Эльфийский бык 3

Глава 47 О некромантах и котах

Павел Кошкин успел поймать Василису, когда та вдруг вздрогнула и застыла, а потом стала заваливаться на бок. Автомат вот выпустила, что вовсе нехорошо.

Она с этим автоматом успела сродниться.

Но автомат Кошкин не подхватил, а вот Василису — вполне.

Чтоб тебя…

Он прижал пальцы к шее и выдохнул. Пульс наличествовал. Сердце тоже билось.

— Давай… — Кошкин огляделся. Битва… ладно, битва давно уже закончилась. — Давай туда туда двигай…

Как управлять зомби-быком, если поводьев нет, руля тоже, как и, что характерно, инструкции. Но тот кивнул и порысил, куда сказано.

Костяного дракона Кошкин заметил издали, а где дракон, там и матушка должна быть. Ну и Чесменов. Глядишь и поймут, что тут не так. Заодно и быка этого немертвого перехватят, пока вразнос не пошёл.

— Пашенька, — матушка обрадовалась и даже отвлеклась ненадолго. — И ты здесь…

— Вот, — сказал Кошкин, хотя речь предварительную готовил. Для Чесменова. А тот вон встал и делает вид, что всё именно так, как и положено. Даже не покраснел. — Это Василиса…

— Очень приятно. Но почему она без сознания? Паша… вот я понимаю, что дурной пример заразителен…

Это она про что?

— … но там, заметь, похищенная девица была в полном сознании и недовольства не выказывала.

— Я никого не похищал! Я…

— Спасал?

— Да нет… скорее соучаствовал.

— Интересная версия, — матушка поглядела с укоризной. — Боюсь спросить, в чём?

— Ну… как понимаю, в спасении мира и победе сил добра.

— Тогда ладно.

— Она умертвием управляла. Вон… бычок стоит. Качается…

Бычок и вправду покачивался. Хорошо, хоть не вздыхал.

— А она того… Она ж очнётся?

— Просто истощение, — матушка провела ладонью над лбом. — Девочка не поняла, когда подошла к границе возможностей…

— Так она некромант?

— Совсем молоденький… и обращённый, судя по всему. Исходно сила была иной, но теперь вот некромантическая. Сейчас я поделюсь и всё будет хорошо. Пашенька…

Во взгляде появилось что-то такое… презадумчивое.

Характерное.

— Это просто знакомая! — поспешил откреститься Кошкин, уже предчувствуя неладное. — Мы… случайно… встретились вот. В лесу! И я её спас.

Не совсем правда, но звучит хорошо.

— Чудесно, — согласилась матушка, сделавшись ещё задумчивее. — Такую милую девушку спас… это судьба!

— Нет.

— Да.

— Мама… она некромант!

— Я тоже, между прочим, — сказала матушка. — И вообще, Павел, это просто-напросто непорядочно! Спас девицу на глазах у всех. А теперь жениться отказываешься⁈ Что о тебе люди подумают⁈

— К-кто отказывается? — Василиса не нашла ничего лучше, нежели открыть один глаз.

— Он, — с возмущением произнесла матушка.

— На ком?

— На вас!

— Не надо на мне жениться! — Василиса открыла и второй глаз, посмотрев сразу и на матушку, и на Кошкина. — Я не хочу, чтобы на мне женились! И вообще, это надо разобраться, кто и кого спас…

— Вот поженитесь и разберетесь, — матушка никогда не спорила напрямую, всегда оставляя противнику пространство для манёвра. Во всяком случае на первый взгляд казалось, что пространство это есть. — У вас тогда и время будет посчитать, и возможности.

— Дорогая, — князь Чесменов совершенно наглым образом взял матушку под локоток. Павел даже хотел возмутиться — где это видано, чтоб столь нагло чужих матушек и уводить. — Думаю, они люди взрослые и сами решат…

Такой аргумент Кошкин прежде приводил. Не срабатывало.

— Пожалуй, Яшенька, ты прав…

А у Чесменова сработало.

Почему⁈

И вообще матушка взяла и словно бы утратила интерес, что к Кошкину, что к Василисе, которую он так и держал. Нет, она не тяжёлая, но… но… как так-то?

— У тебя такое выражение лица, — сказала Василиса, — будто у тебя… не знаю… губную гармошку украли.

— Матушку, похоже, украли, — Кошкин моргнул, пытаясь успокоиться, но получалось плохо. В душе кипели обида и возмущение. — А она и не сопротивляется.

— А должна?

— Ну… не знаю… вроде он так и ничего. Но зачем он её на войну притащил⁈

— А ты меня зачем?

— Так ты сама вызвалась!

— И? А она… может, всё наоборот, и это она его потащила. И вообще, Кошкин… ты только не обижайся, но в жизни каждого ребенка наступает время, когда ему приходится расстаться с мамой.

Вот… невозможная женщина.

— Сейчас уроню, — буркнул Павел, потому что обиды стало больше.

— Не-а, — Василиса ничуть не испугалась. — А вот на ноги поставить уже можешь… что со мной?

— Матушка сказала, что истощение. Ты… сейчас, стоять не надо. Когда истощение, то может быть чувство, что всё прошло, тогда как оно ничуть не прошло. Сейчас… эй ты, рогатый…

Бык повернул голову.

Интересно, почему он не рассыпается прахом, в отличие от остальных мертвецов, тех, которые человекообразные. Их не осталось, а вот зобми-коровы никуда не делись.

— Вот так, на нём посиди… и не обижайся на матушку. У неё просто идея-фикс женить меня. Была… похоже… — Кошкин повернулся, пытаясь найти матушку, и нашёл.

Та в компании Чесменова о чём-то беседовала с Императором.

— Не дрожи, я сама замуж не пойду, — Василиса хлопнула умертвие по загривку, и то легло, свернувшись калачиком. Получилось костяное кресло. Странноватого виду, но в целом-то неплохое.

Особенно, если воздушную подушку создать.

— И за меня⁈

— И за тебя.

— Вот… вот знаешь… это нечестно! Я тебя, между прочим, спас!

— И я тебя.

— Тогда тем более…

— Кошкин… — Василиса голову наклонила. — Ты сам себе противоречишь. То ты жениться не хотел, то теперь возмущаешься, что я за тебя замуж не иду. Ты голову-то включи. Ты меня знаешь сутки. Какой замуж? Какая женитьба? Может, я храплю по ночам. Или сухари в кровати ем.

— А ты ешь?

— Женись и узнаешь. Самые страшные тайны обычно вылазят после свадьбы… — мрачно произнесла Василиса.

— Так как я женюсь, если ты против.

— Вот! — Василиса подняла палец. — А если серьёзно… это всё сила. Твоя, моя… здешняя. Кипит. Перекипит и успокоится.

— Думаешь? Подвинься. Тоже выложился, ноги не держат.

Бык пыхнул тьмой, но пересложился, растягиваясь из кресла в диван. А ничего так… удобно.

— Знаю… да и не стоит тебе со мной связываться.

— Между прочим, одна весьма уважаемая дама из числа Перворожденных как-то сказала мне, что когда я встречу свою судьбу, мир встанет на край гибели… ну или как-то так. Эльфы и без того выражаются своеобразно, а уж эта-то… у меня ощущение было, что стоит мне влюбиться и всё, миру трындец и безоговорочный. Знаешь, как оно на нервы давит? И битва героическая, в которой я буду сражаться, живота своего не щадя… а мне мой живот очень даже дорог.

Василиса фыркнула.

— Но если так… тебя я встретил? Встретил. Мир стоял на краю гибели? Стоял. Сражался? Сражался. Живота не жалея. Мне честно говоря, неплохо так прилетело.

— Целитель нужен?

— Не, уже прошло… так что не перекипит. С другой стороны, спешить мне некуда. Катастрофу вон нужно ликвидировать. Экологию восстанавливать и всё такое… а ваш Подкозельск рядышком, считай. Вот и будет время познакомиться поближе.

— Вряд ли.

— Почему?

Василиса ответила не сразу. Потом вздохнула:

— Я… мне придётся уехать. Любима вернулась. И делами займётся. Тем более я вот… — она растопырила руку, над которой задрожало зеленоватое зыбкое пламя. — Некромант, получается… теперь… а там коровы, эльфийские… они не любят.

— Врёшь, — Кошкин и ноги вытянул. — Не в коровах дело. Не только в них. Мне там… кое-чего рассказали.

— Про то, как я с мужем Любимы за спиной спуталась? Думаешь, врали?

— Мне откуда знать.

— Не врали, — Василиса тоже вытянула ноги. — Спина болит…

— Это от перенапряжения. Ты вот не прямо, вот так ложись, аккуратно… значит, не врали? Хотя… племянничек шепнул, что тот тип менталистом был. И если так, то вины за тобой нет.

— Если бы, — она с кряхтением прилегла и поёрзала, устраиваясь на коленях Кошкина.

— А ноги подними, вот так, уголком. Закинь… на что-нибудь. И спину расслабь.

— Я была маленькой, когда она появилась… но я помню. Я жила с дедом. Маме плевать, папа же никого, кроме мамы не видел… дед меня любил. А тут вот Любима… несчастная. И все начинают её жалеть. Нет, я тоже… но она умерла. А Любима осталась. Я старше, значит, мне надо оберегать, опекать… растить. Ничего особого от меня не требовалось. Были водянички, которые с ней нянчились. И со мной, конечно, но… но мне казалось, что все жалели её и только её. А я уже большая. И понимать должна… и принимать дела рода, ведь больше некому. В общем, как-то оно и получалось. С одной стороны сестра и ближе нет никого, а с другой… я завидовала. Это я уже понимаю. Потом разбиралась… передумала прилично так. Завидовала всему буквально.

— Рассказать тебе, кому я завидовал?

— И делал подлости?

— Ну… не то, чтобы подлости… но есть такое, чем не стану гордиться.

— У всех есть такое, — отмахнулась Василиса, закрывая глаза. — Я же… понимаешь, она была такой, как солнечный лучик… светлой, ясной. Весёлой. И лёгкой-лёгкой. Она не думала ни о чём. Дела там… какие дела, когда день чудесный. Или вот кредиты… как-нибудь расплатимся. Ферма, остальное… это словно бы существовало вне её понимания. И дед всё повторял, что я должна быть сильнее, что раз старше, то и опекаю… и что она не создана для дел. А род держать кому-то надо. Я и держала. Как умела, так и держала. Ну и вот… потом она встретила этого урода. Точнее тогда он мне показался самым удивительным мужчиной, кого я только знала. Хотя… кого я только знала.

— Он умер? — на всякий случай уточнил Кошкин, в голове которого вдруг засела мысль, что надо бы убедиться, что этот замечательный мужчина и вправду умер.

И не объявится вот.

Вдруг.

— Мы были разными. Я мрачная и всегда недовольная. Заботы. Проблемы. Дед болеет. А она будто и не чувствовала ничего. Точнее чувствовала, но воспринимала как-то иначе, что ли. Она пыталась поддерживать. И поддерживала. После смерти деда я бы точно свихнулась, если бы не этот её свет. А любовь сделала её ещё ярче. Я же… я завидовала. Не рассказать, как я завидовала. Даже не свету. Лёгкости. Этому вот умению просто взять и отложить проблемы на потом. И любви завидовала. И мне хотелось также. Хоть немного также… а ко мне только Свириденко сватался, тот ещё, старый. И я раздумывала, не согласиться ли.

Хорошо, что не согласилась.

— Это бы многие проблемы решило… но не смогла. А он взял и умер. Нет, не не из-за моего отказа. Ну я полагаю, что не из-за него. Так вот, Анатолий сперва просто заботу проявлял. Как о сестре. Взялся за дела… и у меня появилось свободное время. Впервые за годы… и он как-то так разговаривал, что с ним становилось легко. И я смеялась…

Да, проверить надо будет.

А то мало ли…

— Потом небольшие знаки внимания. И я сама, честно говоря, не поняла, где и когда мы преступили грань. Я преступила. Когда это внимание стало… другим. И почему я не оборвала… хотя… знаю, почему. Только он смотрел на меня, как на красивую женщину.

И когда тело обнаружат, закопать поглубже.

Кошкин даже памятник поставить готов. Такой… массивный. Увесистый. Чтоб покойный не выбрался. Может, кол ещё?

Для надёжности.

Матушка говорила, что это всё — суеверия. Но вот… суеверия суевериями, но с колом будет как-то спокойнее. Кошкину.

— Да и женщиной я себя почувствовала… вот… ну и пел он хорошо. О любви. О том, что ошибся. Что я ему нужнее. Что я его воздух и такое всякое… разное. Что Любушка его не понимает, что она оказалась слишком юна и наивна… что они поспешили и надо разводится. Она поймёт и всё такое… я и таяла. Знаешь, если бы я тогда не растаяла, не поплыла, как воск в жару, он бы не смог настолько вольно распоряжаться деньгами. И с долгами было бы легче, и в целом потом… однажды он просто исчез. А мы остались — две беременные дуры в одной жопе и с кучей долгов. Так что как-то вот так… невесело.

— Она тебя не простила?

— Сначала… нам обеим было сложно. Это самое странное. Мы возненавидили не его, который втравил нас в это дерьмо, и не себя, а друг другу… орали. В первый вечер, когда выплыло, как оно и что, всю посуду почти перебили. И дом взялись делить. А потом Любиму потянуло в купель. Понимаешь? До того всё было спокойно, а тут раз и… она застывает, разворачивается и уходит. А я остаюсь. Одна. Как мечтала. Она там, а я тут… в большом-большом пустом доме. Нет, она вернулась, но… как бы не совсем, что ли? Она даже вне купели будто бы спала. И как я ни пыталась, я не могла добуиться. Главное, о нём мы больше не говорили. А там и проблемы накатили, которые надо бы решать. И уже я одна не справлялась. Люба тоже впряглась… дети. То и другое… она уходила и уходила. И совсем ушла. Вернулась…

Василиса замолчала.

— Понятия не имею, что будет дальше.

— А кто имеет? — возразил Кошкин, вытягиваясь. Сидеть на костяном быке-диване было на диво удобно. Всяко удобнее, чем на голой земле. Там, за спиной, что-то происходило, но оборачиваться и смотреть было лень. — Разве что вёльвы эльфийские, но вот честно… не рекомендую.

Василиса фыркнула. Но ответила:

— Теперь с хозяйством, думаю, наладится. Девочки вон контракты подписали. Да и старые отвалились. Долги разгребем со временем. Я там и не особо нужна… а если теперь и купель держать не станет, то и можно выехать куда. Всегда хотела мир посмотреть.

— Посмотрим.

— Вот… вот ты не можешь найти себе девицу какую-нибудь…

— Какую?

— Подходящую! Чтобы из хорошей семьи там… с репутацией…

— Могу, — подумав, сказал Кошкин. — И семья будет. И репутация. Но автомата не будет. И что я за ней носить-то стану? А если серьёзно, то эти… из хороших семей и с репутацией меня пугают.

— Ты ж только стоматологов боишься.

Вот зря она это сказала. Пока молчала, зуб не ныл. А тут раз и разболелся, и так пакостно, с подёргиванием, затишьем и потом острой резкой болью, отдающей прямо в челюсть.

— Стоматологов я тоже боюсь, — Павел прижал к щеке руку. — Но они неизбежное зло. А девиц избегать пока получалось. Понимаешь… вот подходит к тебе такая нежная и трепетная, смотрит глазищами своими…

— Зуб?

— Зуб.

— Дай сюда… так, у тебя воспаление вовсю! Вот чем ты думал, а⁈ Ладно, ты не отвлекайся, давай про девиц… значит, подходят и смотрят?

— А то. Прям уставятся и ресницами так, хлоп-хлоп, — боль откатывалась и Павел вдруг ясно осознал, что в жизни себе не простит, если не женится. Ладно, свадьбой можно сразу и не пугать, приучить к этой мысли исподволь, постепенно, но заполучить себе женщину, которая умеет заговаривать зубы он обязан. — И ты смотришь и думаешь, а что у неё там в голове-то? Какие зловещие планы? И чем они против тебя обернутся?

— М-да… налицо душевная травма.

— Залечишь?

— Травму — вряд ли. А вот заговор на зубы продержится пару часов максимум. Потом у Анны надо будет зелья взять, воспаление чуть убавит. Но, Кошкин, тебе к врачу надо!

— А пойдёшь со мной?

— Ещё скажи, что тебя за ручку держать надо!

— Можно. А во второй — автомат.

— Дался тебе этот автомат!

— Может, в самое сердце поразил…

— Нормальные люди к стоматологам с автоматами не ходят.

— Так то нормальные. А то мы…

— Кошкин! — окликнули его. — И ты тут?

Симаков. Вот… вечно он влезет в самый неподходящий момент.

— Отдыхаешь?

— Замуж девушку зову, — пожаловался Кошкин с раздражением поняв, что рука от щеки убралась. Правда, боль не вернулась, уже хорошо.

— А она?

— А она отказывается…

— Это вы зря, — Симаков махнул кому-то рукой. — Берите. Кот у нас хороший. Наглый, конечно, ну так кошаки все такие… но самое главное, знаете что?

— Что?

— Что к лотку и когтеточке приучен!

— Симаков!

Сбежал зараза.

А Василиса смеется. И так заливисто… тогда ладно. Пусть смеется. А Кошкин ещё посидит. Немного… пока вон солнышко и на солнышке-то сидеть хорошо. Особенно в компании.