Эльфийский бык 3

Глава 24 В которой снова речь об искусстве, а ещё о стоматологах и умении носить портфели

— Чего? — Афанасий Кнопочкин, более известный в кругах широких, как рэпер Шайба, даже проснулся и переспросил: — Чего-чего?

— Того, Фанька, — сказала его сестрица и она же менеждер. — На вот, выпей.

И минералочки подала.

— И собирайся. Заказ есть. Крупный…

Выглядела она донельзя довольною, что внушало определённые подозрения.

— И срочный.

— Опять корпоратив?

— Не угадал.

Минералка была холодной и вкусной. Нет, он ведь не собирался вчера пить. Работать планировал, потому как права Глашка, на старых хитах далеко не уедешь. Надо новое выдавать.

Актуальное.

Рвущее душу и, что важнее, чарты. Или хотя бы сеть, потому как последний ролик не набрал даже сотни тысяч просмотров. И это означало одно, в чём признаваться себе не хотелось, но надо было — его карьера подходила к логичному завершению.

Вообще странно, что он столько протянул.

— Вставай, вставай, — Глашка кинула мятую футболку. — Рожу свою мой… ты не представляешь, как повезло… намекнули, что там такие люди будут…

— Днюха?

На дни рождения его звали, но то были обычно подростковые или вот молодёжи, ибо люди по-настоящему солидные с Шайбой дел не имели, предпочитая кого-то из первой когорты избранных.

— Лучше! Ярмарка.

— Чего?

Афанасий поморщился.

Вот точно не хотел пить. Сел сочинять новый хит, а он не лез ни в какую. Всё какая-то хрень романтичная… а какая романтика, когда у тебя рука сухая, рожа шрамами исполосована и зуб золотой? По Глашкиной же задумке золотой, сам бы он нормальный поставил.

В общем, не творилось. И в целом настрой был поганейшим. Ну и решил Афанасий накатить для вдохновения. И чтоб тоску душевную заглушить… а оно как обычно всё пошло-полетело.

— Ярмарка. В Конюхах. «Ай, люли-люли» или как-то похоже. В общем, надо выступить…

— В Конюхах я ещё не выступал.

— Вот и начнёшь.

Спорить с сестрицей было себе дороже.

— А что за… ярмарка… вообще…

Он сунул голову под струю холодной воды, её же хватая губами. Круче минералки. И боль отступает. А что по спине катится и на пол льётся, так это — мелочи.

Издержки бытия.

— Без понятия. Но заказ срочный. Оплата сразу прилетела. Вертолёт ждёт через два часа. Кстати, Эльку тоже наняли…

Вот только бывшей и не хватало.

Нет, расстались они нормально. Как по мнению Афанасия могли б вообще не расставаться. Не изменял он ей. Вот клялся же. Силой своей куцей клялся. А она упёрлась, мол, у тебя поклонницы, рано или поздно… статус обозначить не хочешь, значит, или примеряешься или не видишь себя с нею. Да какие там поклонницы.

Малолетки тупые.

И ничего-то они в искусстве не смыслят. В жизни, впрочем, тоже.

— Погоди, — холодная вода заставила похмелье отступить и в голове наступила какая-никакая ясность. — Вертолёт? На ярмарку? В Конюхи? Где эти Конюхи вообще?

— Да какая разница⁈ — отмахнулась Глашка, бросив полотенцем. — Главное, что деньги перевели, да и морду свою засветишь. Там, глядишь…

А всё она.

Мол, нельзя жениться. Женитьба в образ не вписывается и вообще серьезные люди не женятся. А карьера идёт и потом как-нибудь.

Хрена.

Элька ждать не стала. Так и сказала:

— Придурок ты, Фанька, бесхребетный.

Собрала вещички и ушла… он тогда ещё верил, что передумает, вернётся. А ни фигища…

— Глаш… — он вытер лицо. — Я, пожалуй, всё. В смысле, завязывать пора.

— С чем?

— Со всем этим, — в зеркале отразилась мятая, шрамами исполосованная рожа, в которой не было ничего таинственного и загадочного, но одно лишь жизненное неустройство отражалось. — С карьерой… на хрен. Устал я.

— Я тоже устала, — сестрица плюхнулась на кровать, скинув на пол мятое одеяло. — С тобой нянчится. Доказывать, убеждать, уговаривать. От тебя только и надо было, что мордой торговать. Даже вон песни и то новые купила.

— Херня, а не…

— Можно подумать, ты что-то более глубокое выдавал.

— Рэп этот херня…

— А романсы твои — не херня. Или вон на театр всё ещё надеешься? — она смотрела прямо и с вызовом. — Фань… я понимаю, что надоело, но… смотри сам. С кредитами на лечение мы рассчитались, так?

Пришлось кивнуть.

— Квартиру купили. Тебе. И мне тоже. Денег заработали… и да, из топов выпали, но страна большая и почитателей у тебя хватит не на один год. Сейчас прокатишься в эти Конюхи, подышишь свежим воздухом. А вернёшься, запишем песню-другую. Я рекламку закажу, там проплачу, чтоб в какой концерт поприличней взяли. Пару раз морду засветишь, можно будет и на периферию скататься. Надо зарабатывать, пока выходит… а театр твой…

Да какой театр с такою рожей.

Нет, есть и грим, и личины даже, но… это не серьёзно. Не по-настоящему. Рука опять же. Руку гримом не исправить.

— Собирайся, давай, — в спину прилетела очередная мятая майка с образом Шайбы. И стоило признать, что эта личина как раз села хорошо.

Прям как родная.

И не только на майку. Майки продавались хреновато, что сестрицу, вложившуюся в мерчи, бесило до неимоверности.

— В общем так… — Глашка не переставала говорить, хотя большая часть сказанного оставалась где-то вовне. Хотелось выпить. А лучше как обычно, напиться, чтоб вот прямо до потери пульса, чтобы забыть и про нынешнюю жизнь свою, и про несбывшиеся мечты. — Там сперва пойдут всякого рода коллективы… звонари-народники.

— Чего?

За руль Глашка села сама.

— Звонари там. Колокольщики…

— В каком смысле?

— Да в прямом! Я откуда знаю! Сначала они. Потом хор семинаристов…

— Слушай, — сознание само собой прояснилось, а машина тронулась раньше, чем Фенька успел испугаться. — А они вообще мой репертуар слышали? А то ведь неудобно получится… у меня там местами нецензурно.

— Какая разница? — Глашка повернулась.

— Как какая? Там же звонари… и семинаристы. Может, это вообще какая-нибудь религиозная ярмарка… а у меня рэп.

— Слушай, Феня, не канифоль мне мозги! Рэп у тебя, хрэп… нам уплатили, чтоб ты морду свою народу явил? Уплатили. А что там да как — пусть сами думают.

С Глашкой порой было сложно. Вот честно, возникало иногда ощущение, что она его категорически не понимает.

— Ага… а потом штрафа дадут за оскорбление чувств или чего там.

Это Глашка уже поняла. Она вообще всё, что касалось штрафов, понимала преотлично.

— В кои-то веки башкой стал пользоваться… в общем, тогда подбери им что-нибудь подцензурное… а лучше новое… да, определённо, лучше новое… надо будет подумать хорошо. В конце концов, интерес к рэпу падает, надо искать… — она щёлкнула пальцами. — Что-нибудь такое… Сообрази им патриотический рэп!

— Чего?

Афанасий окончательно протрезвел от такой неожиданной идеи.

— Того! — рявкнула Глашка, притапливая педаль газа. И сердце заухало, заходясь в обычном ужасе. — Время вон, пока долетим, то да сё… патриотический рэп — это будет модно и в тренде! В духе нынешних тенденций… и про семейные ценности обязательно! Рэпер Шайба на защите…

Феня прикрыл глаза.

Иногда ему казалось, что сестра жила в совсем другом, параллельном мире. А может… может, в той аварии её подменили? Она одна почти не пострадала. И авария странная. Отец всегда нормально водил. И с чего бы ему на встречку вылетать?

— … это будет хайпово!

А не так давно Феня передачу одну посмотрел, несерьёзную, конечно. Но на сестру он покосился. Потом мотнул головой. Нет, ну какой из неё рептилоид? Фигня это всё. И бред… но почему-то мысль не отпускала.

Что, если они и вправду между людей?

Павел Кошкин не сразу догнал женщину, которая держалась совсем не так, как должна бы держаться спасённая от страшной опасности женщина. Во всяком случае, автомат она несла вполне уверенно, да и выглядела так, словно бы в помощи не нуждалась.

— Погоди ты… — сказал он, когда женщина сделала попытку нырнуть в чащу леса. — Да погодите же…

Только и успел, что парой слов перекинуться и телефон на другой сменить, со спецлинией. Нет, у него тоже спецлиния, но эта какая-то совсем спец. Её и глушилка брать не должна бы.

А Василиса убежала.

— А ты поторопись! У меня, между прочим, дети дома одни остались…

Мысль о том, что у неё имеются дети, была… странной. Нет, она и раньше говорила, про девочек там… но это сказанное проходило словно бы мимо. А теперь дошло.

И стало обидно.

— Маленькие?

— К сожалению, уже нет, — Василиса придерживала автомат рукой.

— Давайте я понесу! — оживился Павел. — Я в детстве девочкам всегда портфели домой носил.

— А теперь вот вырос и на автоматы перешёл, — Василиса смерила его внимательным взглядом, будто подозревая, что тогда, в глубоком детстве, он портфели не доносил, но себе присваивал, что сейчас повторит и с автоматом.

— Так… портфеля у тебя не вижу. А так бы донёс. И вообще, что есть, то и несу. Главное, чтоб домой, — Павел поморщился, потому как зуб снова дал о себе знать. — Почему, к сожалению?

— С маленькими проще, — Василиса всё же автомат отдала. — Они, если и наворотят, то в пределах комнаты… ну дома… максимум — яму посередь двора выкопают или корову покрасят. На что ещё у малышей хватит фантазии. А вот как подрастают, то держись…

— Это да, — вспомнился племянник и его носки, и та статья, которую Кошкин сохранил на память. Может, для родовых хроник она и не сгодится, а вот лет через двадцать, как Ванька подрастёт и мозгом не только спинным обзаведётся, так Павел её и предъявит.

На каком-нибудь семейном обеде.

Или вот пойдут у Ваньки дети… да, какой-нибудь сын, который Кошкину будет двоюродным племянником, если он правильно в родственных связях разобрался. И тот учидит что-нибудь такое.

Этакое.

Ванька его ругать станет…

Павел даже споткнулся, удивившись тому, откуда у него столь странные мысли взялись-то в голове.

— Сейчас и вовсе не понять, чего происходит… а ещё ужин.

— Ужин — это хорошо.

— Не приглашаю, — отозвалась Василиса довольно резко.

— Я и не напрашиваюсь, — Павел подумал, что стоило бы обидится, но вместо этого закинул автомат за спину. — Но между прочим, я тебя спас!

— Мне казалось, что я тоже… деятельно участвовала.

— Весьма деятельно. Где ты так стрелять научилась?

— Да… Петрович научил. Это муж одной… дедовой знакомой. Он говорил, что в жизни всё пригодится. А порой вот надо и пострелять. На душе легче становится. Ты рядом держись, а то темнеет.

— Ага, — только и сказал Кошкин, стараясь и вправду держаться рядом.

Темноты, в отличие от стоматологов, он нисколько не боялся, но вот заблудиться в местном лесу будет позорно. Надо было бы на машине. Но эту оглашенную разве остановишь?

— Так чего тебе в Подкозельске надо-то? — Василиса замедлила шаг, явно успокаиваясь.

— Честно говоря, сам не знаю… тут где-то мама у меня…

— Престарелая?

— Вот только ей этого не скажи. Обычная… она замуж вышла, представляешь?

Наверное, это пережитый стресс сказался. Всё же он, Павел Кошкин, живой человек. У него вот тоже нервы имеются. Переживания. Испереживался и теперь тянет поделиться нервами с кем-нибудь.

— А тебе не сказала? — уточнила Василиса.

— В том и дело, что не сказала… мне теперь кажется, что это нарочно.

— Замуж?

— Вообще всё… сперва племянничек мой в Подкозельск уехал. На практику…

— Погоди, погоди… это который из двоих? Тёмненький или ушастый.

— Ушастый, — почему-то Кошкин совсем даже не удивился. — Тёмненький — это Волотов. Тоже обалдуй…

— Охотно верю.

— Это возрастное! Я вот в их возрасте не лучше был… — за племянника стало вдруг обидно, потому что он, может, и балованный, и бездельник редкостный, но всё ж родной.

— Тоже верю.

— Издеваешься?

— Самую малость. Так проведать ехал?

— Надо было машину забрать, — запоздало сообразил Кошкин. — Я б тебя и довёз… а теперь вот…

— Тут не очень далеко, — она остановилась, оглядываясь. — С Алёнкою быстрее вышло бы… а выходит, они меня отвезли, пока спала. Ничего, за пару часов доберемся.

— Ночью по лесу?

— Страшно? — показалось, что она улыбается.

— Не… у меня ж автомат есть. И темноты я не боюсь.

— А чего боишься?

— Стоматологов.

Она закашлялась.

— Серьёзно?

— А то…

— Ты ж маг.

— И что?

— И сильный… вон, рукой двинул и машину пополам! Никогда такого не видела.

— Я и просеку могу проложить, если хочешь… у меня стихия пошла в деда, тот сильным воздушником был. Ну и я тоже, хотя… в общем, сложно всё. Но сила от стоматологов не спасёт.

Между прочим, чистая правда. Только разве ж это понять обычному человеку. Вот и Василиса глянула так, с прищуром, и уточнила:

— И чего ты их боишься?

— В детстве… с отцом в гарнизонах жили… ну ещё до того, как они с мамой познакомились и поженились…

— Погоди, — Василиса даже споткнулась и повернулась. — Я, конечно, всякого слыхала, но чтоб кто-то с отцом жил до того, как отец с мамой познакомился…

— Я ей не родной. По крови если.

— А… извини. Пожалуйста.

— Да ничего. Привык. Думаешь, мне об этом никто и никогда не говорил?

— Говорили? Ладно, ты не обязан… проклятье!

Она споткнулась и дернулась, пытаясь вытащить ногу.

— Погоди, так и растяжение можно получить, — Кошкин присел. — А говорили… сложно сказать, чего не говорили. Когда ты сперва живёшь-живёшь себе обычно, а потом твой отец вдруг карьеру делает, поднимается и, желая для тебя лучшего, запихивает в самую престижную школу столицы…

Нога у неё, проскочив в сплетение двух корней, застряла.

— Понятно.

— Я драться лез. Отец злился. Мама успокаивала. Она одна умела успокоить… она чудесная. И вовсе даже не престарелая. Отец давно уже умер. И она всё время одна. И наверное, я просто ревную вот… а если счастлива, то пускай себе. Даже в морду ему не дам…

— Мужу?

— Ага… погоди, я кроссовок сниму, ладно? Тут корни. Чуть раздвину, а ты тащи, только аккуратно…

— А муж кто?

— Муж? Сволочь хитрозадая… но так-то князь.

— Целый?

— Половинкою! Целый, конечно… но и сволочь тоже целая! Без предупреждения! Как я теперь без мамы?

— Действительно, как ты в свои-то юные года да и без мамы?

— Издеваешься?

— Деятельное сочувствие выражаю.

Нет, издевается, но всё одно не обидно. А вот тему лучше сменить. Только в голове, как назло, одни стоматологи и крутились.

— В общем, где я раньше жил, зубы, конечно, лечили… но когда стоматолог один на весь городок, и будь ты хоть сыном полковника, другого не найти… как бы матушка выразилась, у меня сформировалось к ним предвзятое отношение.

Тихий смех Василисы заставил и Кошкина улыбнуться.

А ножка выскользнула из ловушки, но Василиса, чтобы не упасть, оперлась на плечо.

— Вот так-то. Давай, обую.

— Я и сама могу.

— Можешь. Но это ж я кроссовок снял. Мне и обувать…

— Хочешь, я тебе зуб заговорю? На пару дней хватит, но к врачу идти придётся.

— Заговори, — неожиданно согласился он. — Если, конечно, поможет…

И разогнулся.

Тонкие прохладные пальцы коснулись щеки.

— Только стой смирно и не смеяться!

— Я и не собирался…

Какой смех, когда зуб болит? Разве что улыбка… и то от радости, что ещё пару дней можно будет про стоматологов не думать.