Эльфийский бык 3

Глава 41 О любви, вечности и подвигах во имя мира

Не было ни врат, ни запоров.

Ни стены, которую следовало бы проломить силой. Ни загадок коварных. Ни стражей, если не считать таковыми оживших эльфов. Бер очень надеялся, что Ванька договорится.

С ним ведь посол.

Пусть помятый жизнью, но ведь всамделишний. Древний и мудрый. И должен знать, чего там можно другим древним и мудрым пообещать, чтоб они воевать не стали.

На всякий случае Бер закрыл спину щитом.

И встал сразу за Таськой.

И шли они… коридор вдруг закончился лестницей, причём винтовой. И если сперва это был обыкновенный гранит, то скоро он сменился хрусталём, тем самым, из которого сделана купель.

И это…

Это что?

Ведагор молчит. Сосредоточен. Таська тоже с вопросами не мешается. Да и самому хотелось бы что-то сказать, но язык будто прилип. И сила… вот с каждым шагом в ушах будто стучит что-то.

Бах-бух.

Бух-бах.

Лестница ниже.

И ниже. И свет, сотворённый Ведагором, преломляется в хрустале, и уже кажется, что слева и справа не камень, но живые огненные реки текут. Того и гляди выплеснутся и прямо под ноги.

Бах-бух.

Звуков нет, а стучит в ушах.

Стучит.

И тьма… Бер точно не мог сказать, когда та появилась. Может, когда свет потускнел, а огненные реки окрасились багрянцем. Главное, что чем ниже, тем тяжелей.

— Может, — перехватил руку Таськи. — Ты… поднимешься?

Там, наверху, эльфы, но если следом не бегут и звуков сражения не слыхать, значит, договорились. И всяко с эльфами безопаснее, чем с этой вот предвечной тьмой, которая то ли в коробке, то ли уже вокруг. Во взгляде Таськи растерянность, будто она не здесь была, не сейчас. Но она тотчас поджимает подбородок и головой качает.

— Нет. Вдвоём.

Пальцы Таськи сплетаются с его. И хочется думать, что это плетение не разорвать, не разрушить. Смешно. И думать можно, что угодно, но…

Тьма расступается. И вот уже заслоняет огонь, и сама загорается зыбким зеленоватым светом. Но и лестница заканчивается.

— Я пришёл, — голос Ведагора порождает звонкое эхо:

— Шёл-шёл-шёл…

А потом, отзываясь на силу, один за другим вспыхивают белесые шары. Такие вот, как там, наверху… курганы… в курган Беру как-то разрешили спуститься. Точнее в раскоп. Но там было иначе всё.

Совсем иначе.

Здесь же… заглядывал сюда хоть кто-то? Сотни лет и… никого. Историческое, мать вашу, открытие. Событие. Или как его назвать ещё? А в душе ни предвкушения, ни понимания величия. Только страх да желание удержать брата за руку, сказать, что не надо вот туда лезть.

Что как-нибудь иначе придумается.

А он уже идёт. И Бер за ним.

Внутри ни пыли, ни затхлости, напротив, воздух свеж. Ещё водой пахнет.

И да, она есть.

Ползут в трещинах пола чёрные ручейки…

А вот постамент.

Два.

Один небольшой, даже не столько постамент, сколько столб из хрусталя, на котором лежит чёрный обломок, больше на обгоревшую деревяшку похожий. Но взгляд притягивает другой, огромный, у дальней стены. И на нём будто гора возвышается. Не гора, а славный предок, Святогор Волотов.

И Бер шагает к нему.

Это… может, неправильно… ладно, экспедицию организовать сюда никто не позволит. Родовая святыня… и сила снова стучит в виски молоточками. Быстро-быстро, мелко-мелко. А изнутри под сердцем будто жжётся что-то.

Но посмотреть ведь можно? Просто посмотреть.

Глазами.

Описать.

Секретного нет… и не любопытства ради. Тянет Бера. А он за собой и Таську тянет, раз уж пальцы всё ещё сплетённые. Шаг и ещё шаг. Здесь всего пара шаров, и света хватает.

Постамент широк, а предок лежит не по центру, но сбоку, будто там, рядом с ним, ещё кто-то быть должен. Точно должен. Женский венец вот лежит. Серьги… платье или что-то иное, не разглядеть, потому что предок заслоняет, будто даже теперь, спустя сотни лет встаёт между той, которая… что? Которой нет?

Не понятно.

Много непонятного. Но взгляд переходит на доспех.

Он вовсе не был столь уж огромен, Святогор Волотов, который, если легендам верить, выше дерева стоящего, ниже облака ходячего. А он вряд ли выше самого Береслава.

И доспех…

От мертвеца и праха не осталось, наверное, а доспех уцелел.

Такой… серебристый, что чешуя. И светится тускло. И пальцы сами касаются его… а потом и меча, который мертвец сжимает в руках. Прямой и длинный. И никаких тебе узоров сложных или каменьев драгоценных. Обыкновенный, пожалуй, разве что…

Палец соскальзывает, и острая кромка взрезает кожу. Кровь выступает клюквой, сыплется, расползается по этому клинку…

Сзади раздаётся тихий вздох.

Шелест.

И голос.

— Его. Вот его отдай… заберу и уйду. Всем хорошо будет…

Ведагор точно осознал момент, когда сердце в руках его дрогнуло. И собравшаяся внизу тьма хлынула к нему навстречу. Картон истлел под пальцами, и скотч мятым комком повис на шкатулке. Дерево тоже посерело и продержалось недолго. А вот каменное сердце повисло, удерживаемое в воздухе сизым дымом.

Береслав…

Кажется, его что-то привлекло в другой части пещеры. Вед хотел было рассмотреть, что именно, но не вышло. Тьма собиралась. Она протянулась от одной половинки сердца к другой, которая лежала на обломке колонны из хрусталя.

И дотянувшись, соединилась с нею.

Целое сердце дрогнуло.

И снова.

И по колонне поползли трещины. Хрусталь рассыпался мелкою крошкой, но та, вместо того, чтобы упасть, как должно, вытянулась в нить, словно связавшую потолок пещеры с полом. И нить эта прошла сквозь сердце. Когда Ведагор протянул руку, то коснуться не смог.

Снизу, куда ушла нить, пробивались иные, чёрные, а они уже сплетались, и в плетении вязли осколки хрусталя, пока не соединились в фигуру. Объёмная, чтоб вас, мозаика для особо извращённых любителей.

Тьма была невысока.

Хрупка.

Она светилась изнутри чёрным светом.

А потом она открыла глаза:

— Здравствуй, — сказал Ведагор. — Я сделал то, что ты просила. Теперь уйдёшь?

Круглое лицо. И характерный узкий разрез глаз. Сложная причёска из множества косичек. Украшения… наверное, когда-то она носила множество украшений.

Та, что принесла в этот мир Тьму.

И та, что была Тьмой.

Как она… если она убила отца, то кто убил её? Сердце раскололось от горя? Но и расколотое оно продержалось сотни лет, а теперь вовсе ожило.

Значит, всё было немного иначе.

Губы тьмы растянулись в улыбке.

— Не бойся, — шёпотом произнесла она. — Я сдержу слово… но и я должна играть по правилам. Мне нужна жертва…

Она повернулась, оглядываясь, а потом сказала:

— Его. Вот его отдай. Заберу и уйду. Всем хорошо будет…

Неожиданно звонкий голос её заставил Береслава повернуться.

— Нет, — ответил Ведагор.

— Вед? Это… это кто?

— Ал-Алтун, — Ведагор мысленно проклял себя за то, что потащил с собой мелкого. Надо было приказать… назад отправить… да просто запретить.

Он, может, не послушал бы, конечно.

Скорее всего не послушал бы.

— Ал-Алтун — красивое имя.

И не боится, поганец этакий.

— Дочь Чёрного хана, — пояснил Ведагор, будто это что-то меняло.

Тьма склонила голову, и монетки на многорядном её ожерелье зазвенели.

— Меня бери, — Ведагор хотел было заступить путь. — Я старше. Сильнее…

— Нет… ты не похож. Совсем на него не похож…

— На кого?

— На него, по-моему, — ответил Береслав, отступая. — Вас… поэтому вместе похоронили? Точнее должны были. Но тела не осталось. А место — осталось. Раньше вместе часто хоронили мужа и жену… или… но ты не могла быть невольницей. Поэтому ты здесь. Точнее твое сердце. Часть. Рядом… и не под защитой. Просто оставили. Значит, он так захотел. Смотри, Вед, возле колонны не было рун. Ни ограничивающих, ни защитных, ни отворотных… вообще никаких. А они были бы… даже при том, что тьму нельзя ограничить, всё одно попытались бы. А так просто колонна. Тут же вот, видишь? Постамент слишком большой для одного… там платье лежит… столько лет, а оно… не истлело, не почернело…

— Он говорил, что любит, а убил, — Ал-Алтун прижала руки к груди, и Ведагор услышал, как громко стучит её сердце. — Разве так можно делать? Он… обещал, что мы будем вместе.

— И сдержал слово, насколько понимаю…

Береслав отступил, позволив ей подойти.

И Ведагору тоже.

Тьма… тьма наполняла пещеру. Вот она коснулась подножия камня, вот поднялась чёрными ручейками, забралась, обняла мертвеца. Она легла поверх него тёмным покрывалом.

И Ал-Алтун сделала вдох.

— Ты… ты пойдёшь со мной? — спросила она, глядя на Береслава.

— Пойду. Если так надо, чтобы ты оставила мир. Извини, ты красивая, но этот мир… он не для тебя.

— Я знаю. Ты умрёшь.

— Кто-то ведь должен… нет, Тась, почему бы и не я?

Он всё-таки вырос.

Все дети однажды вырастают, но как-то не сейчас бы. Не вовремя.

— Если она останется, то я всё равно умру. И ты тоже. Ведагор. Ванька вон и Маруся… не только они. Она ведь не остановится.

— Не остановлюсь. Это сложно, — тьма смотрит человеческими глазами.

— А так… оно, конечно, погано, что так выходит, но ничего не поделаешь. Лучше один, чем все. Элементарная арифметика.

— Я сильнее, — тихо сказал Ведагор. — И старше. И я принёс тебя сюда. Если забирать, то…

Он протянул руку, раскрыв ладонь, и тьма коснулась её. Это прикосновение отозвалось болью, напоминая, что близость ко тьме опасна всем.

— Или меня вот… — этот звонкий голос отразился от стен. — Там… светлые эльфы сказали, что тебе нужна жертва. Чтобы ты ушла. Так вот, я тоже согласен. Я, между прочим, внук Пресветлой владычицы…

Иван Кошкин и держался так, что даже Ведагор почти поверил, что он и вправду внук.

Владычицы.

Точнее он знал и верил, но вот… раньше это знание никак не увязывалось с приятелем младшего брата. Какой из него внук владычицы? Так… ещё один раздолбай.

— Какой… занятный выбор, — произнесла тьма мурлычущим голосом. — И что, отправитесь добровольно?

— Да, — просто ответил Бер.

— Да, — Ведагор подтвердил, порадовавшись, что записал-таки сообщение.

— Да, — Иван спустился, и не один. Маруся шла, держась за руку, и тоже сказала:

— Да… не знаю, какое в этом всём участие принимали мои предки, но без них тоже не обошлось. Это ведь они тебя заперли. Значит, и меня взять логично будет.

— Или меня… — встрепенулась Анастасия. — В конце концов, так справедливо…

— Тогда и меня, — Калегорм поскреб шею. — Заодно, глядишь, чесаться перестану… я, между прочим, тоже прихожусь родственником Владычице, а ещё одному из тех, кто воздвиг это место…

И тьма рассмеялась.

Смех её оглушал. Он звенел, звенел. И отзываясь на него, звенел горный хрусталь. А потом кто-то тихо сказал:

— Хватит… между прочим, ты когда-то обещала взять меня. А стоило умереть ненадолго и пожалуйста…

У Таськи ухало сердце.

Сильно так.

А когда эта бестолочь решила помереть героически, сердце тоже оборвалось. Нет, умом-то Таська распрекрасно всё понимала, и про долг, и про правильность. Но это умом. А сердце оборвалось. И захотелось сделать что-то…

Если не героическое, то хотя бы какое-нибудь.

В космы, что ли, вцепиться?

И так, чтоб всю тьму повыдирать до последнего волосочка. Тут, может, живёшь себе, живёшь, не чаешь личную жизнь наладить. И только-только она налаживаться начинает, как нате вам. Древняя тьма в дела сердечные лезет и портит всё.

Не свинство ли?

Нет уж, Таська своего не упустит… не отпустит… и помирать за благо мира, так вместе.

Правда, за место помирающего во благо образовалась некоторая конкуренция. Даже тьма, принявшая облик тощей девицы — вот будто нарочно, чтобы Таську подразнить фигурою — растерялась от обилия желающих на тот свет сходить.

Ну а потом и голос раздался.

И древний покойник восстал.

Встал?

Как правильно-то будет? Таська не знала. Главное, что вот он лежал себе тихонечко прегероическим образом, навевая мысли о вечном и былых подвигах, и вот уже сидит.

Улыбается.

А и вправду на Бера похож.

Точнее тот на него. Покойничек и подмигнул вот. И сказал так, с недовольством:

— Нехорошо, Аюшка…

И так ласково-ласково, что тьма взяла и смутилась. И окончательно стала похожей не на древнее зло, но на девицу, которую застали, смайлик другому отправляющей.

Сердечком который.

Ну или вовсе за флиртом в сети.

— Ты… ты…

— Она просто не знала, что ты не совсем умер, — вступилась за девицу Таська, здраво прикинув, что если у неё свой мужик воскрес, то на других, глядишь, посягать и не станет. — Столько лет прошло ведь…

— Ты… живой?

— Не совсем. Здесь мы все… ни живые, ни мёртвые, — а он встал и оказался не таким и высоким. Ну точно, с Бера. — Застрявшие… так уж вышло.

— Как? — не удержалась Таська и язык прикусила. Нет, ну когда она перестанет задавать глупые вопросы? Ей бы помолчать, постоять в стороночке, а то и вовсе бочком, бочком и к выходу, заодно и Бера с собой прихватить, пока в дурную голову его мысль об очередном подвиге не забрела.

А она вот любопытствует.

— Когда… я убила своего отца… я ощутила горе. Такое горе, что сердце моё треснуло.

— И тогда тьма, собранная в этом теле, начала выплёскиваться вовне…

— Я не хотела…

— Тьмы становилось больше. И дети света не способны были справиться с нею. Тогда и я собрал силы, какие были. Я надеялся отыскать чудовище, чтобы поразить его. А нашёл вот её. Она сидела и плакала над телом отца. И из слёз её прорастала тьма.

Стало даже жаль. Одно дело, когда чудовище на чудовище похоже, тогда убивай и свободен. И другое, когда вот оно — девица.

Симпатичная, если так-то.

И нет, Таська не ревнует. Ну почти… просто подмечает, кто и как на эту вот девицу пялится. А между прочим, почти женатые люди. Будут потом говорить, что исключительно в разрезе культурно-исторического аспекту глядели.

Для восполнения образовательных дыр.

И во имя науки.

— Он меня убил, — тонкая рука тянется и касается растопыренных пальцев.

— А ты меня… — и пальцы обхватывают ладонь.

— Так получилось…

Они смотрят друг на друга.

И друг в друга.

И это донельзя странно, а ещё почему-то в глазах щиплет. И в носу тоже. Но носом шмыгать в такие моменты — совсем уж неправильно. И Таська мужественно сдерживает сопли в себе.

— Я не мог иначе…

— И я не могла…

Его ладонь загорается светом, который идёт будто изнутри, и свет расползается по руке, дальше и выше. Он окрашивает в медвяно-янтарный колёр кольчугу, а бледное лицо мертвеца становится живым. И точно также, иною жизнью, прорастает тьма.

Над волосами их вьются искры.

Много-много…

— Ты обещал ждать меня…

— Я ждал. А ты всё не шла.

— Я потерялась…

Таска мужественно зажмурилась, понимая, что того и гляди разрыдается. Почему так? Как получилось…

— Теперь ты нашлась…

— Нашлась.

Свет пробивается сквозь веки и не смотреть не выходит.

Таська со вздохом открывает глаза. Конечно… они рядом. Вместе вот. Обнимая друг друга, переплетая свет и тьму, соединяя в нечто одно, большее.

— Нам… пора, — это Святогор Волотов говорит, глядя поверх головы той, с чьих волос слетают чёрные капли. — Мир дрожит… и очередной глупец собирается открыть врата. Пока мы здесь, они не заперты, а притворены. И хватит малости. Надо пойти и запечатать изнутри.

— Я… — Ведагор делает шаг.

— Останешься. Жертва уже была принесена однажды. Просто тогда не всё вышло так, как задумано…

— А как? — не удержалась Таська. — Ой… извините. Я… на нервах.

— Здесь и свет, и тьма не существуют сами по себе. Им нужно воплощение. А у того, кто принимает свет ли, тьму ли, есть душа. И порой случается, что она оказывается немного… не такой.

Святогор прижал к себе тонкий стан девы.

— Порой, — голос Ал-Алтун упал до шёпота. — Душа… оказывается сильнее тьмы.

— Или света.

— И тогда вот… всё идет не по плану… я благодарна тебе, Ведагор из огненного рода, — её взгляд задерживается на старшем Волотове. — Вот, возьми.

Ал-Алтун зачерпывает горсть тьмы, и та твердеет в руках её, превращаясь в странное украшение, будто из опалённых монет собранное.

— Подари той, которая держит твоё сердце. И тогда ни одно заклятье, из тьмы сотворённое, её не коснётся…

— Спасибо, — Ведагор принял украшение с поклоном.

Ал-Алтун же на Таську посмотрела.

— И вы тоже… не побоявшиеся прийти… извини, я… просто не надеялась…

— Не верила, — с упрёком произнёс Святогор.

— Прости…

Тьма умеет смущаться. Или та, чья душа сумела совладать с тьмой.

— Нечего прощать…

Две подвески…

— Погоди, — Святогор перехватывает руку. — Если так-то нужно и от меня…

Он дует, и половина чёрного металла, из которого подвески сделаны, стремительно краснеет, вспыхивает и застывает.

— Вот так лучше… ничего сложного. Так, на удачу…

— И красоту.

— Здоровье…

В ладонь Таське упал змей, свернувшийся кругом. Чёрная от головы чешуя его светлела и обретала уже знакомый медвяно-янтарный колер, а тот снова переходил во тьму, и узоры эти жили, плыли, отчего и сам змей казался живым.

— Ах да, ещё кое-что… — Святогор протянул клинок Беру. — Жаль будет, если пропадёт под землёй… да и чую, вам ещё пригодится.

— Пригодится, — согласилась Ал-Алтун. — Он всё никак не успокоится.

— Мне? — Бер не решался прикоснуться к рукояти. — Точно? Мне? Вед вот… он сильнее. И старше. И умнее… а мне такие вещи… что я с ним делать буду⁈

— То же, что и я. Сражаться против сил тьмы.

— Вы же уходите…

— Мы — да, но Ал-Алтун не сможет забрать с собой всю.

— А отец и раньше был силён. Теперь… вы только похороните его хорошо. Так, чтобы больше не вернулся…

— Постараемся, — пообещал Береслав и Таська мысленно к обещанию присоединилась. Она вот точно постарается. Потому что помер — лежи себе смирно, а не это вот всё…

— Что ж, а нам пора… у нас было так мало времени.

Святогор держит избранницу за руку крепко-крепко.

— Ничего, — черные волосы Ал-Алтун расплетаются сами и пряди-змеи расползаются во все стороны, а следом — Таська слышит — трещит ткань мироздания. — Теперь у нас впереди — вечность…

И это звучит совсем не страшно.

Даже завидно немного.