подчинять, приказывать. В вас нет гибкости. И любви тоже. Не надо.

Офелия вскинула руку.

— Не говори. Я знаю, что ты любишь свою жену, но… это ты и только её… и как надолго хватит этой любви, не думал? Ведь любая, самая большая любовь рано или поздно заканчивается.

— Звучит не слишком хорошо.

— Это правда. Она знает.

— Её кто-то… обидел?

В гостиной Офелия зажигает свечи. Их много. На столе. И на каминной полке. В серебряных трёхрогих канделябрах и просто в бутылках, в кружках. Длинные белые, новые и оплавленные остатки прежних.

— Обидел? Да… наверное… можно сказать, что и так. Её позвали. Давно-давно… позвать предвечную тьму не так просто. Самое смешное знаешь что? Тот, кто это сделал, он не знал даже, что делает. Он совсем иного желал… а ты знаешь как позвать предвечную тьму?

В дрожащем свете лицо Офелии стало будто площе.

— Тьме приносят жертвы.

— Да… много-много… очень много… но дело не в количестве, нет. А у него была одна, но особая. Совершенно особая… такая, которую он любил всей душой.

— А она любила его?

— Как дочь может любить своего отца. И эта любовь стала цепью, на которую посадили тьму.

Страшные сказки только так и надо рассказывать, при свете свечей, при тьме, что выползает из укрытия, растекаясь пыльною дымкой. И она заставляет поскрипывать половицы, она, просочившись снаружи, заглядывает в окна, рисуя тысячу и одно лицо.

— Сказка? — Ведагор подаёт очередную свечу.

— Сказка… раньше, давно, я боялась спать здесь. И не могла не спать. Странное такое вот ощущение… я знала, что это лучшее место из всех для меня. Здесь меня никто не обидит, никто… никогда… А спать боялась.

— Но не ушли?

— Не смогла. Это… это как бросить дорогого человека только потому, что он болен… ну или похожее что-то. Поэтому я зажигала свечи. Никто не знал.

— Как?

— А вот так. Они боялись дома. Прислуга. И гувернантки… и та, первая, тоже боялась. Она уходила на ночь. Ждала, пока я усну и уходила. Потом я нашла снотворное. Его подливали, чтоб засыпала поскорее. Правда, когда мы познакомились, — Офелия растопырила ладонь, и тьма соскользнула с неё. — Там ещё свечи. Достанете?

Ведагор вытащил из-под стола картонную коробку, полную свечей.

— Мы не торопимся? — уточнил он.

— Мы? Нисколько.

— А там… не знаю, тьма пробудится не собирается?

— Она уже пробудилась. И она давно ждала случая. Она вообще воспринимает время несколько иначе, как я поняла… знаете, я ведь хотела учиться. Уехать. Поступить в университет. У меня есть способности.

— Верю.

— Серьёзно, есть. Я сама… мы сами выучились. С нею. Отец считал, что образование не нужно. Что с меня достаточно красивого личика и приданого. И вовсе я — временное решение. Нет, он любил меня. Любил.

Офелия качнулась и резко так, будто движением закрепляя слова.

— Конечно. Все отцы любят дочерей.

— Тебе откуда знать… хотя… не важно. Это так… главное, что он не позволил уехать. Хотя, наверное, я и не смогла бы. Как было бы её оставить? Но ведь не в этом дело. Всё равно же запретил. Я должна была родить внуков. Продолжить род, если у него не получится с сыном… знаешь, я даже не хотела никого убивать. Точнее хотела… сложно всё. Я пряталась, пряталась и плакала. А она сказала, что слёзы — это как кровь. Что в них тоже душа. И боль. И она знала эту боль. Лучше знала, чем кто бы то ни было.

— Тьма?

— У неё было имя. Раньше. Красивое. Ал-Алтун. Её отец происходил из знатного рода, как и её мать. Она принесла с собой три шубы и шёлковый шатёр, а отец подарил жене табун белоснежных кобылиц, лёгких и быстрых, что стрела. Они жили и радовались. И длилось это пять зим и ещё пять. А потом, когда отец отбыл по делам рода, в стойбище явился тот, кому была обещана мать Ал-Алтун. Он привёл многих иных людей, ведь у каждого есть враги. И ему удалось собрать всех.

Офелия перебирала свечи и говорила, и казалось, что она столь увлечена беседой, что ничего-то не видит, не замечает. Но Ведагор точно знал, что тьма следит за ним.

За ними.

И сам всматривался в неё, пытаясь найти… понять? Можно ли вообще понять тьму.

— Он пролил много крови. И запылали шёлковые шатры. А люди бежали и те, кто не сумел, были обращены в рабство. Ал-Алтун видела, как умирает её мать, долго, мучительно, будто и вправду отвечая за какую-то обиду, хотя та и не ею была нанесена. А потом саму Ал-Алтун увезли. Её спрятали в степи, в одном из многих стойбищ, сделавши почти рабыней. Но она знала, что отец найдёт её однажды. Придёт за ней.

— Он пришёл.

Эта пауза требовала, чтобы её заполнили.

— Да. Пришёл. Он вернулся на пепелище, чтобы испытать гнев и боль утраты, каких не испытывал прежде. И тогда-то, пролив над мёртвыми кровь, он обещал возмездие. А мертвецы отозвались.

Некромант.

Некромант в страшную сказку вписывается более, чем кто бы то ни было.

— Мертвецы поведали ему всё. И назвали имя того, кто виновен в разорении. Тогда он… тогда его ещё не прозывали Чёрным ханом, пошёл войной на род Аха, — Офелия выставила ещё пару свечей взамен догорающих. — Он и десяток воинов, уходивших с ним, добрались до ближайшего стойбища. И сразились с воинами Аха. И победили. Многих убили тогда, а ещё он понял, что должен делать дальше. Он взял пролитую кровь и силу из неё, и повелел мертвецам. И снова те восстали, приветствуя повелителя… так он и шёл. От стойбища к стойбищу, по следу труса, который не желал сражаться.

И в чём-то Ведагор его понимал. С некромантами вообще мало кто хочет связываться.

— И настиг бы его рано или поздно. Тогда проклятый Аха воззвал к своему дару. И призвал силы Тенгри, чтобы покарал тот нечестивца. А в дар великому небу предложил то, что было дороже всего — дочь своего врага.

В этих старых сказках, которые звучали слишком правдиво, чтобы со спокойным сердцем считать их вымыслом, всегда было жаль детей.

— Он привёз её в дальний улус, где жила кривоглазая старуха, про которую говорили, что глазом своим она прозревает сущее. И что в шатре её есть камень, осколок истинного небесного. Старуха вышла навстречу и велела отпустить дитя. Она сказала, что иначе многие беды придут в мир. Но он не послушал. Он знал, что по следу его идут мертвецы и тот, кто повелевает ими. И сердце его трепетало от ужаса. Он ударил старуху в лицо копьем. И плетью разогнал женщин, что оберегали её.

Офелия подняла на Ведагора чёрные-чёрные глаза и сказала:

— Умирать больно. И ещё очень страшно.

— Мне… жаль.

— Меня? — тьма, а та, что говорила, уже не была Офелией, удивилась. — Не надо. Когда клинок пронзил сердце и кровь пролилась на камень, появился отец. Он пылал гневом и тот был чёрен и так велик, что всё вокруг сделалось тоже чёрным. И увидав, что случилось, он вырвал сердце из груди злодея.

Сколько смертей из-за одного обидчивого урода.

Заслужил.

— А потом отец положил его даром на камень и ещё душу свою, и все силы свои, и позвал меня. А со мной — и её. Не знаю, был ли тот камень осколком небесным или ещё каким, но он принял мою силу. И отдал ей. Или мне? Я иногда путаюсь.

— Это ничего.

— Камень стал сердцем… тем вот. И отец положил его в нашу грудь взамен пробитого.

Превратив тело дочери во вместилище тьмы.

— Тебе не страшно? — интересуется она или они.

— Не знаю. Страшно, наверное.

— Ты очень сильный, если не боишься признаться.

— Что было дальше?

— Дальше… жить тяжело. Здесь. Сердце любит кровь. И жизнь. Чужую. Оно может дать силу, но берёт больше. Без жизни мы засыпали. И отцу приходилось забирать чужие. Но сила, которой мы наделяли его, позволяла многое. Под его рукой поднялось мёртвое воинство, и не нашлось в степи никого, кто сумел бы остановить Чёрного хана. Его ведь так здесь называли?

— Да.

— Он рассказывал мне сказки. Вечерами. Мы садились вдвоём на медвежью шкуру. Он наполнял чашки теплым чаем и ставил блюдо со сладостями. Он сам разбирал мои косы, чтобы снова заплести поутру, но сперва… он рассказывал мне сказки, — эта улыбка была совершенно детской, а потому и страшной. — Но мне нужна была жизнь… и мы шли дальше.

Рука Офелии потянулась к свечам.

— Ещё он менялся. Я этого не хотела. Она тоже. Она бы ушла уже. И мы с ней говорили… я бы отпустила её. Но тогда отец бы умер. Там, в шатре, его жертва и моя жертва, и камень… всё связалось. За себя я не боялась, а за него — очень… и тянула время, тянула.

— Люди плохо переносят силу, подобную этой.

— Теперь мы знаем, — кивнули, кажется, все трое. — Тогда… мы многого не видели. Не понимали. Мы жили в шелковом шатре. О нас заботились. Нас любили… мы думали, что нас любили. А на деле нас боялись. очень… он убил их. Девушек, которые мыли нам руки и вычёсывали волосы, которые рассказывали истории и помогали одеваться. Он взял и убил их.

Офелия качнулась и в этот момент Ведагор ясно понял, что ещё немного и хрупкий сосуд её тела треснет.

— Осторожней. Ты убьёшь её. Ты ведь не хочешь?

— Нет. Не знаю. Сложно. Среди людей — сложно…

— Что произошло?

— Плохое, — лицо Офелии исказилось, будто она того и гляди разрыдается. — Плохое, плохое… он сказал, что нужно больше силы. Ещё больше. И снова больше! Он перестал читать сказки. И требовал, требовал… запер меня. Потом кричал.

Вот это зря.

Крайне неразумно кричать на существо, которое куда древнее и сильнее тебя.

— Ты его убила?

Кивок.

И жалобное, совершенно детское:

— Я не хотела… был бой… и его войско… другие сильны… свет. Много света. Так много света! У меня голова заболела! А он требовал силы. Он убивал… людей каких-то. Кровь, кровь… столько крови! — она зажмурилась и закрыла глаза ладонями.

— Тише, — Ведагор опустился на пол и, дотянувшись до девушки, обнял её. — Тише, всё это было давно.

— Давно-давно… и недавно. Время другое.

Она уткнулась в плечо и Ведагор чувствовал, как под рукой вздрагивает тело.

— Он меня тряс, а я… я не могла больше. Тогда он решил, что если принесёт в жертву меня, то получит мою силу. Всю, какая есть.

Ведагор осторожно погладил это дитя по спине.

— Ты позволила?

— Мы думали, он нас любит… всё равно любит… несмотря ни на что. А там снова камень. И он взял клинок. А потом стало больно-больно… и она не смогла удержаться. Я не смогла удержаться, — это произнесла уже тьма. — Он пытался забрать… подчинить…

Но не в силах человеческих подчинить предвечную тьму.

— Он тоже умер. Там. Но наше сердце раскололось от горя.

— Вот то, которое…

Кивок.

И девушка отстраняется, и произносит уже голосом Офелии:

— Спасибо. Странно… я думала, что убью тебя. Потом. И наверное, действительно убью. Но она очень путает мысли. Она пытается не мешать мне, но это сложно, сложно… — Офелия сдавила голову руками и сделала вдох. — Отпусти. Не буду я его трогать! Не буду, сказала! Слово даю! Вот. Видишь. Из-за тебя со своей единственной подругой чуть не поссорилась.

Это было сказано уже хорошо знакомым капризным тоном.

— Извини, — произнёс Ведагор.

— А теперь врёшь. Не чувствуешь вины. Ладно… мы… нам недолго здесь. И пока я ещё что-то могу… я ему рассказала. Отцу. Когда убила Викусю. Я тогда очень испугалась. Сильно-сильно. Всё-таки я была ребенком… знаешь, когда тьма поглощает жизнь, это тоже завораживает. И отец приехал. Говорил… потом мы куда-то отправились. Мне дали лекарство и я почти всё время спала, поэтому помню мало и плохо. Она тогда не занимала моё тело, как сейчас… думаю, он изучал меня. И решил, что мне надо вернуться.

Сволочь.

Как можно вернуть своего ребенка в место, которое сводит его с ума? Не увезти на другой край света, не подобрать целителей или душеведов, или черта лысого, а просто вернуть?

— Папа сказал, что Викуся сама виновата. А я должна подружиться с тьмой. У меня ведь нет подруг? Вот и надо новую завести…

Точно сволочь.

— И вы подружились?

— Да. Это оказалось несложно. Ей тоже было одиноко. Очень-очень. И мы вместе играли. Я её учила. Здесь ведь всё другое. А она учила меня… мы разбирались.

— И убивали.

— Убивали, — не стала спорить Офелия. — Она ведь была такой голодной. Не всегда получалось сдержаться. Но папа помог. Он привозил тех, кого убивать можно. Это чудовищно, правда?

— Да.

— Хорошо, что ты не врёшь. Я ведь знаю, что чудовищно. Теперь. Тогда… тогда я верила ему. Он говорил, что главное — это наш род. Что его нужно сохранить. Преодолеть проклятье, которым одарили его Вельяминовы. Что именно из-за проклятья у него нет сыновей. И я хотела помочь отцу. Наверное. Или нет? Он ведь привозил плохих людей. Очень-очень плохих. Они заслуживали смерти…

Офелия снова принялась покачиваться. А свечи вдруг мигнули, приседая.

— Я ведь была ребенком… была…

— Была, — подтвердил Ведагор.

— Но уже давно не ребёнок… наверное, тогда бы я могла уехать. Но не теперь. Теперь я и она — мы вместе. Навсегда… и он этого хотел. Он не скрывал документы. От меня. Там, дома… он проводил опыты. Раз за разом. Искал идеальное вместилище… такое… чтобы возродить её… понимаешь? Я ему не нужна! Нужна она! Но и её он не любит!

— Тише…

— Я тихо… он считал меня дурочкой. Я давно подозревала, что он врёт мне… и притворялась. А он всегда полагал, что я не слишком умна. И легко поверил. Все поверили.

— Даже я обманулся. Ты талантлива.

— Правда? — и в безумных этих глазах видится радость, такая вот детская, от которой сжимается сердце.

— Правда.

— Ты не врёшь… ты хороший… я не хочу тебя убивать. И никого не хочу… больше не хочу. Мы устали. И она устала. Она слишком долго была в этом мире. И хочет назад. Домой. И я хочу покоя, чтобы ни снов, ни… она ведь забирает не просто людей, но их души, их память… и каждую ночь проживать чужую жизнь… я как будто прожила тысячу лет и ещё один день. Как в сказке, только там было про ночи, а я вот — годы-годы… чужие годы… и всё такое яркое, как настоящее.

Наверное, она была сильным человеком, если сумела не сойти с ума.

И Ведагор сказал это.

— Я сошла… да… но знаешь, когда у тебя в запасе столько жизней, всегда можно подыскать подходящую. Папочка не хотел, чтобы я училась. Дурочкам зачем? И мы сами нашли учителя. Для неё. И для меня. Это ведь странно? Он был магом… магом смерти… и одним из тех, кто встал рядом с Чёрным ханом, когда тот собирал своё войско. А потом он предал хана. И был отдан тьме. Он и учил нас… магия изменилась, но не так и сильно, чтобы не разобраться. Я отсняла документы, те, особые, которые отец прятал. Не от меня. Я же дурочка, зачем от меня прятать… и за мной мой муженек присматривает, следит, чтобы я ни с кем не общалась извне. Никому не рассказала случайно… и телефоны слушают, и не только. Но мне извне не нужно. Я ведь общаюсь с теми, кто здесь, — Офелия постучала пальцем по виску. — А они умеют слушать. И говорить… тот маг… он многое рассказал. Он хороший. Он отдал жизнь, чтобы спасти сыновей… они ушли в врагам хана. В общем, сложная история там. Ты не устал ещё слушать?

— Нисколько.

— Хорошо. Я давно не говорила с живыми, чтобы по-настоящему и без притворства. Всё же с мёртвыми — это не совсем то… их столько. Порой шумят, мешают друг другу. И гудит, гудит в голове постоянно. Этот гул выводит из себя несказанно. Я и срываюсь на людях, хотя давно уже не тут живу… тут нельзя надолго. Она устала и тоже… извини, отвлекаюсь. Я пытаюсь держать в голове, о чём надо говорить. О чём… маг… бумаги? — Офелия сморщила лоб. — Бумаги… папа… он давно… дед, потом отец тоже… лаборатория… изучал. Он научился работать с тьмой. Он так думает. Менять ею людей. Тьма тоже способна на многое. Он получил одно вещество… оно как бы затормаживает процессы в теле. И болезни тоже. И все вообще. Живые получают силу мёртвых. Он хотел сам так… вечная жизнь и сила. Но вечной жизни не бывает. Прости. Опять запуталась. Папа понял, что ошибся, когда его подопытные начали сходить с ума. Тьма разъедала их изнутри. Он и сам тоже, но это не очень заметно… было не очень… чем дальше, тем скорее идёт процесс. Так вот, он… он решил, что должен возродить её. Она даст силы. И он сам станет вечным и неуязвимым, как Чёрный хан. Но для этого нужна особая жертва…

— Ты? — Ведагор понял всё.

И Офелия кивнула.

— Он тебе… что-то говорил?

— Говорил. Что станет императором. А я буду императрицей. Думал, я буду радоваться. Я радовалась. Почему бы и нет? Ему приятно. А что до остального, то это не такой быстрый процесс. Он собирал силы. Долго-долго… но его алтарь сломан. Отец его правил. Чинил. Ставил опыты… разные… он не тёмный маг, но мы ему помогали.

— Почему?

Офелия замерла, снова нахмурилась, явно пытаясь понять смысл вопроса. Потом губы её искривились, словно она того и гляди разрыдается.

— Надо… надо помогать папе… надо помогать папе….

— Надо, — прервал её Ведагор и снова обнял. — Ты хорошая дочь. Умная… я был бы рад, если бы у меня была такая умная дочь.

Он погладил мелко вздрагивающую спину.

— Завтра, — выдохнула Офелия в плечо. — Завтра он начнёт… прольётся кровь. Много-много… крови… жизни… хватит, чтобы смыть запоры… мы не устоим, если он позовёт. Она не устоит… ей и так тяжело. А если прольётся кровь, то… будет плохо всем.

— Ярмарка? И то поле? Это место…

— Место, где Черный хан когда-то умер.

— А коровники?

— Там лаборатории.

— А вторая половина сердца где?

— Там… куда нам нет хода… ты должен отнести, — Офелия отстранилась. — Соединить… пока она может… себя сдерживать. Две части.

— Куда?

— Куда… куда… да, куда! Туда, куда нам хода нет… где хранят… они хранят… собирают тьму… старая ошибка… дорого может стоить. Вельяминовы… — Офелия судорожно сглотнула. — Всё дело в Вельяминовых…

Она моргнула и из левого глаза выкатилась тонкая струйка крови.

А потом и из правого.

Зрачки разошлись, почти стерев радужную оболочку. И сами глаза стали вдруг черны.

— Мало времени, — сказала тьма. — Я держу её, но её время выходит. Люди хрупки. Она хорошая. Я постараюсь не убить. У меня тоже не было подруг. Сердце раскололось. Одну часть нашли. Её использовали. Был тот, кто сумел соединить свет и тьму, связал их кровью. Ему казалось, что он собирает то, что разлито окрест. Он собирал. Собрал много. Достаточно. Та часть очнулась. Зовёт. Путам не удержать. Печати трещат.

— Какие печати?

— Те, что были поставлены когда-то. Стражи… мёртвые стражи. Курган.

— Погоди, я думал, что дело в Вельяминовых… — в голову приходил лишь один курган. — В их усадьбе…

— И в них. Но не усадьба. Это единое. Курган. Купель. Поле. Оно одно, — тьма подняла руки, собрав их. — Тот, кто делал, разделил на части. Он думал, расстояние имеет значения. Но оно не важно. Всё одно едино. Сила тянулась. Дотянулась теперь. И завтра всё случится. Останови.

— Как?

— Дай сердцу ожить. И отпусти.

Твою ж мать.

А поконкретнее?

Но Офелия покачнулась и начала заваливаться на бок, благо, Ведагор успел подхватить. Нет, вот… сердце понятно. Куда двигаться — тоже. Курган он найдёт, но что делать с городом?

И мелкому позвонить стоит.

Хотя к нему попробуй ещё дозвонись…