17 Хаос

Впервые за всю свою не такую уж долгую жизнь Эшли почувствовала, что ее мир стал не только невероятно маленьким, но и предельно скудным и в нем просто не осталось уголка, где можно было бы свободно вздохнуть и собраться с мыслями.

Продолжались мелкие неприятности, свидетельствовавшие о том, что за ней наблюдают. Телефон превратился в затаившегося врага, молчащего или тяжело дышащего. Компьютеру она больше не доверяла и даже не заглядывала в почту, потому что было неизвестно, кто послал то или иное сообщение.

Она сказала домовладельцу, что потеряла ключи от своей квартиры, и он прислал слесаря, который поставил новый замок, хотя она и сомневалась, что это что-нибудь даст. Слесарь сказал, что смена замка может стать препятствием для многих, но только не для человека, который знает толк в таких вещах. О’Коннел, скорее всего, относился к людям, знающим толк в таких вещах.

Некоторые из ее сотрудников в музее стали жаловаться, что они получают странные анонимные звонки и ошеломляющие письма по электронной почте, в которых говорится, что Эшли строит козни у них за спиной и порочит их перед начальством. Эшли уверяла их, что это выдумки, но чувствовала, что ей не очень-то верят.

Совершенно неожиданно как-то утром сотрудник-гей обвинил ее в том, что она тайный гомофоб. Обвинение было настолько нелепым, что ошарашенная Эшли даже не нашлась что ответить. День или два спустя чернокожая сотрудница отказалась пойти обедать вместе с ней и бросила на Эшли гневный взгляд. Когда Эшли попыталась выяснить, в чем дело, та с пафосом объявила:

— Нам с тобой не о чем говорить. Оставь меня в покое.

После вечерних занятий по творчеству современных европейских импрессионистов преподаватель пригласила Эшли в свой кабинет и предупредила, что ей грозит отчисление, если она не начнет посещать занятия.

Эшли смотрела на преподавательницу как громом пораженная. Та, отвернувшись, рылась в груде бумаг, слайдов и больших художественных альбомов в глянцевых обложках. У Эшли все поплыло перед глазами, она стала искать, на чем бы остановить свой взгляд и прекратить это кружение.

— Это какая-то ошибка, — возразила она. — Я была на всех занятиях. В списках посещаемости, в самой середине, стоит моя роспись.

— Пожалуйста, не лгите мне, — оборвала ее преподавательница.

— Но я не лгу!

— Один из ассистентов собирает списки и относит их в канцелярию, — холодно произнесла преподавательница. — Было прочитано более двадцати лекций с демонстрацией слайдов, и ваше имя встречается только в двух списках, причем один из них сегодняшний.

— Я посещала их все! — умоляла Эшли. — Ничего не понимаю! Давайте я покажу вам свои конспекты.

— Конспекты за вас мог сделать кто-то другой. Или же вы могли попросту у кого-нибудь списать.

— Но я сидела на лекциях, честное слово! Это какая-то ошибка.

— Ну да, ошибка, как же! Виноват колледж, — саркастически парировала преподавательница.

— Профессор, я подозреваю, что кто-то нарочно вычеркнул мое имя из списков посещаемости.

Преподавательница заколебалась, затем покачала головой:

— Никогда не слышала ни о чем подобном. Кому и зачем это могло понадобиться?

— Это мог сделать мой поклонник, получивший отставку, — сказала Эшли.

— Но зачем, с какой целью?

— Он хочет, чтобы я уступила ему.

Преподавательница опять заколебалась:

— Хм… И вы можете доказать это?

— Я не знаю как, — вздохнула Эшли.

— Но вы же понимаете, что я не могу поверить вашему голословному утверждению?

Эшли хотела ответить, но преподавательница прервала ее, протестующе подняв руку:

— Я всех предупреждала на самой первой лекции, что посещение занятий является обязательным. Я не бездушный монстр, мисс Фримен. Я понимаю, что можно пропустить одну-две лекции. Всякое бывает. Но вы обязаны ходить на занятия и знать материал. Я не думаю, что вы сможете сдать материал этого курса. И я не склонна…

— Проверьте меня. Дайте мне какую-нибудь контрольную работу, чтобы я могла доказать, что усвоила материал всех лекций.

— Я не составляю специальных проверочных работ для ленивых и не желающих учиться студентов, мисс Фримен! — бросила преподавательница. — Иначе мне придется тратить все время на тех, кто сидит на этом месте, как и вы, выдумывая всякие небылицы вроде собаки, съевшей домашнюю работу, или внезапно умершей бабушки. Смертность бабушек, кстати, принимает в последнее время удручающие масштабы. Иногда они даже умирают дважды. Так что давайте не будем торговаться, мисс Фримен. Начните посещать занятия и постарайтесь сдать экзамен, — правда, сомневаюсь, что у вас это получится. Пока что никому из прогульщиков это не удавалось. Но, как знать, вдруг мы сможем зачесть вам материал? А может быть, вам лучше заняться чем-то другим? Может быть, искусство и научная работа — это не ваше призвание?

— Искусство всегда было для меня…

Преподавательница опять подняла руку, пресекая возражения Эшли:

— Ну что ж, возможно, я и ошибаюсь. Как бы то ни было, удачи вам, мисс Фримен. Вам она очень понадобится.

«Удача тут абсолютно ни при чем», — подумала Эшли.

Она вышла в пустой коридор, по которому разносилось гулкое эхо ее шагов. Где-то на лестнице или, может быть, на нижнем этаже послышался смех, но какой-то бестелесный, призрачный. Эшли застыла на месте. Он был здесь и следил за ней, как тень, которую она не могла увидеть. Девушка прислушалась, не раздастся ли какой-нибудь шорох или шепот, выдающий его присутствие, но все было тихо.

Глаза ее наполнились слезами. Она не сомневалась, что это О’Коннел ухитрился каким-то образом стереть ее имя в списках посещаемости. Тяжело дыша, она прислонилась к стене. Часы, что она провела в аудитории, ее усилия, записи, знания, ее умение воспринимать краски, форму, стиль, красоту произведений искусства — все было поставлено под сомнение. Словно все это происходило в какой-то другой вселенной, где другая Эшли, существующая в ее воображении, постепенно двигалась к намеченной ею цели.

«Он хочет, чтобы я исчезла».

К ее отчаянию примешался гнев. Она выпрямилась и отошла от стены.

«Этому надо положить конец».


Скотт сидел совершенно неподвижно, словно то, что он прочитал, пригвоздило его к месту. У него было ощущение, что внутри все износилось и вот-вот развалится. Строчки на странице, которую он держал перед собой, дрожали, как воздух над перегретым асфальтом; он чувствовал, как зарождающаяся паника сдавливает грудь.

Профессор Бэррис прислал копию статьи Скотта, опубликованной в «Журнале американской истории», и компьютерную распечатку диссертации Луиса Смита из Университета Южной Каролины. Диссертация была представлена кафедре истории этого университета за восемь месяцев до публикации статьи Скотта и затрагивала близкую тему. Обе работы во многом опирались на одни и те же источники, и сходство между ними было неизбежным.

Но в этом не было ничего страшного. Другое дело, что полдюжины ключевых абзацев в обеих работах повторялись слово в слово. Для наглядности профессор Бэррис выделил эти абзацы желтым цветом.

Как в большой статье из научного журнала, так и в диссертации, напечатанной на ста шестидесяти страницах с двойным пробелом, эти криминальные абзацы составляли лишь небольшую часть текста. Рассуждения и выводы, которые в них содержались, вряд ли были способны совершить переворот в исторической науке. Но Скотт понимал, что все это не имеет значения. Факт оставался фактом: они были идентичны.

Неожиданно ему вспомнилась Красная Королева из «Алисы в Стране чудес»: «Сначала казнь, потом приговор».

У Скотта не было никаких сомнений, что текст этих абзацев написан им самим. Сначала он подумал, что, возможно, помогавшие ему с цитатами студенты каким-то образом случайно вставили куски диссертации Смита в его статью, а он не проверил этого, но теперь он убедился, что это не так. К их работе нельзя было придраться в отличие от его собственной. Он в смятении ерзал в своем кресле.

Бэррис не сказал, от кого поступила жалоба. Скотт полагал, что, скорее всего, от какого-нибудь аспиранта или сотрудника исторического факультета Университета Южной Каролины. Это мог быть и один из сотен тысяч американских историков-любителей, но Скотт сомневался, что у них есть возможность связаться со столь выдающейся фигурой, как Бэррис.

Уже около полудня, небритый, чувствуя легкое головокружение, Скотт выпил четвертую чашку кофе и дозвонился до заведующего кафедрой истории Университета Южной Каролины. Против ожиданий, профессор был настроен доброжелательно и готов помочь. Он ничего не слышал о каких-либо подозрениях в отношении статьи Скотта и сразу предположил, что винить надо их аспиранта.

— Я хорошо помню эту диссертацию, — сказал он. — Она была высоко оценена всеми членами ученого совета. Это серьезная работа, хорошо написанная, и, если мне не изменяет память, она готовится где-то к публикации. Я полагаю, что молодого человека — прекрасного студента и талантливого исследователя ждет большое будущее. Но вы говорите, что относительно диссертации возникли какие-то сомнения? Мне трудно представить…

— Я просто хотел бы сравнить некоторые параллельные места. Мы с ним ведь рассматриваем фактически одни и те же вопросы.

— Конечно, конечно… — согласился профессор. — Хотя было бы прискорбно, если бы оказалось, что наш аспирант совершил нечто неблаговидное…

Скотт испугался, что у коллеги может сложиться ложное впечатление, будто их бывший студент виновен в каком-то серьезном проступке.

— Вы знаете, — сказал он, — если бы я мог поговорить с молодым человеком, проблема, возможно, разрешилась бы сама собой.

— Ну разумеется, — отозвался профессор. — Подождите минутку, я разыщу его координаты…

Скотт просидел неподвижно несколько минут, нервничая в ожидании разговора, который мог разрушить все созданное им за долгие годы.

— Простите, что заставил вас ждать, профессор Фримен. Связаться с Луисом оказалось не так-то просто. Наш свежеиспеченный доктор наук вступил в организацию «Просвещение на службе Америки»[21] и укатил по их заданию. Не помню, чтобы кто-либо другой из наших выпускников откалывал такие номера. Проживает он теперь в какой-то деревушке севернее Лэндера, в индейской резервации в Вайоминге. Сейчас я дам вам его адрес и номер телефона.

Скотт позвонил в Вайоминг, выяснил, что Луис Смит проводит занятия с восьмиклассниками, и оставил свое имя и номер телефона, чтобы Смит перезвонил ему, добавив, что это срочно. Спустя какое-то время раздался телефонный звонок.

— Профессор Фримен? Это Луис Смит.

— Спасибо, что вы мне позвонили, — сказал Скотт.

Молодой человек, казалось, был в восторге:

— Для меня большая честь, профессор, говорить с вами. Я прочитал все, что вы опубликовали, особенно о начале Войны за независимость. Я тоже занимаюсь этой темой, и знаете, это просто захватывающий материал. Военные действия, политические интриги, невероятный успех поселенцев. Так много полезного для нас сегодня. А здесь, в индейской резервации, видишь, насколько иначе некоторые воспринимают многое из того, что мы считаем само собой разумеющимся.

Смит говорил на одном дыхании, и его, казалось, невозможно было остановить. Но, прежде чем Скотту удалось сделать это, молодой человек остановился сам и, переведя дух, извинился:

— Прошу прощения, профессор, я разболтался. Чем я обязан вашему звонку?

Скотт, не ожидавший такого взрыва энтузиазма со стороны собеседника, даже не знал, с чего начать.

— Я прочел вашу диссертацию… — проговорил он.

— Правда? Вот здорово!.. То есть, надеюсь, она вам понравилась? Как, по-вашему, я правильно все передал?

— Работа отличная, — ответил Скотт несколько растерянно. — И все, что вы пишете, очень верно.

— Спасибо, профессор! Вы просто не представляете, как много это для меня значит. Понимаете, работаешь, работаешь — и даже если что-то из написанного тобой, как я надеюсь, опубликуют в научной литературе, вряд ли кто-нибудь прочтет это, кроме ученого совета и, может быть, твоей девушки. И поэтому узнать, что вы ознакомились с моей работой…

— Тут возник один вопрос, — решительно прервал его Скотт. — Обнаружилось некоторое сходство между вашей работой и статьей, которую я опубликовал через несколько месяцев после этого.

— Да, я знаю, в «Журнале американской истории». Я внимательно прочел вашу статью, потому что мы пишем примерно об одном и том же. Но что вы имеете в виду под сходством?

Набрав в грудь воздуха, Скотт произнес:

— Меня обвинили в плагиате, в том, что я взял несколько абзацев из вашей работы. Я, естественно, этого не делал, но такое обвинение выдвинуто.

Он замолчал, ожидая реакции Луиса Смита. Тот не сразу нашелся что сказать.

— Но это же абсурд! — наконец взорвался он. — Кто выдвинул это обвинение?

— Не знаю. Я думал, может быть, вы?

— Я?!

— Да.

— Да нет, что вы! Это абсолютно невозможно.

Скотт был озадачен:

— Но вот передо мной распечатка вашей диссертации, и вынужден признать, что некоторые абзацы совпадают слово в слово. Не понимаю, как это могло случиться, но…

— Нет, это невозможно, — повторил Луис Смит. — Ваша статья была опубликована через несколько месяцев после того, как я защитил диссертацию, но писали-то вы ее раньше, примерно в то же время, что и я. К тому же были задержки с публикацией моей диссертации. Ее можно было увидеть разве что на веб-сайте университета, который имеет ссылки на несколько исторических сайтов. Идея, что вы разыскали ее и переписали несколько абзацев, просто смехотворна. Это действительно загадка… А вы не могли бы прочитать мне те абзацы, которые совпадают?

— Могу, конечно. В моей статье на странице тридцать три написано…

Скотт прочитал в трубку выделенные желтым цветом строчки.

— Очень странно… — произнес Луис Смит. — Дело в том, что прочитанного вами абзаца в моей работе нет. Я этого не писал. По смыслу кое-что близко, но у меня было написано совсем по-другому.

— Но я же читаю распечатку вашей диссертации!

— Я, конечно, не могу утверждать, профессор, но подозреваю, что кто-то подделал текст, который вы читаете. Вам не приходит в голову, кто это мог сделать?


Когда Хоуп после тренировки собрала вокруг себя команду, дневной свет уже угасал, все вокруг погружалось в серую дымку и становилось неотчетливым, а ветер набирал силу, проносясь ледяными порывами через поле. Волосы девушек, выбившиеся из «конских хвостов», прилипли к вспотевшим лбам. Хоуп совсем загоняла их — больше, чем обычно в конце сезона, но она и сама целиком отдалась тренировке; бегая с ними и вдыхая холодный воздух, она чувствовала, что освобождается от бремени тяжких раздумий.

— Очень хорошо, — похвалила она их. — На уровне всего сезона. Остается две недели до отборочных матчей. Вас нелегко будет победить, очень нелегко. Это замечательно! Но в финальных играх чемпионата участвуют еще семь команд, которые, по всей вероятности, готовятся так же усердно. И теперь все зависит не только от физической подготовки, но и от вашего желания. От того, насколько сильно вы хотите, чтобы этот год и эта команда запомнились вам.

Она окинула взглядом блестевшие от пота лица девушек, которые теперь хорошо понимали, что победа дается ценой тяжелого самоотверженного труда. Сначала замечаешь это чувство в их глазах, потом оно захватывает все тело и так интенсивно излучается кожей, что, кажется, ощущаешь тепло.

Хоуп улыбнулась им, хотя чувствовала образовавшуюся внутри брешь.

— Чтобы победить, — сказала она, — нам надо сплотиться. Если у вас есть какие-то сомнения, если вам что-то мешает, лучше сказать об этом сейчас.

Девушки растерянно переглянулись, некоторые покачали головой.

Хоуп не была уверена, дошли ли до них слухи о выдвинутом против нее обвинении, хотя трудно было представить, чтобы разговоры об этом еще не поползли. В некоторых сообществах секретов не существует.

В обобщенном виде реакцию девушек можно было назвать коллективным пожиманием плечами, что Хоуп предпочла расценить как поддержку.

— О’кей, — сказала она. — Но если любую из вас, хотя бы одну, что-нибудь беспокоит, обратитесь ко мне, пока финальные игры не начались. Двери моего кабинета всегда открыты для вас. Или, если предпочитаете, можете поговорить с руководителем по спортивной работе. — Хоуп сама не верила, что последний ее совет имеет смысл, и сменила тему. — Вы сегодня что-то необыкновенно молчаливы. Очевидно, так уработались, что на разговоры нет сил. Поэтому давайте отменим заключительную пробежку. Поздравьте друг друга с хорошей работой, переодевайтесь, и можете расходиться.

Эти слова были встречены аплодисментами. Отмена дополнительной нагрузки всегда приветствовалась.

Хоуп помахала девушкам на прощание, подумав, что они вполне готовы к решающим играм. Вопрос был в том, готова ли она.

Ее воспитанницы побрели с поля, разбившись на группы и со смехом переговариваясь. Хоуп села на скамейку с края поля.

Усилившийся ветер заставил ее съежиться. Она подумала, что значительная часть ее личности принадлежит этой команде и этой школе, а теперь над этой частью ее жизни нависла угроза. Тень накрыла зеленую траву на поле, окрасив ее в черный цвет. «Вряд ли что-нибудь другое так эффективно убивает душу, как ложное обвинение», — подумала Хоуп. Она почувствовала бессильную ярость. Ей хотелось избить того, кто это сделал.

Однако, кто бы это ни сделал, в данный момент он был не более осязаем, чем сгущавшаяся вокруг темнота, и ее ярость разрядилась горькими слезами.

* * *

— Эшли? Эшли Фримен? Давно уже не видела ее — несколько месяцев, а может, и больше года. Она еще живет в городе?

Вместо ответа, я спросил:

— Вы работали здесь в то же время, что и она?

— Да. Нас было несколько человек, мы писали диссертации и подрабатывали здесь.

Разговор происходил в вестибюле музея, недалеко от кафе, где Эшли однажды напрасно ждала Майкла О’Коннела. У молодой женщины за столиком секретаря волосы были коротко острижены с одной стороны и взбиты на макушке, что делало ее немного похожей на нахохлившуюся на насесте квочку. В одном ее ухе болталось как минимум полдюжины колечек, в другом же было одно большое ярко-оранжевое кольцо; это создавало впечатление некоторой неуравновешенности, и казалось, что она вот-вот со своего насеста свалится. Она улыбнулась мне легкой улыбкой и задала вопрос, который сам напрашивался:

— А почему вас интересует Эшли? С ней что-нибудь случилось?

— Нет, — покачал я головой. — Просто я веду расследование по одному судебному делу, к которому она имеет отношение. Хотел посмотреть, где она работала. Так, значит, вы знали ее в то время?

— Не очень хорошо… — Девушка, казалось, колебалась, стоит ли продолжать.

— Вы хотели что-то добавить?

— Я думаю, мало кто ее знал и мало кому она нравилась.

— Вот как?

— Однажды я слышала, как кто-то сказал, что Эшли совсем не такая, какой хочет казаться. Что-то вроде этого. Я думаю, это было общее мнение. Ходили разные слухи и разговоры, когда она ушла.

— А чем они были вызваны?

— Говорили, что в ее рабочем компьютере нашли какой-то компрометирующий материал. Так я слышала.

— Какой материал?

— Ну, что-то некрасивое. А что, у нее опять неприятности?

— Да не совсем. И к тому же слово «неприятности» тут не очень подходит.

Загрузка...