Эльфийский бык 3

Глава 42 Где рассказывается об инклюзии и силе искусства

Когда в небесах появился дракон, Афанасий едва не запнулся. Нет, оно бы, может, никто и не осудил бы, всё же огромная чёрная тварь, с которой на землю сыпался то ли пепел, то ли прах — вполне себе уважительная причина прервать пение, но…

Выработанная годами дрессировок привычка оказалась сильнее дракона.

И в ушах раздался сиплый голос наставника:

— Вам надо думать о том, что вы делаете, а не о том, что вокруг творится.

Мудрый человек.

Надо будет потом, после, приехать. Повиниться. Выслушать, само собою, что Афанасий свои способности под хвост козе спустил. Ну и чаю вместе попить.

Как раньше.

Дракон же… ну что, дракон. Если повернуться в другую сторону, то его и не видать особо. Только туман и шеренги мертвецов. А ведь такими аншлагами не всякая звезда похвастать может.

В горле першило. Да и…

— Михайлов! — чей-то рёв слева. — Тащи ракетную! И не свисти, что не взял! Давай…

— На от, — Шайбу кто-то толкнул. — Прервись, певец. Сейчас так шандарахнет, что глаза потекут.

И прав оказался. Шандарахнуло. Глаза не потекли, но уши заложило. И зазвенело так, мелко-мелко, прям как тогда. Шайба потряс головой и флягу принял.

Он, конечно, зарекался, но ведь похоже, что в последний раз пьёт. А в последний раз — грех не выпить.

— Хорош чаёк! — прочитал Шайба по губам радостное. — На травках! Супружница моя мешает.

Чай был крепок и горек, а ещё не содержал ни капли спирта. Вот как есть — чистый чай.

— Пей, пей… хорошо поёшь. Душевно так… — мужик был массивен. Фигура его успела слегка заплыть, но повадка выдавала человека сильного и к силе привычного. — Ишь ты… и ракеты эту погань не берут. А не зря поехал-то! Не зря! Прям сердцем чуял, что раз ярмарка — весело будет. Только хороводов жалко, что нету… эх, я бы поводил, чтоб с красными девками… главное, чтоб жена не узнала. Да…

Афанасий допил содержимое фляги и головой затряс.

— Далёконько держится, паскуда, — мужик сощурился и всё же пустил огненную стрелу, вот прямо с ладони. — Ишь ты… хитрозадый какой. Ничего, достанем… если надо, подтянем ещё подразделения. И устроим стенка на стенку!

В голосе его звучала искренняя, с лёгкой толикой безуминки, радость.

— А вы…

— Слушай, я чего тут торчу-то… ты при каком отделении числишься?

— Ни при каком.

— Гражданский, что ли?

Афанасий кивнул.

— А поёшь… любитель?

— Вообще-то выпускник Гнесинки, — с обидой произнёс Афанасий, хотя по лицу мужика было очевидно, что это ему ни о чём не говорит. — Профессионал.

— О! Это хорошо… служил?

— Не успел, — он поднял кривую скукоженную руку. — Авария… рука отсохла.

— М-да… ладно, рука херня, главное — яйца не отсохли. А раз тут и поешь, то у тебя на месте… короче, мне тут мозг вынесли, что надобен солист. Для представительских целей. Хор завели, сборный, от МВД, а солиста нету. Такого, чтоб прямо за душу брало, когда рот разевает… у нас ребят много приличных, но у тебя-то голосина. Кличут-то тебя как?

— Шайба.

— А по-человечески?

— Афанасий.

— Во! Главное, Афанасий, поёшь ты хорошо… вот отлично просто. Короче, думай. Можешь на контракт пойти. Деньгами не обижу. Жильё выделим. И так-то тоже…

— А могу…

— А можешь и не пойти. Тогда так призову, а потом договорюсь с вояками, поменяемся на кого… скрипачей у нас целый выводок, если так-то. Короче, договоримся…

— Я инвалид! Меня нельзя призывать.

От такого поворота Шайба несколько опешил.

— Так-то оно, конечно, нельзя… но я тут на совещании одном был. И там министр образования про инклюзию говорил, что ввести хотят. Равные возможности и всё такое… в учёбе. А мы чем хуже? Будет и у нас инклюзия. В индивидуальном порядке. Ты мне тут глаза не таращи, меня глазами не прошибёшь. Думай лучше, — сказал мужик и по плечу хлопнул. — И это… ты давай пока ещё чего выдай. Душевного… вот чтоб ребяток приободрить. А то ишь, ослабли… вот сразу видно, кто в учебке отлынивал…

Афанасий кивнул и, облизнув губы, запел слышанное когда-то:

— Ой, что-то мы засиделись, братцы…

— Во-во… засиделись… Пахоменко! Давай круг собирать. Пора эту паскуду вражескую с небес снимать!

С первым мертвецом Анна столкнулась нос к носу.

Вообще она к конопляному полю отправилась, надеясь сделать пару-тройку коротких роликов, правда, не совсем точно зная, каких именно. Всё же снимать вот так, без предварительного сценария, было сложновато. Но и на месте не сиделось.

Связь вот пропала.

Даже на сосне.

Вот вроде утром ещё была, а теперь совсем пропала. Главное, Петрович сказал, что когда восстановится — не понятно, но причин нервничать нет.

Причин-то, может, и нет… маме Анна ещё вчера отзвонилась. И утром написала, что всё в порядке. Папе, к слову, тоже… а вот бывшему, который оставил три десятка сообщений, ничего писать не стала. Ну его…

— Ну его, — сказала Анна вслух и Яшка замычал. Обиженно так, жалуясь, что его тоже не взяли. Все на войну, а он в коровнике. И главное, обида его была детской и ясной. Она читалась в выпуклых Яшкиных глазах и Анна не удержалась, погладила клочковатую шерсть. — И их тоже. Обойдёмся как-нибудь…

Где-то в кустах шелестел Степан, ещё не рискуя на глаза показываться.

Хотя… и к лучшему.

Анна теперь себя неудобно чувствовала. Он её встречать поехал, чтобы не заблудилась, а она, выходит, сбила… ну и как после этого знакомиться?

А ещё заявок на ретрит пришло втрое против ожидаемого. Юлька же утверждает, что это только начало и надо составлять расписание, чтоб до конца сентября. А там можно поставить веранду и домики зимние, и продолжать.

Главное, реклама.

В общем, думалось об этом, причём сразу вот, одновременно, как бывает — это папа утверждал — только у женщин.

Ну и мысли увлекли.

С ними Анна до поля и добралась.

А конопля волновалась. По синеве её гуляли волны, и листья шелестели, и что-то внутри, в глубине поля поскрипывало, похрустывало.

Яшка и тот вздыхать перестал. Замер, только мохнатые уши дрогнули и развернулись к лесу.

— Чего? — спросила Анна, потом оглянулась и крикнула: — Степан! Выходи давай, тут какая-то ерунда творится…

И против всякого здравого смысла — впрочем, папа был уверен, что здравый смысл с женщинами сочетается не слишком хорошо — к лесу и двинулась. Аккурат туда, где синее море подступило к нему вплотную. Конопля с неудовольствием, но пускала.

Анна до лесу и дошла.

И тогда-то с мертвецом столкнулась. Она даже не испугалась. Ну вот… наверное, привыкла, что тут всё как-то иначе, что ли. И в первое мгновенье мозг просто отметил факт: мертвец.

Одна штука.

Он стоял на опушке, какой-то тёмный и растерянный, в истлевшем доспехе и полукруглом ведёрке-шлеме, сжимая в руке копьецо. Причём был мертвец маленьким и неказистым.

— Здрасьте, — сказала Анна. — А вы тоже на войну пришли?

Мертвец от звука её голоса вздрогнул и стал поворачиваться к Анне. Глаза его полыхнули алым, а Анна выставила камеру, подумав, что надо как-то всё-таки разделить будет. Что-то подсказывало, что наличие восставших покойников не пойдёт на пользу задумке с ретритом.

Ну какой отдых и расслабление, когда по округе зомби ходят?

Даже если это свои, местные зомби.

Копьецо поднялось и полетело.

Прямо в Анну.

Она, конечно, отмахнулась, но стало обидно.

— Между прочим, здесь частная территория…

Рядом с мертвецом появился второй.

И третий.

И вдруг оказалось, что их в этом лесу много. Как-то даже чересчур много…

— М-мамочки… — сказала Анна, отступая к конопле.

И мертвецы, до того неподвижные, потянулись за нею. Раз, два… да их не дюжина даже, а… так, успокоиться.

Выставить щит.

В щит ударилась пара стрел, которые вместо того, чтобы рассыпаться прахом, больно укололи. Они вспыхивали искрами тьмы и та вгрызалась в щит. А значит, долго Анна не выдержит. Мертвецы же всё прибавлялись. И уже не только в доспехах. Вон тот, кажется, совсем без доспехов, но в форме будто военной… Бер бы точно сказал, какой. Анна же видела лишь, что форма старая.

Сзади пахнуло жаром и силой. И рык медведя несколько успокоил.

— Это плохие мертвецы, да? — уточнила Анна, продолжая пятится.

— Р-ра, — согласился Степан, держась рядом.

— Очень плохие… надо… надо предупредить. Остальных предупредить. Я пока… не высовывайся. Прикрою щитом.

Вперёд вырвался покойник, выделявшийся среди прочих какой-то зелёной дымкой, что окутывала кости и остатки плоти. В руке он держал не копье, но бубен, по которому и ударил длинной тонкой костью. Звук пронзил Анну, заставив зашипеть от боли, а щит её, сдерживавший наступление мертвецов, пошёл трещинами.

Чтоб его… если шаман — то маг… кажется. Что она ещё знает?

Ничего!

Сил надо больше.

И до поля она добралась, а тёмные стебли конопли скользнули под ногами. Они словно змеи обвивали ноги мертвецов, и те, теряя равновесие, летели, втягивались в синее конопляное море. Что-то хрустело, даже, кажется, чавкало, но… шаман вновь махнул костью, и та беззвучно коснулась побуревшего от времени бубна…

Анна упала, зажав уши. Кажется, под пальцами стало мокро. Кровь? Может… надо подняться. Надо… что-то сделать.

Призвать.

Медвежий рёв заглушил вой мертвецов. Огромная туша зверя молнией мелькнула над Анной, чтобы встать между нею и ими. И Степан, поднявшись на задние ноги, обрушил передние на землю. Земля затряслась и раскрылась трещинами. Вот так. Надо добавить силы… и корни… пусть ползут, оплетают.

Силы уходили. Слишком мало их было у Анны. И слишком много — мертвецов. Она сумела встать на колени. Справится… и с ними… Степан кружился, и вокруг него вихрями закручивался воздух, чтобы, распрямляясь, косой идти по мертвецам. А они всё выползали и выползали…

И шаман, опрокинутый было ударом на спину, возился, что жук. Мёртвые руки шарили в воздухе, пытаясь найти бубен. Кость колотила по воздуху, но бессильно. И массивная медвежья лапа наступила на бубен, который раскололся. А следом раскололся, рассыпался кучкой костей от удара и сам шаман. С другой стороны поля донёсся протяжный вой, пронизавший Анну до самых костей. Ещё один шаман? И снова дрожь.

Уха коснулся тёплый язык.

Яшка?

— Яшка… надо… сказать… там… если они пройдут, то ударят… пусть уходят… девочки… — Анна поднялась и отряхнулась. — А мы тут пока… попытаемся сдержать. И позови кого… и может, с другой стороны.

Вой ещё звучал, вой усиливался, уже не звук рога, но что-то иное, давящее, тяжёлое. И медведь замедлился. Вот тяжко ухнул он, вставая на ноги как-то совершенно по-звериному. Из раскрытой пасти донёсся то ли вздох, то ли стон.

И тело подёрнулось дымкой.

— Нет! — Анна бросилась к тому, кого обступали мертвецы. — Чтоб вас всех! Не слушай их! Не слушай!

Она выкинула щит, принимая на него очередные стрелы и копья. И губу закусила, чтобы до крови, но боль отрезвляла.

Отвлекала.

Помогала держаться. Как надолго её хватит? Мертвецы обступали. Они, кажется, видели Анну и только Анну… и конопля… стебли слабели. Это всё звук, это всё шаман.

Шаманы.

Несколько.

Они шли. Впереди — тощий обтянутый пергаментной кожей скелет. Он слегка покачивался под весом огромного рога, а убор из полуистлевших перьев тянул голову в одну сторону. Но глаза умертвия горели ярко, зло. Следом ступали ещё двое, с бубнами, по которым и стучали мелко, часто, каждым ударом вызывая судорогу.

Надо было брать гранаты.

В карманы.

Анне ведь предлагали.

Но как-то это показалось чересчур, что ли. Гранаты и в карманах. Теперь, если жива останется, без хорошей гранаты в сумочке Анна из дому не выйдет. Да, именно так…

— Уходи, — сказала она, глядя в глаза шаману. И мертвец улыбнулся. Нет, в это сложно поверить, но мертвец улыбнулся.

А потом…

— Ум… — в звон невидимого бубна сперва врезался этот звук, который перетёк в какое-то грозное и совершенно не бычье: — М-у-у…

Яшка разом растратил былую дурашливость. Вот прямо потянуло обратиться к быку по имени-отчеству, но Анна вспомнила, что понятия не имеет, какое у Яшки отчество.

Потом спросит.

Сейчас он стал словно выше.

И шире.

Яшка склонил голову, и обломок рога его окутался сиянием, впрочем, как и второй рог, который целый. Свет пробежал по загривку, обволакивая всё Яшкино тело.

— Ум-м-м-р, — рявкнул бык и, подкинув себя, обеими копытами ударил в землю. И та снова встряхнулась, а с нею — и притихшая было конопля. Тотчас по траве заструились стебли-змеи.

— Вставай, — Анна подхватила Степана. — Давай… надо…

Тяжёлый, зараза… как-то медведем он легче был. По ощущениям. Но надо дотянуть… до поля. Тут всего ничего. А там — конопля прикроет. Лишь бы не потоптали.

Боже, о чём она думает?

У неё на производство планы, а если эти потопчут, то планы придётся корректировать…

Со стороны дороги донёсся грохот, и Анна, повернувшись, с некоторым удивлением обнаружила странное творение чьей-то фантазии, похожее на броневик, правда, ей ещё не встречались броневики, расписанные красно-золотыми цветами.

Хотя… какая разница?

Главное, что с брони, покрывавшей этот броневик, спрыгнули двое парней, причём в руке одного было ведерко с гранатами — так вот, как их правильно носить-то — а другой пулемет держал.

— Посторонись! — этот, с пулеметом, просто втащил и Анну, и Степку на поле. — Идите к трактору…

И направление указал.

Это трактор?

— Это… трактор? — спросила Анна у Стаса, который наблюдал за вспышками пламени, что то тут, то там прорывались сквозь сизоватый туман. Откуда тот взялся, Анна не поняла, потому что ещё недавно тумана не было.

— Трактор. И немножечко танк. Просто его доделать не успели. Что, братец, хреново? — заботливо поинтересовался Стас, поднимая вяло подергивавшегося Степана за шею. — А я тебе говорил, не дури. Пей лекарство…

Анна молча прислонилась к горячему боку трактора.

— Там много… мертвецов.

— А то… места у нас, конечно, тихие, но это сейчас. А раньше кто только не хаживал. То царевы люди, то ещё какие-то. И всем чего-то надо, и все потом недовольные, пока живые. А мертвыми так и ничего… лежали себе вот, — Стас протянул флягу. — Заставь этого убогого выпить!

— Он не убогий, он храбрый! Он… он меня спас!

— А ты его.

— И что? Пей, — велела Анна, перехватив Степана за руку. — Вот только попробуй у меня не выпить! Я тогда… тогда… не знаю, что с тобой сделаю… ролик сниму… экстремальный… всегда мечтала грумером попробовать… начну с медведя.

И носом шмыгнула, поняв, что того и гляди расплачется.

Только не успела, потому что из трактора выглянула хрупкая девушка с футляром от скрипки в руках. Да быть того не может… хотя…

Стас аккуратно снял её, поставил и спросил:

— Уверена?

Девушка кивнула и, оглядевшись, пальчиком указала на крышу тракторотанка.

— А почему он без дула? — ляпнула Анна первое, что в голову пришло. — Если трактор-танк, а не трактор-броневик?

— Потому что ещё маленький. Не выросло. Дуло у танков вырастает после первой взрослой линьки, когда нормальная броня появляется.

Объяснение показалось вполне логичным, ну, в контексте общих событий. Аэна же — вот точно она, Анна как-то попала на концерт — достала скрипку и, прикрыв глаза, осторожно коснулась струн смычком.

А Стёпка допил.

Сволочь он.

Вот как можно заставлять женщину волноваться? И в глазах — ни капли раскаяния, скорее уж готовность к дальнейшим подвигам.

Она хотела высказать, хотела…

Музыка полилась. Она как-то вот взяла и полилась, вплетаясь сразу и в шелест конопляного поля, и в бычий рёв, перемежавшийся с хрустом, скрежетом и ещё каким-то шумом. Она оплела и уняла прочие звуки, подчинив их своему течению. И лишь там, где-то на самом краю, долго сопротивлялся какой-то упрямый шаман. Звуки его бубна пытались пробиться сквозь течение музыки, но потом и он замолчал.

И музыка переменилась.

Она зажурчала, замурлыкала, уговаривая успокоиться. И Анна вдруг успокоилась. Сразу и полностью. А потом не только она. Как-то вдруг всё вокруг стало понятно.

Очевидно.

Правильно.

В том числе и человеческие лапы, которые обняли её и прижали. И шепот над ухом:

— Спасибо.

И улыбка, которая сама собой вылезла вот… Анна закрыла глаза и оперлась на Степку. Она ощущала некоторую усталость и всё ещё — страх, хотя тот, пожалуй, остаточный.

Такой вот…

Всё будет хорошо.

Обязательно… искусство — это сила…